Юлия посещала также политических заключенных (в основном студенток): «Они пускались в абстрактные рассуждения, ничего не зная о реальной жизни». Она была единственной женщиной в комиссии по условно-досрочным освобождениям (мужчин и женщин) и отмечает гуманный дух, который тогда веял в пенитенциарной системе. Разницу Юлия ощутит после революции… Чтобы спасти детей от проституции, она вместе с судьей организовала приют для несовершеннолетних. В 1912 г. Данзас участвовала в международном съезде попечительских (патронажных) организаций в Антверпене[8].
Она также была помощницей Е. А. Нарышкиной[9] в Школе Императорского женского патриотического общества[10]. Вместо изготовления роскошного белья для дам высшего света Юлия предпочла готовить девочек к более полезной деятельности – педагогической. Для этого ей пришлось преодолеть много административных препон: «Но у меня было упорство, и в то время я обладала достаточной властью, чтобы устрашить сонливых бюрократов»[11]. И она старалась привлекать детей к религии через эстетическую сторону богослужения и добилась у митрополита разрешения девочкам прислуживать псаломщицами.
Юлия использовала свое положение для посещения главных православных монастырей, мужских и женских, европейской части России. В некоторых из них она проводила по две-три недели, одевалась крестьянкой, чтобы сливаться с толпой, говорить с простыми людьми и понимать психологию паломников. Вскоре Юлия посвятит себя изучению религии и сект, также интересуясь оккультизмом: она была членом эзотерического Ордена мартинистов[12] и членом-корреспондентом Лондонского общества психических исследований (основанного в 1882‑м с целью разоблачения шарлатанства и мошенничества)[13]: ее в первую очередь интересует научное наблюдение психофизиологических явлений[14].
В Санкт-Петербурге Юлия открывает для себя секту хлыстов, чей народный мистицизм привлекал интеллигенцию, которую критики хлыстовства обвиняли в непристойных обрядах[15]. Происхождение этой секты остается предметом научных дискуссий (Юлия ее относила к манихеизму и к богомилам, которые принадлежали к гностической традиции). По устной традиции хлыстов (сами себя они называли «божьи люди»), основание секты восходит к солдату-дезертиру, который бросил все свои религиозные книги в Волгу и заменил их двенадцатью заповедями (запрет алкоголя, ругательств, половых отношений, тайна…). Нравственное и духовное совершенство, к которому стремились таким образом хлысты, превращает их в сосуды божьи Святого духа. Они становятся «христами» (что исказилось до «хлыст», то есть «самобичующийся») и «матерями божьими» на «кораблях» (общинах из двадцати – ста членов). Эта секта, распространенная по всей России, была самой многочисленной и в начале XX века насчитывала около 200 000 членов, которые во избежание преследований соблюдали православные обряды. Адепты секты собирались в одной комнате или погребе (называвшихся «горницей Сиона», «домом Давидовым», «Иерусалимом»), одетые в длинные белые рубахи, читали Писание, пели, иногда предавались экстатическому кружению и говорению «на языках». Эти тайные сборища породили слухи и вымыслы об оргиях и ритуальных убийствах, которых высший российский судебный орган Сенат так никогда и не подтвердил, но которые распаляли воображение некоторых писателей (Мельников-Печерский, Мережковский, Андрей Белый в «Серебряном голубе», Захер-Мазох). Другие, как Марина Цветаева, видели в них образцы духовного братства[16]. Хлысты привлекали петербургскую интеллигенцию (Александр Блок, Вячеслав Иванов, Михаил Пришвин и другие), жаждавшую слияния с народом и ищущую дионисийского экстаза, а также этнографов. Горький в романе «Жизнь Клима Самгина» вывел кормчую хлыстов (смотри ниже, глава IV).
Юлия дважды участвовала в собрании хлыстов Санкт-Петербурга, одетая как женщина из народа, в сопровождении своей горничной и ее жениха (конюха императорской конюшни). Когда в марте 1914 г. кормчую Дарью Смирнову посадили в тюрьму перед высылкой в Сибирь, Юлия, как член Попечительного общества о тюрьмах, пошла ее проведать[17]. Она упоминает об этом в истории секты, которую приводит в «Религиозном пути русского сознания» (1935), а также в «Священном мужике»*, посвященном Распутину.
Все эти впечатления и встречи пополняли знания Юлии о русском религиозном духе и в то же время служили как бы прививкой против дуалистического или гностического язычески-христианского синкретизма, модного в промежутке между революциями 1905 и 1917 годов. Они подтолкнут Данзас к традиции великих западных мистиков, которые знали о подводных камнях «нездорового мистицизма». Императрица вместе с великими княжнами Милицей и Анастасией Черногорской увлекалась именно этим народным мистицизмом, воплощенным в личности Распутина, против которого Юлия пыталась ее предостеречь[18]. Мы не располагаем свидетельствами посторонних о жизни Юлии Данзас при дворе. Анри Данзас сообщает следующее:
«Став фрейлиной императрицы, Юлия очень строго выполняла свои обязанности при дворе и сопровождала на официальных приемах фаворитку двора, госпожу Нарышкину, очень образованную женщину, питавшую к ней большую дружбу. Императрица Александра также выказывала ей явные знаки благосклонности и часто приглашала ее поговорить тет-а-тет о философии, религии или политике. При всем при этом Юлии удавалось еще и выезжать в свет, и заниматься спортом: она была прекрасной наездницей и хорошо играла в теннис. Правда и то, что здоровье позволяло ей работать до двадцати часов в день, довольствуясь 2–3 часами сна[19].
Фрейлина императрицы, допущенная, как и ее брат Жак, к близкому общению с государями, в те годы ее жизнь своим счастьем и великолепием была подобна сказке. Частые пиры были роскошны, приемы ослепительны. Вот одна небольшая подробность: в банкетном зале были установлены фонтаны, бившие шампанским! У Юлии лично было 30 великолепных платьев сразу. Если же у нее возникало желание приобрести новый наряд, ей стоило только приказать, чтобы получить его в тот же день; у нее были великолепные украшения. Спортсменка, опытная наездница, она не пропускала ни охоты, ни прогулок»[20].
Сама Юлия рассказала лишь о нескольких случаях из этого периода своей жизни в «Наедине с собой»*. Ее окружала «атмосфера лести и комплиментов», по отношению к которым ее «старое прежнее я» ей напоминает, что она не всегда проявляла «стоическое безразличие» (с. 93).
«Недаром ж ты, как-никак, любила иногда щегольнуть своею внешностью, и одевалась всегда к лицу, и вообще, попросту говоря, иногда отчаянно кокетничала. И когда ты очень обижалась на кого-нибудь за то, что он видел в тебе только женщину, ты мстила ему именно тем, что пускала в ход все женские чары, чтобы свести его с ума и потом оставить в дураках… О, это была утонченная месть!» (с. 95).
И двойник ей напоминает: «…благодаря мне ты приучилась в этой атмосфере восторгов, лести и низкопоклонства, которой ты дышала, ценить только те похвалы, которые относились к уму, таланту или в крайнем случае к твоим мужским качествам: смелости, удали, бесстрашию физическому и нравственному» (с. 97). Именно благодаря этим качествам Юлия преодолела испытания светской жизнью и паскалевским «дивертисментом».
