Но мне тоже хотелось вот так улыбаться. Как глупая девчонка.

Зря, конечно. Потому что первым вопросом, которым Щиц задал, когда к нам поднялся, был не «как дела» или «хорошо ли вы спали». Он покосился на мою руку и вздохнул.

— И где ты так порезалась?

Я помахала перебинтованной рукой. Я не рассказала о ночном приключении Бонни — с чего бы мне делиться этим с Щицем? К тому же придется объяснять Бонни, почему я не поделилась с ней сразу же, а я и сама не знаю…

— Осколки собирала голыми руками.

Щиц укоризненно взглянул на Бонни. Та пожала плечами.

— Иногда легче дать порезаться.

Я скривилась, но ничего не сказала, признавая за Бонни право отчитывать меня сколько угодно. Рука-то вот она, саднит, бедная.

— До завтрака еще полчаса, — вздохнул Щиц, — пошли, сходим в медпункт, и тебе там…

— Она не хочет в медпункт, — перебила Бонни.

Повисла тишина. За окном чирикала белка… или птичка, кто там чирикает? Белки вроде бы цокают? Или стрекочут? Ой, какой интересный потолок, трещины на побелке складываются в звездочку, а в дальнем углу и вовсе похожи на пятый символ алфавита хашасса, и…

Бонни сидела, сложив руки на коленях и выпрямившись. Идеальная ученица, примерная девочка. Высматривала что-то в окне, чуть ли не насвистывала, старательно пряча ехидство. Но, несмотря на то, что я видела только пучок ее русых волос, ухо, щеку и самый кончик носа, я нутром чуяла ее старательно сдерживаемое хихиканье.

Щиц снова вздохнул.

Как-то он сегодня пришел… грустный? Раздраженный? Еще более сгорбленный, чем обычно, под глазами вот такущие черные мешки, волосы сальные и, похоже, расческа их и не касалась, максимум растопыренная пятерня.

Щиц побарабанил длинными пальцами по краю медного котла, на который опирался, ладонями, — от стула он отказался, побоялся, что заснет, наверное, — еще немного подождал, пока кто-нибудь из нас соизволит сказать хоть слово. А потом сказал:

— И почему ты не хочешь в медпункт, Еленька?

Сказано это было с таким безграничным смирением в голосе, что мне тут же расхотелось отвечать. Будто я маленькая девочка, и все мои возражения — очередной глупый каприз, и все.

Я начинала уставать от этого его снисхождения. Как он умудряется вечно смотреть на меня сверху вниз, со своим-то горбом?

— Вовсе не больно, — буркнула я, — само заживет и все.

— Еленька, — протянул он раздраженно, — живительная влага для моей акающей души, рахат-лукум моего сердца, услада моих глаз, пампушка надежды…

Бонни подозрительно закашлялась в кулачок.

— …пончик судьбы, борщ благоразумия, тортик…

— Борщ? — не выдержала я.

Это не звучало как комплименты. Это звучало, как издевательство. Я съежилась, попыталась втянуть живот, чтобы показаться хоть чуточку выше и стройнее, как березка, скрестила руки на груди.

— …любви. Ну, солянка, если хочешь. Зефирка, — он оттолкнулся от котла и изобразил руками нечто пируэтоподобное, — воздушного вдохновения…

— Почему борщ? — Тупо переспросила я.

— Ты знаешь что-нибудь более основательное? На борщ всегда можно положиться, — передернул плечами Щиц, неодобрительно покосившись на скорчившуюся от старательно сдерживаемого смеха Бонни, — он сытный, полезный, вкусный. Так вот, горячая, хрустящая корочка здравого рассудка и трезвой памяти, почему ты не хочешь в медпункт?

Я сморгнула пару слезинок.

— Сам ты борщ, — буркнула я, — пампушка и тортик… яблочко наливное…

У меня тоже была не лучшая ночь, и я вроде бы не давала поводов вот так вот на пустом месте на мне срываться!

— Не-не, ты не думай, — резко вмешалась Бонни, сразу посерьезнев, — он ничего такого, просто голодный.

— Я голодный и злой. Сколько мы еще будем терять время? Сколько можно-то ерундой маяться?!

Такой спокойный, надежный всегда доброжелательный Щиц вдруг двинул кулаком по чугуну — и чугун промялся, как влажная глина.

Я охнула и попятилась.

— Щиц, ты чего? — охнула Бонни, — Что происходит, а?

Она вскочила, встала между нами, раскинув руки, как будто разводила море — только вместо двух половин моря были мы с Щицем.

Она больше не улыбалась, замерла, чуть подрагивая, как натянутая струна.

— Не ссорьтесь, — попросила она жалобно, — не надо.

— Выйди.

— Чего? — Как-то очень озадаченно переспросила Бонни.

— Выйди! — Рявкнул Щиц, и, уже тише, — Очень прошу. Можешь подслушать под дверью, но я очень тебя прошу, ради нашего недавнего приятельства, не надо. Очень прошу. Очень. Эля тебе все равно все расскажет, когда рыдать будет.

Бонни вся как-то съежилась. Ворона, до того сидевшая на шкафу, вспорхнула к ней на плечо и тоже нахохлилась, потускнела как-то. Сквозь наведенную Щицем иллюзию проглянули сальные перья и сколотый клюв.

Чем Бонни занималась вчера? Я даже не спросила. Она тоже выглядела не слишком-то отдохнувшей этим утром, и эти ее глаза… точно ли со сна опухли? Может, она плакала? Нужно было спросить, но я была так занята своими переживаниями, и…

Когда за ней закрылась дверь, я попятилась к подоконнику.

Мне снова было чуточку стыдно. В последнее время я все чаще испытывала это чувство.

А еще страх. Безобидные на первый взгляд люди открывали мне неожиданные стороны. Ходили сквозь стены, мяли толстые стенки котлов, как фольгу…

— Знаешь, — сказал Щиц спокойно, но теперь его спокойствие не могло меня обмануть, я смотрела на вмятину, вмятина, вмятина, — я же живу в одном бараке с Элием.

Вмятина, вмятина, люди улыбаются, а потом вгрызаются прямо в горло, так говорил папенька, и улыбался шире всех, и вгрызался в горло первым… вмятина.

Вмятина.

Я улыбнулась.

Щиц поднял кулак — большая ладонь, длинные пальцы, сбитые костяшки. Большой кулак. Тяжелый.

Хрустнул пальцами.

А потом сказал как-то по-детски, тихо, в сторону:

— Дьявол, не знал, что так больно.

Больно?

Улыбка исчезла, и сама я как-то обмякла. Щиц злился, но это было… никто не собирался меня бить. Я даже не уверена была, что злятся именно на меня.

— Вчера твой паренек таскал дрова с одного склада на другой. Понятия не имею, за каким лядом ведьмам это понадобилось, но мы всю ночь их таскали. Даже с животными так не обращаются, Елания.

— В-ведьмы не давали вам спать?

— Я сейчас о тебе говорю.

— Я-а?

— И о себе. Я был растерян — в жизни не встревал в любовные разборки. Я подумал, что лучше — думать, что невеста дура набитая, или что стерва, каких поискать, или… в общем, я соврал. Что ты заколдована. Знаешь, это не мое дело. Вот совсем не мое… Но ты вроде как его не помнишь, потому что твоя тетка — злая ведьма, — Щиц взъерошил волосы, откинув с глаз темно-русые пряди, глянул исподлобья, — я рассказал сказку.

Больше книг на сайте — Knigoed.net

— Сказку?

Меня только и хватало на то, чтобы повторять последние слова, и правда, дура набитая…

— Сказку, где твой мальчик — главный герой, а ты — принцесса. Извини. В сказках — своя сила. Когда ты главный герой, а принцесса заколдована, жить немного легче, вот что я думаю. Он загнал под ноготь щепку, помню, и ты видела, как он идет в медпункт? Поэтому не пошла? Я могу попытаться понять, я твой фамильяр, все-таки, я должен. Просто… — Щиц сгорбился, хотя куда уж больше, — это не повод для… перехихикивания с подружкой. Будь серьезней. Это не только твоя судьба.

Меня как будто отчитала тетенька. В голосе Щица мне послышались ее сухие, желчные нотки. Он был умнее, мудрее, сильнее меня… и я чувствовала себя так плохо, так гадко… такой плохой и гадкой.

Все переживания, которые прогнало мое примирение с Бонни вдруг просто взяли… и снова рухнули на мои плечи невыносимым грузом.

Я устала.

— Это не твое дело! — Пискнула я, и только через несколько секунд поняла — да, и правда, пискнула, а не подумала про себя, — Ты не должен был вмешиваться…

— Когда хозяйка не справляется, фамильяр должен помочь, разве не так? — наверное, он хотел пожать плечами, но из-за горба получилось какое-то противное подергивание, — Слушай, мы оба не в лучшей форме, а совесть Бонни вот-вот падет в неравном бою с любопытством. Пойдем завтракать, пока есть время. Ты права, как твой фамильяр я не должен был вмешиваться. Но…