— Сын мой, — проговорил король. — Ты не можешь исповедоваться в чужих проступках.

— Исповедоваться? Но ты не свя… — опять это слово, оно словно оцарапало горло Питера.

— Тебе лучше знать.

Глаза. Теперь они стали горящими, грозными, их взгляд вызывал боль.

Его лицо — белее шерсти ягненка. Его волосы — библейски-черные. Его прикосновение — легкое, сухое. Бледные пальцы коснулись брови Питера — холоднее камня, на котором зиждется вера. «Кровь есть кровь, — произнес чей-то голос. — А камень — всего-навсего камень».

Больший, кто-то другой безжалостно рвался наружу, разрывал грудь Питера, обнажал кровоточащее сердце.

— Я убил моего друга, моего соратника, моего сержанта. Я не остановился и не проверил вторую ма.., повозку. Господи, помилуй, а я даже не могу вспомнить, как его звали!

Пальцы Меровия гладили бровь Питера.

— Ты согрешил действием или бездействием?

— Бездействием, отче. Жутким, непростительным бездействием. Вторая повозка. Обычно они ставят два за… — Питер запнулся. Он отчетливо представлял себе пластиковую бомбу, но не мог придумать, как ее назвать.

«Не можешь, потому что здесь еще нет такого слова, и не будет еще пятнадцать сотен лет. И не повозка то была никакая, а машина, на которой везли овощи на рынок. Господи, как же они называются?» Чаще всего ИРАшники устанавливают два заряда. Первый взрывается, и к месту взрыва сбегаются зеваки, в том числе и военные. А потом, чуть погодя, срабатывает второе взрывное устройство.

Меровий задумался о признании Питера и отвернулся от кающегося.

— Ты не сумел защитить своего подданного, — заключил он. — Ты не сумел исполнить свой долг. Вина давит на твою голову, подобно железному обручу.

Меровий отнял отяжелевшую руку ото лба Питера. Питер ахнул. На миг он действительно ощутил физическую тяжесть. С его головы словно сняли обруч.

«О Господи! Но ведь несчастный Конвей тоже не проверил второй грузовик!» Питер изумленно заморгал. Конвей, вот какая фамилия была у того сержанта! Он вспомнил ее, как только Меровий снял с него «обруч вины». Он вспомнил фамилию сержанта и сразу понял все.

Артиллерийский сержант Конвей был настолько же виноват в собственной смерти, насколько и Питер Смит. Они оба были слишком потрясены случившимся, чтобы удосужиться осмотреть другие транспортные средства на улице Лондондерри. Они оба просчитались, и Питеру просто повезло, что между ним и машиной, в которой сработало взрывное устройство, оказался сержант. Кровь, которой были забрызганы руки Питера в Лондондерри, смыла другая кровь.

«Грузовики, „семтекс“. Куда отправляются слова, когда покидают мой разум?»

— Иди, — сказал Меровий, — и больше не греши.

Порыв исповедоваться угас, словно потухшая спичка. Питер обмяк, почувствовал навалившуюся слабость.

Меровий протянул ему руку, они обменялись рукопожатием. Король произвел пальцами масонское опознавательное прикосновение. Питер прикусил губу, грудь его сжало, будто тюбик с пастой. Питер не ответил Меровию масонским знаком. Глядя в эти глаза, он мог говорить только правду.

«Задачка: как заглянуть в тело, чтобы обнаружить там чужеродную душу? Как вытянуть эту паршивку из парня, чтобы их обоих не убить?» — Нам нужно войско, чтобы изгнать захватчиков из Харлека, — заявил Кей.

— Войско! Ты подсчитай: три-четыре дня до Камланна, еще пару дней на то, чтобы собрать воинов, а потом — обратно. Это получится полторы недели. И ты думаешь, юты будут нас тут дожидаться? Ну а если даже и дождутся, ты что же, полагаешь, что они будут мертвецки пьяны? «Нет у нас времени, — думал Питер. — Или мы, или никто».

Кей фыркнул.

— А может, и так. Это же юты как-никак. «Если я убью Медраута, что произойдет? Наверное, Селли вернется в свое тело, в наше время. Когда вернется, ее скорее всего арестуют. Купер наверняка уже на месте. Она исчезнет где-то в дебрях „Крама“, и никому не придется отвечать на загадочные вопросы.

— Мы найдем здесь либо обуглившиеся руины, либо хорошо укрепленный город, — пояснил свою мысль Питер. — Ударить нужно сейчас, когда они этого не ждут. «Carpe diem» — срывай день.

Кей устало глянул на полководца. Его черная борода блестела в красноватых лучах солнца.

— «Cave canem» «»Берегись собаки» — подобную надпись римляне зачастую наносили на пороге своих жилищ.» — парировал Кей. — И что же предпримем? Бросимся на их клинки и погибнем с честью? «Mors ultima ratio»? Так, что ли?

Питер улыбнулся.

— Слишком просто. У меня совсем другое на уме. Избавить Харлек от них мы сейчас не можем, но зато можем здорово обжечь их залитые кровью лапы.

— Надо задать им как следует, — произнес девичий голос. Питер рассерженно обернулся.

Анлодда появилась так же бесшумно, как до того исчезла. Она вдруг перестала походить на воительницу и превратилась в девочку-подростка, чей дом сгорел от рук врагов.

— Надо всыпать этим ублюдкам! Пусть вопят, как баньши, держа в своих лапах тлеющие головни Харлека!

Она сжала кулаки. Но почему-то Питеру показалось, что ею движет не гнев, а вина. Точно с таким же успехом Анлодда могла бы сказать: «Надо всыпать мне! Пусть я завоплю!» Рядом с девушкой стоял Корс Кант. Казалось, еще мгновение — и он положит руку ей на плечо. Но бард отвернулся и уронил руку.

Питер кивнул.

— Вот она все правильно понимает. Им возжелалось заполучить один из наших городов? Их право, но дешево Харлек им не достанется.

«А может быть, Медраут мог бы погибнуть случайно? Еще одна „случайность“! Господи, кончится это когда-нибудь?» Питер искоса посмотрел на побледневшую красотку. Анлодда, возлюбленная Корса Канта. Изможденная, напуганная: голос, обычно звеневший колокольчиком, стал хрипловатым, словно расстроенная цимбала. Какую бы тайну они ни скрывала, она таила ее даже от барда, и эта тайна грызла ее изнутри.

«Изыди! Я храню тайны Господа!» Кто это сказал? Питер метнул взгляд в Меровия, но тот не спускал глаз с Анлодды.

Питер проследил за взглядом Меровия. «Боже, ну она и штучка!» Питер прикусил губу. Да, его сердце принадлежало Гвинифре, и все же ему ужасно хотелось посмотреть, как выглядит Анлодда без налипшей на ее кожу грязи, без кожаной куртки, без меча, без туники. «Возьми себя в руки, парень! Ей еще и двадцати нет. И потом.., она влюблена в барда, а он — в нее».

Однако непокорный разум срывал с Анлодды голубую тунику и грязно-белую кемизу. Анлодда стояла обнаженная, освещенная заревом рыжих волос, на жухлой коричневой траве. Питер вздохнул и отвернулся.

— Трогаемся в путь, — распорядился он усталым голосом. Младшие командиры передали его приказ воинам, и вскоре отряд уже углубился в чащу леса, которому в будущем суждено было превратиться в национальный парк.

Наказать ютов представлялось куда проще, чем того опасался Кей. Юты, по всей вероятности, понятия не имели о партизанских методах ведения войны и, уж конечно, ничего не ведали про Вьетнам, Афганистан и тридцать лет непрерывной борьбы с ИРА. Откуда было ютам, римлянам и даже самому Артусу Dux Bellorum знать, что такое «внедрение», «терроризм», о том, как из-за подобных вещей страх и замешательство распространяются по рядам противника, подобно жаркому пламени?

Заключенный в темницу чужого сознания Ланселот, конечно, посмеивался над hubris Питера. Он посылал оккупанту своего разума кровавые воспоминания одно за другим. Ланселот вспоминал бесконечные стычки с германскими племенами. Тогда Ланселот и Меровий сражались рука об руку с врагами под знаменами с изображением орлов и штандартами Пендрагона.

Питер споткнулся о корень, ударился головой об острый сук. Трудно было идти, когда перед его мысленным взором вставали сцены жестоких побоищ, когда рисовались картины проколотых пиками германцев, выставленных на всеобщее обозрение вдоль дорог, тянувшихся на многие мили. Пики напоминали булавки, которые воткнул в землю какой-то великан. Двое сикамбрийцев. Двое воинов цивилизации, сражавшейся с варварством, жгли деревья, убивали стариков, женщин и детей. Сжигали поля, забивали домашнюю скотину и оставляли на растерзание стервятникам.