Не дуры ведь.

Но случилось так, что я забыла одну очень-очень важную вещь: парк только на словах назывался парком. На самом деле ведьмы вырастили у себя под боком очень живописный и прекрасный в своей естественности дремучий лес.

Коварство такого леса заключается в том, что вот ты вроде идешь-идешь по тропинке, а потом она вроде бы кончается, а вроде бы чуть дальше люди тоже ходят: прошлогодние листья примяты, да и вообще… и ты продолжаешь свой путь уже по этому намеку на тропинку, потому что если идти без цели, лишь бы от учебного замка подальше, то и возвращаться вроде как незачем.

А потом оказываешься где-то в неизвестном месте, и вообще непонятно, как ты туда забрел и где была твоя голова, когда ты это все затеял.

Когда моя обида на весь этот несправедливый мир вокруг чуть поулеглось, и я начала воспринимать то, о чем отчаянно сигнализировали мои глаза, — а именно, что я непонятно где и вообще заблудилась, — я просто присела на поваленное дерево.

И это было моей второй ошибкой.

Буквально через секунду я вскочила с этого дерева и начала выплясывать на месте танец настолько дикарский, что родись я в этом лесу и будь я вскормлена какой-нибудь волчицей, все равно не смогла бы станцевать натуралистичнее.

Испачкавшееся в смоле и какой-то гнили форменное платье мне потом было совершенно не жалко; его большим достоинством было то, что его просто невозможно было испортить, настолько оно было гадким. А вот себя — очень даже. Я ухитрилась присесть на муравейник.

А после судорожных прыжков и отряхиваний я поняла, что если раньше просто не знала, где я, то теперь даже понятия не имею, откуда я пришла и в какую сторону возвращаться.

Наконец я избавилась от последнего насекомого. Оглянулась по сторонам… и тут, пожалуй, впервые в жизни по-настоящему испугалась.

Раньше я и подумать не могла, что в лесу столько жителей. Куда не плюнь — какой-нибудь жучок, паучок или гусеница. Куда не присядь — гриб или муравейник. Под ногами — трупы опавших листьев, сырая земля, несмелые ростки деревьев, которым все равно не хватит света, чтобы выжить.

О животных покрупнее я старалась не думать. Нет, они, конечно, хотя бы пушистые, в отличие от той поганого вида сороконожки, которая упала мне на руку без суда, следствия и объявления войны. Но они же еще и крупные! Ладно белочки, которые, кстати, тоже болеют бешенством и вполне могут кого-нибудь им заразить. А лисы? А волки? А медведи?

Почему-то этот лес не оставлял мне ни капли сомнений: здесь водится кто угодно. Даже тролли наверняка облюбовали себе развалины какой-нибудь хижины лесника где-нибудь поблизости. А леший?

Но потом я все-таки смогла взять себя в руки. Как ни странно, успокоило меня именно то обстоятельство, что в лесу несомненно водились звери: где зверюшки, там и Бонни. Конечно же моя милая подруга сможет вывести меня из леса.

Сначала найти, а потом вывести.

Единственное, в чем я не была уверена — это когда Бонни меня хватится. Да, шенский был последним уроком на сегодня, но мало ли, куда я пошла гулять. Может, Бонни вообще воспринимает прогулки в лес как нечто само собой разумеющееся. Кто знает, как долго деревенские гуляют в лесу. Хорошо если днями, а если неделями? Или уходят туда на месяцы?

К счастью, в мою голову пришла успокоительная мысль: если я не пойду на занятия завтра, меня начнут искать уже старшие ведьмы. Наверное.

Или хотя бы тетенька захочет надрать мне уши…

Я села на еще одно поваленное дерево, которое на первый взгляд упало совсем недавно и еще не успело обзавестись ни муравьями, ни трутовиками. И стала ждать.

Рядом со мной рос куст каких-то красных ягод, но я пока была голодна недостаточно, чтобы пробовать какие-то подозрительные ягоды в подозрительном лесу.

И я просто сидела, сидела, сидела и смутно надеялась, что меня найдут раньше, прежде чем я одичаю настолько, чтобы все-таки ягоды попробовать.

Я успела было заскучать, но тут передо мной возник старичок.

— Драте, — сказал он ворчливо, — за тр’вами приперлься, аль чо?

— Что? — переспросила я.

Старичок весь был какой-то узловатый, корявый, изогнутый. Несколько длинных седых волос обрамляли покрытую бесчисленными родинками лысину, а морщин на лице было столько, что в них чуть ли не терялись глаза и рот. Хотя нет, у глаз просто не было и шанса потеряться: такие они были выпученные. На шее тоже была длинная складка: я раньше не видела такого, чтобы у человека шея обвисала, как у индюка.

Говорил он невнятно, зажевывая собственные губы и слова.

— Чо надо, грю?

Вот это я более-менее поняла.

— Заблудилась, — я развела руками, потом немного покопалась в памяти на предмет слов попросторечнее, — заплутала, грю.

Он протянул ко мне руки: страшенные руки, я вам скажу! Перевитые взбухшими венами, мозолистые, огромные лапищи — ладони больше, чем у Щица! Когти как у охотничьих ястребов, которых мой папенька как-то раз затеял разводить. Правда, это его дело быстро прогорело, потому что у папенькиных ястребов завелась дурная привычка откусывать хозяевам пальцы: слишком уж агрессивную он вывел породу.

Я невольно вспомнила, как легко папенькин любимец разодрал такими когтями дворовую собаку. Взвизгнула, попыталась отскочить, но запнулась о бревно, на котором сидела.

К счастью, накидываться на меня и раздирать на клочки никто не торопился.

— Во дура! Я ее из лесу вести хочу, она ореть!

Я встала, отряхнула платье, попыталась выпутать из косы застрявшую ветку.

— А вы кто?

— Лесник! — буркнул он.

— Ведите…

— Ты ведьма иль подколдовка? — спросил старичок подозрительно.

Я понятия не имела, кто такая подколдовка, но звучало не слишком приятно. Велик был соблазн ответить, что ни та, ни другая, и заодно назвать свой домашний адрес: а вдруг это настолько волшебный лес, что старичок сможет вывести меня туда? Но я понимала, что кончится это еще одной до ужаса утомительной поездкой в карете.

Да еще и уроки придется нагонять.

И все-таки называться ведьмой совершенно не хотелось.

— Учусь в Академии Ведовства и Чародейства.

— Ведьма, значица, — сказал старичок и бодро куда-то почухал.

Иначе его походку и не назовешь. Он переваливался с ноги на ногу, кряхтел, постанывал, хватался за сгорбленную спину — и при всем при этом шел очень-очень быстро.

Я устремилась за ним.

— Нет! — сказала я, едва с ним поравнявшись, — Не ведьма я!

Старичок чуть сбавил ход, осмотрел меня с головы до ног.

— Гдет я тя, рыжуха, видел. Лет сорок тому… писят? Ты не Дезовски ль?

— Д-дезовски, — вздрогнула я.

— А меня Жешком кличут, — сказал он и растянул губы в улыбке: рот у него оказался такой широкий, что я смогла разглядеть, наверное, штук сорок гнилых, но все еще острых зубов.

Его зубы произвели на меня неизгладимое впечатление. До сих пор эта незабываемая улыбка снится мне в самых страшных кошмарах.

Наверное, я очень уж побледнела, раз он решил меня приободрить. По плечу вот похлопал.

— Да не боись! Я ж не разбойник какой! Служу здесь, лес сторожу. Молодые часто не туда забредают, а я пусть старый, но нюх не теряю. Ты, небось, Алите внучка, а? А звать тя как?

— Эля, — коротко соврала я.

Старичок, кажется, чуть-чуть обиделся, но очень старался виду не показать. Достаточно забавное вышло зрелище…

Вообще, стоило ему узнать мою фамилию, он как-то и когти спрятал, и шаг сбавил, так что мне не приходилось больше нестись за ним, спотыкаясь о все возможные корни и отдуваясь.

— Ну не хошь грить, и не надо, — изо всех сил не надулся он, — вона твоя тропинка, по ней иди и выйдешь аккурат куда надо.

Я остановилась, поклонилась, как тетенька меня учила когда-то чужим домашним алтарям кланяться: старичок казался мне духом этого леса, хоть я и понимала, что, скорее всего, он и правда просто очень старый лесник.

— Спасибо, дедушка, — улыбнулась как можно шире — и получилось совсем не фальшиво, потому что я уже видела вдали сквозь ветки крыши Академии, и мое дурацкое приключение, кажется, закончилось благополучно, а все благодаря ему, — если бы не вы, я бы пропала! Вывели!