Начиная с января 1937 на смену «документам» пришли хроники жизни в СССР, публикуемые в каждом номере.
В этих хрониках (объемом от 30 до 50 страниц) Юлия показывает антирелигиозную борьбу (которая усиливается)[39]; педагогические (против «педологии») и генетические теории (борьба против Менделя); литературные журналы, которые все больше и больше места посвящают подражаниям фольклору и иностранной литературе; «обожествление Сталина»; коллективистскую истерию, толкающую всю интеллектуальную элиту страны к соперничеству «в использовании самых сильных выражений для передачи кровожадной ненависти, стоящей на повестке дня» во время троцкистских процессов[40]; «шпиономанию»; перепись населения 1937 г., обнаружившую снижение прироста населения (из‑за массовых репрессий) и «огромное количество людей, осмелившихся признать себя верующими»[41], и т. д.
В 1935 г. в серии «Истина» вышла работа Юлии Данзас (без подписи) «Трудящийся в СССР: Свидетельства» (91 страница), позволяющая составить представление о взглядах автора на революцию и историю своей страны. Интереснее всего здесь понимание эволюции сталинского режима, реабилитировавшего семейные ценности в противовес изначальному большевизму, который ратовал за исчезновение семьи как «буржуазного» института. Лишь в 1935 г. будут приняты законы (об абортах [запрещенных с 1936 по 1955 г.], о разводе), строже и консервативнее, чем положения Семейного кодекса 1918 и 1926 гг., но Юлия уже видит, что они не за горами:
«Всякий раз, когда удавалось выбраться из бездны ужаса, в котором бьется страна, это было возможно, только выбросив за борт тот коммунистический принцип, который предполагалось применить. Любое частичное улучшение, любой временный прогресс достигался только вопреки коммунистическим принципам.
И если страна еще не до конца уничтожена, если, наоборот, мы можем надеяться на лучшее будущее, то это лишь потому, что марксистским экспериментам не получилось уничтожить напрочь те нравственные ценности, которые они столь рьяно попирали. Уже пришли к пониманию, что основой любого общества является семья. Теперь начинают понимать, что человек не машинное колесико, что у индивида есть свои права и достоинство. А завтра поймут, что человеческое достоинство не в силе мускулов, что человек – это прежде всего душа, а уж потом тело.
И чтобы вернуться неизбежным образом рано или поздно к этой вечной истине, нужно было пролить моря крови и слез, нужно было нагромоздить двадцать миллионов трупов!»
В том же году (1935) Юлия проницательно предвидит и грядущую реставрацию национального самосознания:
«Мы также верим в движение очень глубокого национализма, достаточно могущественного, чтобы повлиять на царящий в стране режим. Мы верим в еще более могущественное проявление естественных чувств (таких, как чувство семьи), которые марксизм считал уже почти совсем уничтоженными. Мы знаем, что гонения на религию не могли не пробудить усиления религиозного чувства, и мы с радостью приветствуем их первые ростки. Но тут не стоит впадать и в слишком доверчивый оптимизм»[42].
Нет никакого homo sovieticus, слишком уж разнородно население, при том, что «10% его находятся на каторге и в ссылке». «Нынешняя эволюция СССР накладывается на предыдущую эволюцию, прерванную коммунистическим экспериментом»[43], который, таким образом, преходящ. Россия не «аванпост Азии», но «авангард Европы и христианства против Азии»[44].
Рецензии
Помимо обзоров прессы, Юлия Данзас в каждом номере журнала давала еще и краткие библиографические сводки о книгах на русском и других языках о России и СССР. Для этого она просматривала религиозные и научные журналы, европейские и советские (идеологические – «Под знаменем марксизма»; антирелигиозные – «Безбожник», «Антирелигиозник»; педагогические, литературные), формируя общее представление о номерах и кратко пересказывая некоторые статьи.
Такие рецензии Юлии Данзас (около 200 – на книги и статьи) представляют огромный интерес для изучения ее собственного мировоззрения и научного подхода. Не довольствуясь кратким отчетом о рецензируемом произведении, она всегда добавляет острые критические замечания, а нередко даже предлагает собственную концепцию истории России, ее истоков, исторического прошлого, большевистской революции, которая оказалась срывом с основного пути развития страны, но которая, возможно, позволит вернуться к традиционным ценностям. История идей русской религиозности (в которой так важны протестантские движения и секты) особенно привлекает внимание Данзас. Она развенчивает распространенные на Западе стереотипы о России (варварская, отсталая, анархичная, «бредни» о «славянской душе»), партикуляризм славянофилов (у феномена так называемых «чисторусских» имеются свои параллели в европейской истории), русский «расизм» (замена национальных ценностей этническими, ведь первые «нельзя ограничить одной только Россией» [Russie et Chrétienté, 1935, № 2]), религиозный национализм, ретроспективный украинский национализм, защищая при этом Русскую православную церковь от несправедливых обвинений, являя в этом подлинно экуменический подход. Не являясь ни западником, ни славянофилом, Юлия Данзас, конечно, выступает не как ренегат – в чем часто обвиняли перешедших в католичество (начиная с российского законодательства XIX века), – нет, это патриотка, которую эрудиция и прекрасное знание ситуации в стране до и после революции уберегли от топорного упрощения или искажения сложных проблем, с которыми имела дело Россия на всем протяжении своей истории.
Стоит упомянуть тут еще и о том, что самые существенные из таких обзоров, помимо огромного количества отреферированных книг и статей, свидетельствуют еще и об очень разносторонних источниках информации (от Китая до Канады) на самых разных языках (кроме русского, французский, английский, немецкий, польский).
Как раз таким основательным обзором (подписанным J. N.) «Истории России» П. Милюкова, Ш. Сеньобоса и Л. Эйзенмана[45] Юлия Данзас и начинает свое сотрудничество с «Россией и христианским миром» (№ 4, ноябрь 1934): представление о статье можно составить по тому, к какому выводу приходит автор: «Примечательное отсутствие даже упоминания о религиозном факторе позволяет нам увидеть в произведении господина Милюкова всего лишь историю политического устройства, а не сложную картину исторического прошлого России». И далее она подробно останавливается на том, что именно пропустил Милюков[46].
По поводу книги Николая Брянчанинова «Александр I»[47] Юлия сожалеет, что:
«Автор посвятил столько страниц наполеоновским войнам, хорошо известным французскому читателю, но не остановился подробнее на внутренней политике России в это время, в частности, на положении церкви и религиозной ситуации. Беспокойный мистицизм Александра сложно понять, если не принимать во внимание его окружения. Это было время, когда высшие классы русского общества, пресытившись почти вековым неверием, порвали с „вольтерьянством“, насаждавшимся Екатериной Второй, и искали удовлетворения религиозных потребностей, слишком давно позабытых. Эти новые устремления питались порой из мутных источников – таких, как иллюминизм тайных обществ, пиетизм протестантского происхождения или же измышления русских мистических сект; влияние таких сект было самым глубоким, именно оно приуготовило путь возрождению мистического национализма, для которого позднее найдут формулировки славянофилы» (Россия и христианство, 1935, № 2).
