— Гм. Ты прав. Он погиб. По крайней мере мне так помнится сейчас.

— Ты думаешь о том же, о чем и я?

— О том, что она уже ухитрилась изменить прошлое? Не исключено. Но для того, чтобы выполнить стоящую перед нами задачу, в такие дебри залезать не стоит.

Питер, Артур должен выиграть эту кампанию. Если этого не произойдет, история изменится — и не в лучшую сторону.

— Значит.., ты думаешь, что Селли собирается совершить покушение на жизнь Артуса до того, как он изгонит ютов из Харлека?

Мирддин кивнул.

— Я в этом почти не сомневаюсь. Она должна поступить так! В противном случае ее путешествие сюда совершенно бессмысленно. После победы его убивать уже не нужно. Тем более что, как ты подчеркнул, он так или иначе скоро умрет.

Питер сам не знал, верить Марку или нет, что-то ему не нравилось, но что — он пока не понимал. Он решил продолжить беседу, а проанализировать потом.

— Когда она попытается это сделать? Мирддин пожал плечами.

— Можно только гадать. Видишь ли, мне, как верховному друиду, поступает масса информации, предназначенной, так сказать, для служебного пользования. Я знаю много такого, чего не знает даже сэр Ланселот.

Питер поморщился. Его уже в рыцари произвели!

— Принц, принц Ланселот. А вообще — не важно.

— Принц, — согласно кивнул Мирддин. — Вести о начале атаки могут дойти до меня скорее, чем до тебя. Если это будет именно так, я немедленно извещу тебя.

— Благодарю, — кивнул Питер. — А теперь мне нужно хотя бы немного вздремнуть, пока не задули в волынки и не ударили в цимбалы.

Он знаком попросил Мирддина удалиться. Тот понял намек и быстро ретировался. Через мгновение Питер остался наедине со своими мыслями. Наконец представилась возможность проанализировать случившееся и услышанное.

К тому времени, когда волынки и цимбалы возвестили о начале нового дня, он пришел к выводу: он никак не мог быть уверен, что беседовал с Марком Бланделлом. Вполне вероятно, что он провел содержательную беседу с самой Селли Корвин. От этой мысли Питера бросило в дрожь.

«Получается, что я вернулся к тому, с чего начал, — думал он. — Я должен терпеливо ожидать удара — неделю и чуть дольше до начала похода, а потом нужно приготовиться к тому, чтобы парировать и нанести контрудар».

Издав глубокий стон, Питер, совершенно не выспавшийся, поднялся с кровати и отправился муштровать своих воинов.

Корс Кант не слишком ловко сидел верхом на пони. Всякий раз, когда невысокая лошадка приближалась к скользкому склону или к ледяному осеннему ручью, бард судорожно вцеплялся в косматую гриву. Неделю после возвращения из Харлека у юноши ныла спина, а его снова усадили верхом на лошадь!

«В одном она права. Я не родился героем — это точно».

Он вздохнул. Ее — Анлодду — отправили с другим легионом по приказу Артуса. Что еще хуже — подружка племянника той рабыни, что прибирала в покоях Морга-узы, сказала, будто бы Артус проговорил со своей сводной сестрой почти весь день, и вроде бы она подслушала, что Анлодда сама попросила, чтобы ее отправили в поход отдельно от Корса Канта.

Бард ехал молча. Только изредка Dux Bellorum просил развлечь его песней или повествованием. «Наверное, гадает, — с горечью думал Корс Кант, — не брошусь ли я с первой попавшейся высокой скалы: ведь все песни, какие я выбираю нынче, звучат, словно вопли тысяч троянских жен».

За семь дней Корсу Канту ни разу не удалось поговорить с Анлоддой. Он знал, что сказать ей, но его гордыня не давала ему попросить прощения за то, что он повел себя так, как повел бы цивилизованный римлянин.

Анлодда же с ним не разговаривала — и на этот раз по-настоящему.

Только один-единственный раз они случайно встретились с Анлоддой, и она сказала: «Мы оба живем каждый в своем мире, Корс Кант, и, быть может, наши миры даже не граничат». А потом добавила самую жестокую фразу: «Возможно, нам стоит оставаться просто друзьями».

Через два дня после этой встречи Корс Кант позвал рабыню и отдал ей записку. «Я люблю тебя», — было там написано по-кимрски, и велел передать эту записку принцессе-вышивальщице. А потом.., потом рабыня не могла вспомнить, отдала ли записку Анлодде, а если отдала, что та сказала в ответ. Ответа не было, и Корс Кант стал просить, чтобы еду ему приносили в его комнату, если только Артус не настаивал на присутствии барда в триклинии.

Когда же после недельных приготовлений войско наконец выступило в поход, Анлодда даже не пожелала юноше удачи.

Корс Кант пел королю об отчаянии Пенелопы, которая столько лет ждала возвращения Улисса из Трои, он пел о смерти Ориона на руках у его возлюбленной — богини Артемиды. Он пел о Персефоне, съевшей шесть зернышек граната в подземном царстве, что означало, что она будет разлучена со своей матерью Деметрой шесть месяцев в году. Он пел о том, как сокрушался Эней, когда пала Троя.

И конечно же, он пел об Орфее (дважды) — греческом арфисте, который так и не вывел тень своей возлюбленной, Эвридики, из царства мертвых. В последний миг Орфей обернулся, чего ему делать было не дозволено, и увидел, как Эвридику отрывают от него и швыряют в бездны Гадеса; где ей суждено было навеки остаться тенью.

«Так ли сильно я тоскую, как он? — гадал Корс Кант. — Возможно ли сравнить мою тоску, мое отчаяние, с тоской и отчаянием Орфея?» Сходство поразило барда. У него даже мурашки по спине побежали.

Пони взбрыкнул, и Корс Кант очнулся посреди песни. Оказывается, он ехал, пел и играл на арфе с закрытыми глазами, забыв о том, что его окружает целый легион. А теперь, очнувшись, чуть было не свалился с лошади.

По щеке его бежала слеза. Никто не заметил паузы. Бард продолжил песню.

Корс Кант ехал рядом с Артусом. Неподалеку ехал славный король Меровий, а также ухмыляющийся король Лири. Ухмылялся он постоянно — так, будто бы знал какую-то, непонятную другим, шутку. В противном случае оставалось предположить, что он все время пьян.

Ланселот ехал во главе своего легиона, как и Кей с Бедивиром.

Увы, так вышло — а может быть, то было следствием еще одной просьбы — Анлодда оказалась в легионе Ланселота. Кошмарные образы заполоняли разум Корса Канта — ужасные греческие картины, посвященные богу Эросу, и повсюду ему мнились обнаженные Ланселот и Анлодда.

«Я не могу больше держать это в себе, — думал бард. — Я должен с кем-то поговорить». Он подумал о Меровий.

«Нет, он не годится. Если бы мне нужно было исповедоваться в грехах, я бы незамедлительно остановил свой выбор на нем. Но все гораздо глубже… Что между нами? Любовь, неверность? — Корс Кант покачал головой и направил своего пони к королю Лири. — Мне нужен настоящий отец, а не святой».

Беда была в том, что Лири мог быть самым настоящим отцом Анлодды. Однако юноша решил, что это не так уж плохо. По крайней мере Лири не будет говорить так отвлеченно и загадочно, как Меровий. Счастье Анлодды для ее отца значило не меньше, чем для ее возлюбленного.

Корс Кант шумно выдохнул и приготовился начать с королем какой-нибудь умный разговор, дабы затем задать тяготившие его вопросы. Но Лири заговорил первым.

— Она не римлянка, ты же понимаешь.

— Что? Кто?

— Кто? А о ком мы только что говорили? Анлодда, твоя легкомысленная болтушка.

Корс Кант так и застыл, открыв рот. Он не мог припомнить, чтобы за прошедшую неделю они с Лири разговаривали об Анлодде. Снова король своими воспоминаниями опережал время.

— Она не римлянка, и нечего тебе пытаться перекрасить ее.

— Как это? Я разве ее перекрашиваю в римлянку?

— А как же! Ты же ждешь, что она станет повиноваться августовым законам о браке. А она не способна поступать так, как хочешь ты, она не давала тебе клятву быть с тобой до смертного одра.

Корс Кант выгнул шею, заглянул королю Лири в глаза.

— Дело не в этом! То есть.., нет, дело в этом, но это не главное. — Он запнулся. Лири терпеливо ждал продолжения. Король ехал верхом на высоком боевом коне, наверняка хорошо обученном. В седле старик держался с такой царственностью и изяществом, что по сравнению с ним Корс Кант на своем пони чувствовал себя неуклюжим ребенком.