Фаррелл толкнул литературного агента так, что его голова с глухим стуком ударилась о стену. На какой-то миг Коннелли подумал, что он сейчас вырубится, но тяжелая пощечина привела его в себя. Фаррелл схватил его за плечо и поволок к закрытой двери, ведущей в холл.

— Что вы делаете? — спросил Коннелли, осознав, куда его тащат.

— Иди, — рявкнул Фаррелл.

Коннелли ткнулся в дверь, но ее тут же открыл изнутри третий их сообщник.

Литературного агента впихнули внутрь.

Все четверо стояли в комнате, и Фаррелл снова наставил пистолет на голову Коннелли.

— Что это за дурацкие шутки? — робко промямлил он.

— Это не шутки, — ответил Фаррелл и потащил его через комнату.

Кухня была большая, воздух здесь теплый и сухой.

Коннелли не знал, давно ли включена электрическая плита, но одна из конфорок была раскалена почти добела.

— Нет! — выкрикнул Коннелли, увидев разогретые конфорки и почувствовав их жар.

Фаррелл сделал шаг вперед и шарахнул его по лбу рукояткой тяжелого пистолета.

Литературный агент рухнул на пол, по его лицу потекла обильная струя крови. Перевернувшись, он застонал, и Фаррелл кивнул одному из своих сообщников.

— Успокой его! — сказал он.

Тот вытащил из кармана что-то похожее на длинную ленту. Обмотал ее вокруг подбородка Коннелли, одновременно закрыв ему рот, и поставил его на ноги. Затем к ним подошел третий и поднял его правую руку так, что она повисла в воздухе. Фаррелл по-прежнему не отводил от него пистолета.

— Я буду задавать свои вопросы только по одному разу, — сказал он, сверля глазами литературного агента — Так что слушай внимательно. Когда я буду задавать вопрос, рот тебе будут открывать. Если ты позовешь на помощь, я тебя пристрелю. Понял?

Коннелли кивнул, ощутив сильную боль в голове. Кровь заливала один его глаз, и он моргал, пытаясь как-то очистить его.

От плиты исходил сильный жар, и на его лице крупными каплями стоял пот.

— Где книга? — спросил Фаррелл.

Ленту сняли со рта.

— Не знаю, — ответил Коннелли, и его глаза наполнились слезами ужаса. — Не...

Рот вновь замотали.

Фаррелл кивнул.

Его сообщник, который держал руку Коннелли, прижал ее к самой большой конфорке.

Невыносимо мучительная боль распространилась сперва по руке, а затем и по всему телу. Вскрик Коннелли был приглушен лентой, он прозвучал не громче, чем всхлип ребенка в запертой комнате.

Кухню наполнил запах горящей плоти.

Когда наконец руку отдернули, часть плоти с нее прилипла к раскаленной конфорке. Небольшие кусочки кожи сморщились и поджарились, над конфоркой поднялись струйки дыма.

Чтобы Коннелли не потерял сознания, его все время били по лицу; боль от этих ударов не шла ни в какое сравнение с той дикой болью, которую он ощущал в обожженной руке, но все же не давала ему провалиться в забытье. На руке тотчас же вздулись волдыри, некоторые в форме конфорки. У него было такое чувство, будто кто-то обжег его руку паяльной лампой.

— Где эта чертова книга? — проревел Фаррелл, придвигаясь ближе. — Что с ней сделал Уорд?

— Не знаю, — прорыдал Коннелли; на его лице слезы смешивались с кровью и потом. На халате темнело большое пятно, а по ноге струилась — уже не сдерживаемая — моча.

— Говори! — требовал Фаррелл, злобно выкатив глаза.

— Он никогда не рассказывал мне о своей работе. Клянусь жизнью, я не знаю, где его книга. — Его безумно выпученные глаза походили на наполненные кровью шарики пинг-понга; казалось, они вот-вот лопнут. — Я ничего не знаю о книге, не знаю даже, начал ли он ее писать.

Фаррелл был явно озадачен, но только кивнул своим сообщникам.

Ленту водворили на место, прервав мольбы Коннелли о пощаде. Когда он почувствовал, что руку вновь подносят к накаленным конфоркам, из его горла вырвался приглушенный крик.

Три дюйма.

Казалось, лучше умереть, чем выносить опять эту пытку.

Два дюйма.

Сообщник Фаррелла с неимоверной силой тащил руку Коннелли.

Один дюйм.

— Где книга? — в который уже раз спросил Фаррелл.

Когда руку опять притиснули к конфорке, Коннелли задергался в таких ужасающих конвульсиях, что едва не сбил с ног державшего его палача, но тот все же удержался от падения, а второй палач нажал сверху на руку.

Вздувшиеся уже волдыри прорвались, из них потекла светлая жидкость, и конфорка зашипела, как разозленная змея. Вся рука приобрела темно-багровый цвет, казалось, сама плоть раскалилась. У близкого к беспамятству Коннелли было такое чувство, будто вся его кровь кипит, а кости расплавляются от нестерпимого жара. Боль захлестнула его такой могучей волной, что он лишился наконец сознания.

Но блаженное забытье было не для него; один из палачей бил его, другой обливал водой и изо всех сил Дергал за волосы, чтобы привести в чувство.

Очнувшись, он почувствовал пронзительную боль в висевшей как плеть руке. Ладонь и большая часть кисти были обожжены дочерна, лишь местами проглядывала алая плоть. И снова в нос ему бил тошнотворный сладковатый запах горелого мяса. Когда его голова откинулась, его снова ухватили за волосы.

— Это твой последний шанс, — решительно сказал Фаррелл. — Где книга?

— Прекратите, ну прекратите, пожалуйста, — рыдая взахлеб, взмолился Коннелли. — Да не знаю же я ни черта. О Боже!

Его резко дернули за волосы, так что голова его откинулась назад.

— Да не писал Уорд никакой чертовой книги. Клянусь Богом!

Фаррелл оттолкнул своего сообщника и схватил литературного агента за горло, почти оторвав его от пола, глядя в его выпученные глаза.

— Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что он не писал этой книги?

— Он только готовился ее написать.

— Он украл у нас книгу.

— Что украл? — в полной растерянности пролепетал Коннелли.

— Повторяю, он украл у нас книгу.

— Я не знаю, о чем идет речь.

— Врешь, — прокричал Фаррелл. И потащил за голову Коннелли к плите, намереваясь прижать его лицо к раскаленной конфорке. От нее несло запахом его собственной обгорелой плоти, и он даже видел черные полоски кожи, прилипшие к металлу.

— Уорд украл у нас книгу, — сказал Фаррелл. — Где он ее спрятал?

От конфорки исходил нестерпимый жар. Коннелли прилагал все свои силы, сколько их было, чтобы оттолкнуться от плиты, но Фаррелл был дьявольски силен и, преодолевая сопротивление, приближал его лицо к конфорке. Еще два дюйма — и лицо окажется прижатым к раскаленному металлу.

— Скажи мне, где он ее спрятал, — настаивал Фаррелл.

Один дюйм.

— Он не знает, — наблюдая, как борется литературный агент, со слабой улыбкой сказал один из палачей.

Коннелли продолжал как мог сопротивляться, но это было бесполезно. Жар лишал его последних сил; он чувствовал, как этот жар выжигает ему глаз.

Но все было уже кончено.

Фаррелл внезапно оттащил его от плиты и ударил кулаком так, что он перелетел через кухню, стукнулся головой о штукатурку и упал вперед.

— Поднимите его, — сказал Фаррелл и кивком указал на дверь. — Мы заберем его с собой.

Сперва он думал, что они ослепили его.

Мартин Коннелли был уверен, что его глаза открыты, но ничего не видел. Лишь через несколько секунд, когда его мысли немного прояснились, он понял, что ему завязали глаза. Повязка была закручена так туго, что врезалась ему в виски. Но это неприятное ощущение было несравнимо с той болью, которая разливалась жидким огнем по всем его жилам. Голова гудела, как барабан, от ударов и ушибов, нестерпимо болевшая рука, казалось, распухла до гигантских размеров.

Коннелли попробовал согнуть пальцы рук и ног, и боль тут же усилилась; он ощутил странное чувство невесомости.

Плечи и шея подвергались чудовищному давлению. Как если бы...

Он и в самом деле висел в воздухе, болтаясь, как никому не нужная, заброшенная марионетка. Он не имел никакого понятия, где он и как высоко подвешен. Может, в двух-трех дюймах, а может, в нескольких сотнях футов от земли. Он вдруг ощутил цепенящий холод. Когда ветер обдал своим холодным дуновением его потное тело, он понял, что с него сняли всю одежду.