Как будто почувствовав мой взгляд, ворона начала выбирать из хвоста перья — одно за другим. Я посмотрела на Бонни: та накручивала на пальцы выбившуюся из прически прядь.

— Простите, — вмешалась я, потому что молчать не могла, — но вы уверены? А если призрак сильный, или…

— Ведьмы, которые ее придумали, были куда сильнее. Можешь посмотреть в учебнике, кто это был, потому что у них там страницы по три достижений на каждую, — фыркнула Онни.

— Моя бабушка была ведьмой, — заметила я, — сильной ведьмой. И у нее тоже много страниц достижений.

— Я знаю, — кивнула Онни, — когда-то Аката мне хвасталась. Но М-пентаграмме я все равно верю больше. Слушайте, девочки… вы обе — талантливые. Ты, Бонни, м-м-м… одаренная, у тебя сильная магия, а у тебя, Эля, хорошие мозги.

Каркара вдруг переключилась на пух у себя на груди. Мелкие резкие движения: как черный снег пух полетел на пол. Я смотрела на это, как зачарованная.

Сможет ли Щиц все поправить?

Почему Каркара это делает? Потому что Бонни отпустила волосы и начала грызть ногти? Насколько далеко заходит связь хозяина и фамилиара?

А если я вдруг занервничаю, начнет ли Щиц расчесывать кожу или выдирать себе волосы, или еще что-нибудь?

Осознание этой связи шибануло меня по башке тяжелым бревном; я уже почти не слушала, что говорит Онни.

— Но это не значит, что с вами в первое же полугодие учебы случится что-то захватывающее, понимаете? Иногда сны — это просто сны.

Зато слушала Бонни, и, хоть она и не возражала, ей это было больно слушать, потому что на груди у Каркары уже можно было заметить алые пятна-ранки.

Почему для Бонни так важно доказать свою правоту? Она так всполошилась, потому что беспокоилась за меня? Или есть еще что-то?

— Твой фамильяр, — вдруг сказала Онни.

— …да? — Откликнулась Бонни.

— Он не разговаривает?

— Я не учила, зачем мне? — Бонни склонила голову на бок и вдруг посмотрела на Онни прямо, — я ее и так понимаю. Я понимаю животных. Я хорошо понимаю животных.

— Я жалею, — заметила Онни как бы невзначай, — что с… Щицем случилась такая беда. Он был очень талантлив.

— Что? — переспросила я, проследив за ее взглядом.

— У твоей вороны видно кровь. Видно, что она красная. Течет. Подлатай ее, что ли, Бонни. Или отдай специалисту… кто там чинит ворон?

— Лечит, — упрямо поправила Бонни.

— Чинит, — улыбнулась Онни.

У меня вдруг сложилось впечатление, что я смотрю со стороны на меня и мою тетеньку. Нет, дело не в том, что я решила, что они родственники или что-то вроде того.

Но я тоже порой спорила с тетенькой о каких-то вещах, которые меня совершенно не волновали, только чтобы отстоять свою точку зрения; я знала, что уже проиграла, но отступить было невозможно.

И точно так же тетенька учила меня жизни. Она знала, что права, и что умнее, и что старше, и что на ее стороне не только правда, но и жизненный опыт.

Тетенька любила ставить меня на место.

А мне совсем не нравилось то место, на которое она меня норовила поставить.

Но Бонни не защищало кровное родство; стоило ей перейти грань, и почти доброжелательное давление Онни грозило превратиться в силу, которая ее расплющит.

— Ладно, — сказала я, увлекая Бонни к выходу, — вы правы, мы просто хотели спросить совета. Если вы говорите, что это ерунда, то конечно же это ерунда, спасибо, учительница Онни.

Она помахала нам рукой и захлопнула за нами дверь.

— Но это не ерунда! — Воскликнула Бонни уже в коридоре, — Это опасно!

— Слушай, но это же просто сон.

Я сказала это так уверенно, что почти и сама в это поверила. Я не понимала, почему Бонни так важно всполошиться самой и всполошить меня. Я хотела, чтобы это был просто сон и все.

С каждой минутой лицо бабушки гасло, и воспоминания тоже, и я уже не была уверена, что бутон мне не приснился.

— Нет, не просто! Я чуяла смерть рядом с тобой, и…

— Ты бы сказала, если бы это и правда было так, разве нет? Пошли, Каркара и правда в плачевном состоянии.

Мы отошли уже на достаточное расстояние, чтобы Онни нас не слышала, и занятия шли, и в коридорах было удивительно пусто. Повезло.

Бонни вцепилась в мою руку. Хоть я рисковала синяками в полруки, я не стала ее выдирать.

Это было бы неправильно.

Бонни вцепилась в меня, как в соломинку. В ее голосе сквозило… безумие? Вера?

— Я чувствовала только слабый отголосок. Почему все так верят в эту М-пентаграмму? Мертвые хитрые! Мертвые находят пути! Каркара летает — что я привязала к ней, если не ее призрак?! Это не просто суеверия!

— Не кричи, нас могут…

— Да мне все равно! Хоть меня на погост отправят, но пусть поверят! Я знаю, что такое мертвые! Кто вообще придумал эту пентаграмму, что на нее так полагаются?! А если это была твоя бабушка, а? Раз она такая знаменитая и все такое, почему бы ей не поучаствовать?! Или она видела, как ее создают, и нашла лазейку, или просто нашла лазейку — по времени совпадает!

— Если бы была опасность…

— Да им плевать! — вдруг рявкнула Бонни, — Всем плевать. Все умные — одна я тут тупая и паникую на пустом месте. Мне все кажется — естественно, мне все кажется! Я думала, это Каркара мертвечиной воняет, ясно тебе? Поэтому не говорила. Но в нашей комнате воняет мертвечиной, Эль. В нашей. Комнате. Воняет. Мертвечиной. И это не Каркара. Я даже оставила ее переночевать в другой комнате, чтобы проверить, не схожу ли я с ума, и да — я не схожу, потому что это не Каркара. Это ты.

— Я мертвая? — испугалась я.

— Нет. Но ты чья-то ниточка. Связь с миром живых. Ты — курятник, около которого воняет куриным пометом!

— Бонни, — тихо сказала я, — когда ты говоришь обидные вещи, люди обижаются. Это было обидно, знаешь ли.

Коридоры, немного закружив нас, выплюнули прямиком к тому самому аквариуму с рыбками. Нет, они точно живые.

И скорее добрые.

Небезразличные коридоры, которые привели Бонни к утешению. И почему рыбы справляются с моей подругой лучше меня? Коридоры лучше справляются.

Бонни прижалась к аквариуму щекой. Уродские рыбы подплыли к ней и ободряюще, вот ей бог, ободряюще! Стучали страшенными мордами в стекло.

— Я… плохо подобрала слова. Извини, — сказала она наконец.

— В следующий раз сравнивай меня со стройным тополем, или с храмом святого Рагнария, если тебе так хочется проводить параллели, ладно?

— Да, конечно… но ты же мне веришь?

Я кивнула.

— Я тебе верю. Хочешь, э-э-э… обнимемся? Ты можешь пореветь мне в плечо или вроде того, я не против, вот.

Бонни вдруг рассмеялась.

— Нет, мне уже лучше. Пошли чинить Каркару?

— Лечить, — улыбнулась я, — пошли.

Подумаешь, еще разок прогуляем шенский. Зато… все еще подруги.

Я не умею дружить по-настоящему, как-то не удавалось мне это, если честно… но учиться проще, когда твои ошибки принимают и понимают.

И… когда делаешь их не в одиночестве.

— Бонни, ну ты дае-е-ешь, — присвистнул Щиц, — я ж текучую кровь на самый крайний случай колдовал. Мало ли, кошка там сцапает или еще что. Но вот такого… Мог и забыть.

Бонни потупилась.

— Извини. Все равно тайе Онни догадалась…

— Тот, кому плохо, не должен извиняться, — вздохнул Щиц, — ты, главное, не расстраивайся, тайе Онни вроде не слишком вредная, обойдется, а я только рад размять пальцы, — он демонстративно щелкнул костяшками, — признавайся, опять тебя Эля довела?

— Нет…

— Это из-за меня, но не совсем, — перебила я, — Бонни уверена, что призрак моей бабушки существует. И мы пошли и рассказали тайе Онни. А тайе Онни сказала, что это все воображение. Очень… веско сказала.

Щиц задумался, облокотившись на край чугунного котла. Каркара сидела рядом, в любой момент готовая вспорхнуть ему в руки и вернуть себе перья. Я бы даже сказала, что она ждала этого с нетерпением, не будь она такой дохлой.

В прошлый раз он не поверил, но… я все-таки надеялась, что еще одного свидетеля будет достаточно.