— Саксы… Какое кому дело, живы они или нет? Скоты — одно слово. Я жива одной только радостью из-за того, что я сделала с этим червяком, и из-за того, что чуть было не сделала — но не сделала — со всем миром.

Она обхватила себя руками.

— Я все еще вижу, как его топчет копытами обезумевшая лошадь!.. Словно прессом выжимают сок из созревших гроздей винограда. Но меня там словно не было! Там была не я, не настоящая я! Кто-то другой, вселившийся в мое тело. Быть может, демон.

Она ошибалась. Корс Кант знал, что то была она. Даже в разгар боя она оставалась Анлоддой. «Но ей легче думать, что то был демон», — понял юноша и не стал разуверять подругу.

«Я никогда не видел тебя такой, любовь моя. Наверное, не только я — и никто другой». Корс Кант неловко коснулся рукой волос Анлодды, убрал их с лица девушки. Она отстранилась. Корс Кант отдернул руку, но Анлодда мгновенно схватила ее и прижала к щеке.

— Это шаг к завоеванию меня, — проговорила Анлодда, не спуская глаз с юноши. — Вернее, к отвоеванию тебя. — Она снова овладела собой. — Теперь я скажу тебе, Корс Кант Эвин, и надеюсь, что ты хорошенько запомнишь мои слова, я не смогу твердить их тебе вновь и вновь. Тебе придется пробиться через то, что ты видишь сейчас, чтобы найти настоящую Анлодду. А теперь пойдем.

Она встала и решительно отпустила руку барда. У Корса Канта перехватило дыхание. Его просто разрывало на части страхом и смятением. «Не так должно быть!» — кричал его рассудок.

Корс Кант отступил, а Анлодда поправила волосы. Багряные, словно осенняя листва, сейчас они стали цвета грязной ржавчины. Промокшая туника облегала спину и ноги девушки. Она так и манила к себе, но Корс Кант думал о том, что ему, быть может, не суждено никогда оказаться ближе к ней, чем сейчас.

Ланселот знаком поторопил их. Из кальдария вела единственная дверь. Но вместо того чтобы сразу выйти, сикамбриец высунул наружу голову и посмотрел сначала в одну, затем в другую сторону. Пока они не понимали, что за время дня сейчас.

Ланселот первым вышел в помещение более скромных размеров.

— Тепидарий, — пояснила Анлодда, гордясь знанием хотя бы немногих латинских слов. — Мужчины в одной комнате раздеваются и ныряют в холодную ванную во фри.., фригидарии, а потом согреваются здесь, прежде чем войти в парную.

— А женщины? — поинтересовался Ланселот.

— О, для женщин есть другая баня. Римляне уважают чувство стыда. Есть еще третьи бани, для простых горожан, там будет поскромнее, чем здесь.

— Для простых горожан? — переспросил Ланселот. Анлодда бросила на него язвительный взгляд.

— Звание ниже рыцаря, естественно, принц. Корс Кант тоже подозрительно посмотрел на великана-сикамбрийца. Внешне он по-прежнему выглядел Ланселотом — принцем, легатом, героем Камланна. Но в отличие от Анлодды бард не только догадывался, что с Ланселотом что-то не так. Не только мелкие промашки, оговорки вызывали подозрение у юноши. Он стал свидетелем того, что Ланселот ни с того ни с сего стал грамотен, научился читать! Тут дело было не в том, что в сикамбрийца вселился бес.

— Ну хорошо, но откуда тебе ведомо про этот потайной ход в мужских банях? — насмешливо поинтересовался Питер. Этот вопрос он задал, чтобы хоть как-то расквитаться за допущенный промах.

— О Господи! Ты совсем, как Кей, выспрашивающий у кузнеца, куда тот потратил деньги! Когда я была маленькая, я много где бывала из любопытства.

Она тряхнула головой, и вышло это у нее вполне искренне. Ланселот отвернулся. Аргументы Анлодды его совершенно не убедили.

«Нас уже двое, — подумал Корс Кант. — Тех, кто полагает, что под твоей устричной раковиной прячется не просто устрица».

Тепидарий размерами оказался намного скромнее кальдария. Здесь было всего несколько сидений. Пол был покрыт одноцветными, желтоватыми плитками. Сквозь прорези в крыше в тепидарий проникал предрассветный сумрак. На стенах были нарисованы складчатые занавесы. «Ну вот теперь хотя бы ясно, какое время дня сейчас, — облегченно подумал Корс Кант.

Ланселот возглавил процессию и вышел во фригидарии. Анлодда шла рядом с ним. Слишком близко. Бард закусил губу.

Во фригидарии оказалось холоднее, чем в первых двух банных помещениях. Здесь не было ни светильников, ни фонарей. Корс Кант поежился. На оштукатуренных стенах он увидел нарисованные резкими, холодными мазками картины. Одна из фресок изображала горы, покрытые снегом — может быть, то были Ганнибаловы Альпы. Атакующее войско сопровождали невероятные гигантские создания — наверное, те самые боевые слоны, про которых рассказывал Кей. Потускневшие от времени фрески трудно было разглядеть в тусклом сумеречном свете.

«Скоро рассвет», — думал бард. Его зазнобило — только от чего, он сам не мог понять. Не то действительно от холода, не то от воспоминаний о кошмарном путешествии по царству Плутона.

Наконец они вышли через открытую нараспашку дверь в последнюю комнату — раздевалку, которая по-латыни называлась «аподитерий». Но Анлодда этого слова не знала, хотя оно было знакомо любому цивилизованному римлянину.

Находясь так далеко от центра мира, в далеком Придейне — Британии, насколько они могли считать себя цивилизованными? «Быть может, мы сами себя обманываем? Играем в цивилизацию, как дети играют в Антония, Октавиана, Цезаря?» Корсу Канту впервые стало по-настоящему страшно. Бывало, что происходило что-либо совершенно невероятное, если люди ухитрялись забывать про различия в положении между ними. Но смогли ли бы он и Анлодда, дикая кимрская принцесса-убийца, когда-нибудь жить под одной крышей? Корсу Канту пришлось наблюдать за обычаями язычников с тех пор, как при дворе Артуса появилась принцесса Гвинифра. Но эти обычаи пугали его. И он отнюдь не был уверен, что сможет свыкнуться с дикарскими обычаями Харлека — варварского Севера, где, если верить молве, дети рождались с кинжалами в руках. «А я слишком римлянин, я слишком цивилизован. Я страшусь ада, страшусь гнева римского Бога Христа, который настигнет меня, если я восприму варварские обычаи».

Корс Кант опустился на пол, прижался затылком к стене. Он вспоминал Каэр Камланн. Принцесса Гвинифра перепрыгивала из одного ложа в другое, нисколько не переживая за свою репутацию, за свою гордость и даже за своего супруга, Dux Bellorum. «Право гостя», — так она объясняла свое легкомыслие, и привечала любого миловидного короля любого микроскопического королевства или кантрефа Британии.

Она танцевала обнаженной при луне, а иной раз — и при свете дня! Ей не было дела до наук, до послушания. Она только искренне поклонялась Афродите, которую звала Бригит.

А вдруг Гвинифра была колдуньей — ведь именно это утверждали некоторые. Она была так неусидчива, у нее ни на что не хватало терпения! Бард мог голову дать на отсечение — Гвинифра никогда в жизни не выучила наизусть ни единого стихотворения, ничегошеньки не ведала ни о Гомере, ни о Вергилии. Она даже легенды своей родины — и те помнила едва ли: о Пуйле и Придери, о Рианнон, о Бранвэн, о страшной войне между островами, о пире после того, как была найдена голова Брэна.

Корс Кант вздрогнул и очнулся. Он, оказывается, задремал. Миновало какое-то время, но пока маленький отряд не покинул бани. «Наверное, будем ждать рассвета», — решил бард.

Ланселот крадучись вошел в предбанник и знаком велел всем прислониться к стене. Дверь на улицу была из прочного дерева, но за годы рассохлась и неплотно прилегала к косяку. Сикамбриец осторожно потянул дверь на себя. Корс Кант вместе с Анлоддой стояли совсем рядом. Наконец барду удалось впервые взглянуть на захваченный ютами Харлек.

Бард удивленно заморгал. На землю уже легли длинные рассветные тени. «Боже мой, да я ведь и правда проспал какое-то время!» Храбрые защитники Харлека уже куда-то спешили по своим делам мимо обгоревших остовов домов, стараясь не смотреть на пепелища. Казалось, им и дела нет до обгоревших развалин.

— Богородица, спаси нас! — неожиданно вырвалось у барда. — Ваш народ так равнодушен!