— С тобой? Разговаривать с рыцарем, чье копье — из вялой спаржи, и который предпочитает вышивальщицу принцессе? Ты шутишь, сенатор Галахад!

Она отвернулась, лицо ее превратилось в непроницаемую маску. На миг Гвинифра стала.., царственной. «Гранд-дамой».

«Внимание, опасность! Ради Бога, дружище, разберись ты со всем этим раз и навсегда!» — Я.., просто я отвлекся, любимая. Думал я только о тебе! «Ведь это чистая правда».

— Честно?

— Честно.

Гвинифра посмотрела на Питера. Губы ее искривились от отвращения.

— Ты думал обо мне, когда сжимал в своих объятиях простолюдинку? А она еще была в моем платье!

— Она не… — «Я должен был хранить тайну? Не припомню. Да и какая разница?» — Любовь моя, она не вышивальщица. Она — дочь Горманта, принца Харлекского.

Гвинифра молча смотрела на Питера, ожидая продолжения.

— Она принцесса?

— Самая настоящая.

— Вышивальщица?

— Да.

— Моя вышивальщица? Анлодда из Харлека?

— Именно.

— Дочь принца Горманта?

— Наконец ты все поняла, любовь моя.

— Стало быть, она особа высокородная, как и мы с тобой?

— Верно.

— Значит, ты можешь же.., жениться на ней?

— Да, — кивнул Питер и отстранился. — Нет! Любимая! Я не хочу жениться на Анлодде! Я хочу взять в жены… — Он запнулся. Получалось глупее не придумаешь. Что он мог сказать? — «Я хочу взять в жены тебя, моя прелесть, тебя, жену Dux Bellorum?» Гвинифра опустила подбородок на сложенные руки и долго молчала.

Наконец она заговорила, но голос ее звучал тихо и отрешенно.

— Ты не можешь жениться на мне, единственный мой, ибо я уже замужем. Но жениться тебе следует, ведь кто-то должен заботиться о сохранении твоего очага. Возможно, твое копье указало тебе верный путь, Ланселот. Возможно, твоя судьба — Анлодда, принцесса Харлекская.

— Но я не люблю Анлодду. Я люблю тебя. Гвинифра недоверчиво глянула на Питера.

— Любишь? При чем тут любовь? Ты думаешь, я по любви вышла замуж за Артуса? Тут все дело было в государственных интересах. Он дает мне полную волю, а я даю ему право развлекаться с мальчишками-воинами. Славно, не правда ли?

Но если он послал меня сюда, чтобы я наблюдала за тем, как ты возлежишь с другой, значит, он предупреждает меня, советует: «Остынь!» Я смутила его. Быть может, я спутала его планы договора с Меровием. Король — такой моралист, ну да ты, наверное, и сам знаешь.

— Быть может, тебе пора что-то решить, Гвинифра? — «Матерь Божья, что я такое говорю? Что я делаю? Я здесь для того, чтобы разыскать Селли Корвин, а не для того, чтобы соблазнять принцессу».

И все же… Всю свою жизнь Питер верил: каждого мужчину и каждую женщину на свете где-то ждала единственная истинная любовь. Они могли встретиться и не узнать друг друга, и тогда это была бы подлинная трагедия. Но они могли встретиться, узнать друг друга и сжать в объятиях… А это.., это триумф!

Но они могли встретиться и тогда, когда кто-то из них не был свободен. Что тогда? Что она выберет? Любовь или долг?

Такая судьба подобна агонии. Агонии ожидания — что решит твой возлюбленный или возлюбленная. От их решения зависело — жить тебе счастливо и возвышенно или умереть. Гвинифра кивнула.

— Этого я страшусь более всего. Любимый мой, я не знаю, что избрать.

Питер ощутил прилив бешеной страсти. Наверное, снова рвался на волю Ланселот, готовый задушить Гвинифру в объятиях. Питер сжал кулаки, скрестил руки на груди, словно мертвец, обхватил себя с такой силой, что чуть не задохнулся. Сердце его бешено колотилось.

Нет, то был не Ланселот. Такого чувства Питер никогда не испытывал прежде. Никогда в прошлой жизни он так не страшился потери.

Ему удалось немного унять страх, но все же он остался где-то неглубоко.

Гвинифра покачала головой.

— Не знаю, что и сказать, Ланс. Не сейчас. Подожди несколько дней. Это непростой шаг.., из-за него мы оба можем погибнуть. Все зависит от Артуса.

Поразительно! Она говорила о том, что они оба могли пасть от руки Dux Bellorum, а голос ее звучал так обыденно, просто.

Она встала. Питер поймал ее за руку. Она задержалась на миг, крепко сжала руку Питера и вырвала свою.

Она вышла из комнаты, даже не подумав одеться, и не оглянулась, словно боялась, что ее постигает участь жены Лота.

Бесконечное число минут спустя к двери Ланселота подошел оруженосец Гвин. Артус срочно требовал присутствия сенатора в Совете. Туманный предутренний свет брезжил за окном. Питер встал, словно зомби, оделся и поплелся вниз по лестнице. Ему предстояло сохранять хорошую мину при плохой игре, учтиво улыбаться. «Девять дней в этой дыре», — тупо подумал он.

Глава 39

Марк Бланделл сидел в тесных покоях Медраута и перечитывал записку, которую желчный старикашка Мирлин незаметно сунул ему на пиру. «Приходи в палату друидов рядом с базиликой неподалеку от дворца в полночь». — вот что было написано в записке. «Интересно, на каком языке написана записка? — гадал Бланделл. — Ведь это может быть древневаллийский, бриттский или даже латынь. Если Медрауту знакома латынь, то и я, наверное, мог бы определить, на каком языке читаю?» Марк мысленно переписал записку. Предложение потеряло всякий смысл. «Нет, видимо это не латынь. Порядок слов в этом случае не имел бы значения».

Бланделл принялся расхаживать по комнатушке в ожидании цимбалы, возвестившей бы о приходе полночи. Стражник, как правило, ночью особо не усердствовал, бил в цимбалу не слишком громко. Марк боялся — уж не пропустил ли он полночь.

На пиру он явно переел, и теперь пытался подсчитать, сколько же жиров и холестерина впихнул в себя.

Наконец он услышал отдаленный звон. Наверняка пробило полночь. Марк вышел, добрался до лестницы, спустился, повернул налево и быстро миновал часовню. Он помнил: здесь ее называли «ларарий». Он только на миг задержался здесь — остановился, чтобы осенить себя крестом, убедившись, что его никто не видит. Затем он пересек большой зал — почти такой же большой, как триклиний. Тут разместилось с десяток воинов, уже изрядно поднабравшихся. Они играли в кости.

Миновав несколько золоченых дверей, украшенных обсидианом и перламутром, Марк вошел в базилику — тронный зал. Артуса здесь не оказалось. На самом деле, и днем Артус не так уж много времени проводил в тронном зале, верша суд, — так по крайней мере сказал Марку Рабириус Гальбиниус Гальба, насквозь пропитанный римским духом бритт, с которым Бланделл свел знакомство во время экспедиции в Харлек. Как бы то ни было, трон охранял отряд гвардейцев. Вид у них был самый устрашающий, что не укрылось от Марка, хотя глаза у него слипались в столь поздний час.

Базилику освещал единственный, но очень яркий светильник, отбрасывавший зловещие тени на стену позади трона. Сердце у Бланделла ушло в пятки. У него, правда, с собой была записка от Мирддина, которой он мог бы объяснить свой приход сюда, и все же ему было здорово не по себе, и тронный зал Марк миновал крадучись. Гвардейцы же не обратили на него никакого внимания.

Наконец он скользнул в противоположную дверь и поднялся по лестнице в покои Мирддина. На пиру Мед-раут показал записку королеве Моргаузе, и та любезно поведала ему, как пройти в покои друида.

Седобородый старик нетерпеливо поджидал Марка. Он показался ему похожим на американского поэта Уолта Уитмена.

— Запаздываешь, — проворчал Мирддин. — Я же просил прийти ровно в полночь.

Марк бросил взгляд на запястье и страшно разозлился на себя за то, что никак не отвыкнет от этой привычки.

Но когда он вновь посмотрел на Мирддина, оказалось, что старик широко улыбается.

— Прости, старина, — сказал он. — Но я должен был увериться, что это действительно ты.

Марк выпучил глаза. «Неужели.., неужели я наконец нашел его?» — А-а-а? Питер? — осторожно спросил он, и вздрогнул так, что прикусил щеку.

— Марк? — ответил Мирддин вопросом на вопрос и облегченно вздохнул.