– Не знаю, не знаю.

– Спроси его, что убило вампира, – предложила я.

Захария метнул на меня злобный взгляд. Глаза его стали зеленым стеклом, на лице выступили кости. Ярость вылепила его, как скелет в холщовой коже.

– Не лезь не в свое дело! Это мой зомби!

– Захария, – позвала Николаос.

Он повернулся к ней и застыл.

– Это хороший вопрос. Разумный вопрос.

Голос ее был тих и спокоен, но это никого не обмануло. Таких голосов должно быть полно в аду. Смертельные, но черт знает до чего разумные.

– Задай ее вопрос, Захария.

Он повернулся обратно к зомби, стиснув руки в кулаки. Я не понимала, что его так разозлило.

– Что убило вампира?

– Не понимаю! – В голосе зомби острее ножа слышался панический страх.

– Что за тварь вырвала сердце? Это был человек?

– Нет.

– Это был другой вампир?

– Нет.

Вот поэтому зомби в суде почти бесполезны. Их надо, образно говоря, подводить к ответам за руку. Адвокаты тут же пришивают тебе воздействие на свидетеля. Что чистая правда, но это не значит, что зомби лжет.

– Что же это было такое, что убило вампира?

Снова трясение головы, туда-сюда, туда-сюда. Он открыл рот, но не издал ни звука. Казалось, слова застревают у него в горле, будто ему глотку заткнули бумагой.

– Не могу!

– Что значит «не могу»? – Захария подскочил к нему и дал пощечину. Зомби вскинул руки, закрывая голову. – Ты… мне… будешь… отвечать!

Каждое слово сопровождалось пощечиной.

Зомби упал на колени и заплакал.

– Не могу!

– Отвечай, черт тебя дери!

Захария стал пинать зомби ногами, и тот покатился, свернувшись в тугой ком.

– Хватит! – Я подошла к ним. – Хватит!

Он последний раз пнул зомби и резко обернулся ко мне.

– Это мой зомби! Что захочу, то с ним и сделаю!

– Это был когда-то человек. Он заслуживает хоть какого-то уважения.

Я склонилась над плачущим зомби. И почувствовала, как навис надо мной Захария.

– Оставь ее в покое пока что, – велела Николаос.

Он стоял надо мной, как разозленная тень. Я взяла зомби за локоть. Он дернулся.

– Все хорошо. Все хорошо. Я тебе не буду делать больно.

Не буду делать больно. Он убил себя, чтобы ускользнуть. Но даже могила оказалась ненадежным убежищем. До этой ночи я могла бы сказать, что ни один аниматор не поднимет мертвого для подобной цели. Иногда оказывается, что мир хуже, чем ты о нем думаешь.

Мне пришлось оторвать руки зомби от лица и повернуть его к себе. Одного взгляда хватило. Темные глаза невероятно расширились и были полны страхом, бескрайним страхом. Изо рта бежала тонкая струйка слюны.

Я покачала головой и встала.

– Ты его сломал.

– Чертовски верно. Ни один проклятый зомби не смеет меня дурачить. Он будет отвечать.

Я резко повернулась и поглядела в разозленные глаза.

– Ты не понял? Ты сломал его сознание.

– У зомби нет сознания!

– Верно, нет. Все, что у них есть, и то очень ненадолго, – это память о том, кем они были. Если с ними хорошо обращаться, они могут сохранять личность неделю или дней десять, но этот… – Я показала на зомби и повернулась к Николаос. – Жестокое обращение ускоряет процесс. Шок разрушает память начисто.

– Что ты хочешь сказать, аниматор?

– Этот садист, – я ткнула пальцем в сторону Захарии, – разрушил сознание зомби. Он не будет уже отвечать ни на какие вопросы. Никому и никогда.

Николаос повернулась бледной бурей. Глаза ее стали синим стеклом. Ее слова наполнили зал мягким огнем.

– Ах ты самоуверенный…

По ее телу прошла дрожь – от ножек в туфельках до длинных белокурых волос. Я ждала, что сейчас займется и заполыхает ее кресло от жара ее гнева.

Злость сорвала маску девочки-куколки. Кости распирали бумажно-белую кожу. Руки с согнутыми когтями хватали воздух. Одна из них вцепилась в подлокотник, дерево запищало и треснуло. Звук отдался от стен эхом. Голос Николаос жег кожу как огонь.

– Убирайся отсюда, пока я тебя не убила. Женщину отведи к ее машине и проследи, чтобы с ней ничего не случилось. Если подведешь меня еще раз, в малом или большом, я перерву тебе глотку и дети мои будут купаться под струей твоей крови.

Живописно. Несколько мелодраматично, но живописно. Вслух я этого не сказала. Черт меня побери, я даже дышать боялась, чтобы не привлечь ее внимания. Ей только и нужен был повод.

Захария понял это не хуже меня. Он поклонился, не сводя глаз с ее лица, потом, не говоря ни слова, повернулся и пошел к дверце. Он шел неспешно, будто смерть не сверлила дыры взглядом в его спине. У открытой дверцы он остановился и сделал приглашающий жест, предлагающий мне пройти первой. Я посмотрела на Жан-Клода, стоящего там, где она его остановила. Я же не попросила гарантий безопасности Кэтрин – случая не представилось. Все так быстро произошло… Я открыла рот, Жан-Клод, очевидно, догадался.

Он заставил меня замолчать взмахом изящной и бледной руки, казалось, такой же белой, как кружева его сорочки. Его глазницы наполнились голубым пламенем. Длинные черные волосы взвились вокруг смертельно бледного лица. Маска человекоподобия с него слетела. Мощь его горела на моей коже, поднимая волоски на руках. Я обхватила себя руками, глядя на создание, которое было когда-то Жан-Клодом.

– Беги! – крикнул он мне, и меня полоснул его голос. Наверняка даже кровь могла пойти. В нерешительности я огляделась и увидела Николаос. Она взлетала, хотя и очень медленно, вверх. Молочные водоросли волос танцевали вокруг ее голого черепа. Она подняла когтистую руку. Кости и жилы застыли в янтаре кожи.

Жан-Клод резко повернулся, махнув на меня когтистой рукой. Что-то вбило меня в стену и наполовину вынесло в дверь. Захария поймал мою руку и вытащил меня наружу.

Я вывернулась из его руки. Дверь хлопнула у меня перед носом.

– О Боже мой, – шепнула я.

Захария стоял у подножия винтовой лестницы, ведущей вверх. И протягивал мне руку. Лицо его блестело от пота.

– Прошу тебя!

Его рука трепыхалась, как пойманная птица.

Из-под двери плыл запах. Это был запах гниющих трупов. Запах раздутых тел, лопнувшей на солнце кожи, разлагающейся в жилах застывшей крови. Я заткнула рот рукой и попятилась.

– О Боже! – прошептал Захария. Закрывая одной рукой рот и нос, он все так же протягивал ко мне вторую.

Я не взяла его руку, но пошла за ним на лестницу. Он открыл было рот что-то сказать, но тут дверь треснула. Дерево дрожало и гудело, будто в нее ударял страшной силы ветер. Из-под двери засвистело. Мои волосы закружил вихрь. Мы пятились вверх, глядя на дверь, дрожащую и гудящую под ветром, которого не могло быть. Буря в здании? Мы переглянулись, и это был момент осознания противостояния: здесь – мы, там – они или оно. И мы побежали, будто привязанные проводами друг к другу.

За этой дверью не могло быть шторма. Не могло быть ветра, гудевшего по узким каменным ступеням. И гниющих трупов в зале тоже не было. Или они были? Боже мой, я не хотела этого знать. Не хотела знать.