— Да?

Корс Кант отшатнулся. Ему так не хотелось делиться с Dux BeIIorum ни одним из тех сокровищ, что он повидал во время своего подземного странствия.

Артус сложил руки «домиком», положил гладковыбритый подбородок на кончики пальцев.

— Я желаю увидеть тот свиток, что ты добыл в подземельях Харлека. Он может быть.., священной реликвией.

Корс Кант ахнул. Свиток! Он пронес его сквозь сражения, он плыл с ним по морю! Но он забыл о нем, как только вошел в ворота Каэр Камланна, и вспомнил только сейчас, когда о свитке заговорил Артус, — договорил так, словно бард и должен был вынести этот свиток из тьмы на свет и теперь развернуть перед двумя людьми, повелителями этого мира.

Юноше казалось, будто здесь, в этой тесной комнате, собирается гроза. Дрожа, он вытянул из рукава рубахи цилиндр со свитком и положил на стол перед Артусом.

Артус развязал шнурок, стягивавший свиток и придержал верхний край. Меровий спокойно, обыденно развернул пергамент. Глядя через плечо Артуса, король стал читать написанное в свитке, не шевеля губами. В какое-то мгновение брови Меровия выгнулись дугой, Артус сохранял бесстрастие.

Корс Кант вытягивал шею, но не мог прочесть т слова оттуда, где стоял. Ему казалось, что на пергаменте — что-то вроде карты. Вертикальные и горизонтальные линии соединяли слова. Нет, то была не карта. Скорее, генеалогическое древо.

Бард оторвал глаза от пергамента и увидел, что на него смотрит Меровий.

Корс Кант зарделся.

— Прошу простить меня, государь. Мне не следовало подсматривать.

— Этот свиток принадлежит тебе, сын мой. Нас интересовало только то, что в нем написано. Боюсь… — и Меровий умолк, полуприкрыв глаза.

В раздумьях он удалился прочь — наверное, очень далеко… Быть может, в Иерусалим, а быть может, и в Армагеддон, на многие века вперед. Губы его были крепко сжаты. Корс Кант поежился. Еще никогда ему не приходилось видеть короля таким суровым, безжалостным.

Меровий опустил голову. Пряди длинных черных волос упали ему на лицо, спрятали горящие глаза, полные неприкрытой жажды власти. Он протянул левую руку, коснулся пергамента…

«Этот голос, — в отчаянии думал Корс Кант. — Этот его проклятый голос, что все время звучит у меня в ушах! Он сказал, что свиток принадлежит мне? Да, ведь я нашел его, я взял его из руки мертвого принца там, в каменной гробнице!» Корс Кант робко шагнул к столу. Артус почувствовал неладное. Внешне он не выдал волнения, однако явно был готов ко всему.

И вдруг Меровий улыбнулся и покачал головой. Отступил на шаг, прикрыл глаза, отпустил свиток, и тот сам собой свернулся.

— Я был прав, что так страшился! — сказал он. — Это откровение не для меня. Оно было дано тебе, сын мой, но чьей рукой — этого я никогда не узнаю. Разверни свиток, прочти его и скажи мне, что ты прочел.

Корс Кант шумно, судорожно выдохнул. Собравшись с духом, шагнул к столу, пододвинул свиток к себе и расправил пергамент.

«Свиток. Думай только о свитке, как подобает друиду…» Перед взором Корса Канта действительно предстала чья-то родословная, где имена соединяли линии. Бард насчитал двадцать один ряд имен. Некоторые ряды обрывались — то ли из-за того, что кто-то в этом роду умирал бездетным, то ли из-за того, что этот род не интересовал составителя родословной.

«Составителей было несколько», — понял Корс Кант, рассмотрев строчки, написанные разным почерком. Нижние строки были писаны по-латыни, верхние — на языке Лангедока, но и там порой встречались латинские варианты имен.

В правом верхнем углу Корс Кант обнаружил имя «Меровий-Меровиус». Оно было обведено рамкой, как и все прочие мужские имена этого рода в семи предыдущих поколениях. Род, предшествующий роду Меровия, содержал большое число мужских и женских имен.

— Это ты, государь? — спросил Корс Кант.

— Моего отца звали Морус, а мою мать — Джульетта, — отвечал Меровий, не глядя в пергамент.

— Гм. Вот он, Морус, прямо под тобою, но твою мать тут зовут Жоли. Ее так называли? Король пожал плечами.

— Увы, мне не суждено было повстречаться с нею. Она умерла, рожая меня.

— А как звали твоих прапредков?

— Отцом моего отца был Робер д'Альпин, а дедом по материнской линии — Робер Гранне, прозванный Рупертусом Фиделиусом после того, как он изгнал Алариха и его вестготов из Острезии. Увы, деду не удалось убить самого Алариха, и потому через десять лет вестготы снова пошли на Рим, захватили его и удерживали трое суток.

— Государь, это ты. Это твоя родословная. — Корс Кант смотрел на Меровия, а тот вдруг смертельно побледнел и вцепился пальцами в крышку стола. Dux BeIIorum не глядел ни на барда, ни на короля.

Меровий заговорил негромко, и голос его вибрировал, звучал гулко, отстранение.

— Магистр-бард, прошу тебя, прочти мою родословную, весь перечень моих предков-монархов, и скажи мне, кто значится в самом начале.

Корс Кант прокашлялся и принялся разбирать имена, написанные витиеватым почерком.

— Морус, Робер д'Альпин, Этьен д'Альпин… — Чем дальше он читал, тем труднее становилось разбирать имена. Тут стерлись чернила, там упала клякса… Но вот юноша добрался до конца. — Симон Больший, Симон Меньший, и… — бард запнулся, поднес пергамент к светильнику, не веря своим глазам.

— И? — поторопил его Меровий.

— И… Иисус, через свою супругу, Марию Магдалину… Корс Кант уставился на Меровия, а тот хранил хладнокровие, но явно торжествовал.

— Ты.., государь, но ты никогда не говорил мне… — изумленно вымолвил Артус.

— Не говорил, ибо до сей поры и сам слышал только туманные разговоры родни. Дед рассказывал мне про это, когда укладывал спать.

— Иисусе! Бог мой! Меровий, да ты сам понимаешь, что это значит! — Артус встал и осторожно, бережно коснулся пергамента. — Но это же свидетельство, это доказательство! Священный Грааль!

— San graal!

— Sang raal, — поправил его Меровий.

— Королевская кровь, — перевел Корс Кант. В этих словах содержалось такое могущество, что даже произносить их было страшно.

Артус зловеще усмехнулся:

— Камень Петра смывается кровью Иисуса. Корс Кант не нашел ничего лучше, как снова вперить взгляд в родословную.

— Но.., но как же… Иисус, мог быть отцом каких-то детей, если он никогда не был женат?

— Вот как? — усмехнулся Меровий. — Но откуда нам знать, что он воистину умер на кресте? Кто это сказал?

— Как кто? Первые святые — Матфей, Марк, Лука и Иоанн. И апостол Павел.

— Павел при сем не присутствовал, — возразил Артус тоном римского законника, каковым и был до тех пор, пока не получил от Меровия легион, которым командовал в Иерусалиме. — Его вряд ли можно считать надежным свидетелем.

— Хорошо, — проговорил Корс Кант сердито. Высказывания Меровия его пугали. — Но как же быть с четырьмя Евангелиями?

— Каждое из Евангелий, все четыре, были рассмотрены на Никейском Соборе, всего сто лет назад, — заявил Артус. — В это время последователи Иисуса Христа находились во власти культа апостола Павла, католической церкви, возглавляемой Папой Римским. Валентинианцы, маркиониты, а в особенности василидиане были тогда сурово осуждены. Только последователи святого Павла имели право судить о том, какие из книг Священного Писания являются истинными Евангелиями, а какие — еретическими.

Так чего же дивиться тому, что Евангелия от Фомы, от Равноапостольной Марии Магдалины и писания Василидиан были преданы анафеме, признаны апокрифическими, еретическими?

— Василидиане, — кивнул Меровий. — Вот кто был прав.

— Василидиане учили тому, что Иисус не умер на кресте, — пояснил Dux BeIIorum.

— Но почему же я никогда не слышал об этом? — требовательно вопросил Корс Кант, в волнении забыв, с кем разговаривает и как ему подобает вести себя. — Почему это скрывали от меня, когда я изучал жизнь и подвиги Спасителя?

— Василидиане утверждают, что место Христа на кресте занял Симон-Киринеянин, — сказал Меровий.

Господь сначала бежал в Грецию, в Аркадию, а потом отправился на окраину Римской Империи, на мою родину, в Сикамбрию, которую римляне называли Галлией, Трансальпийской Галлией. Там он и обосновался вместе со своей спутницей, женой — Марией Магдалиной. Там они исполнили волю Бога Отца: плодились и размножались.