Вы можете подумать, что после этого Берт спросил о моем самочувствии. О том, как идут дела. Но не такой человек мой босс.

– Сегодня звонил Томас Дженсен.

Я выпрямилась.

– Дженсен звонил?

– Именно так.

– Он собирается дать нам это сделать?

– Не нам – тебе. Он специально спрашивал о тебе. Я пытался его уговорить на кого-нибудь другого, но он уперся. И это должно быть сегодня ночью. Он боится, что иначе сдрейфит.

– Черт, – тихо сказала я.

– Мне ему позвонить и отказаться или ты назначишь ему время?

Почему всегда все бывает сразу? Один из риторических вопросов этой жизни.

– Сегодня после полной темноты.

– Узнаю мою девочку. Я знал, что ты меня не подведешь.

– Я не твоя девочка, Берт. Сколько он тебе платит?

– Тридцать тысяч долларов. Задаток в пять тысяч уже доставлен с нарочным.

– Ты плохой человек, Берт.

– Да, – сказал он, – и это здорово окупается.

Он повесил трубку, не попрощавшись. Обаяшечка.

Эдуард смотрел на меня во все глаза.

– Ты только что взялась поднимать мертвого, сегодня ночью?

– На самом деле укладывать мертвого на покой, но это так.

– Подъем мертвых у тебя много отнимает?

– Чего отнимает?

Он пожал плечами:

– Энергии, стойкости, силы.

– Иногда.

– А эта работа? Она вытягивает энергию?

Я улыбнулась:

– Да.

Он покачал головой:

– Ты не можешь позволить себе выдыхаться, Анита.

– Я не выдохнусь, – сказала я. Потом задумалась, как объяснить это Эдуарду. – Томас Дженсен потерял дочь двадцать лет назад. Семь лет назад ее подняли для него в виде зомби.

– И что?

– Она покончила самоубийством. Никто тогда не знал почему. Потом только узнали, что мистер Дженсен довел ее сексуальными домогательствами и она покончила с собой.

– И он поднял ее из мертвых? – Эдуард скривился. – Не хочешь же ты сказать…

Я замахала руками, будто могла так стереть вдруг оживший образ.

– Нет-нет, не это. Его грызла совесть, и он поднял ее, чтобы просить прощения.

– И?..

– И она его не простила.

Он покачал головой:

– Не понимаю.

– Он поднял ее, чтобы все исправить, но она умерла, ненавидя его и страшась его. Зомби его не прощала, и он не укладывал ее на покой. Ее разум разрушался и тело тоже, и он держал при себе вроде как в наказание.

– О Боже.

– Ага, – сказала я. Потом подошла к шкафу и достала спортивную сумку. Эдуард в своей сумке носил оружие, я носила принадлежности аниматора. Иногда – снаряжение вампироборца. Пачка спичек, которую дал мне Захария, лежала внизу. Я сунула ее в карман брюк. Эдуард этого не видел. Чтобы он что-то заметил, это что-то должно сесть и гавкнуть. – Дженсен наконец согласился предать ее земле, если это сделаю я. И я не могу сказать «нет». Он среди аниматоров вроде легенды. Что-то вроде истории о привидениях.

– Почему сегодня? Если это ждало семь лет, почему не может подождать еще день?

Я продолжала складывать сумку.

– Он настаивает. Он боится, что у него не хватит духу не передумать. К тому же через пару ночей меня может уже не быть в живых. Никому другому он не доверит.

– Это не твоя проблема. Не подняла зомби.

– Нет, но я прежде всего аниматор. Вампироборство – это у меня… побочное занятие. Я – аниматор. Это не просто работа.

Он все еще смотрел на меня.

– Я не понял почему, но я понял, что ты должна.

– Спасибо.

Он улыбнулся:

– Это твой бенефис. Не возражаешь, если пойду с тобой и присмотрю, чтобы никто тебя не убрал?

Я посмотрела на него:

– Ты видел, как поднимают зомби?

– Нет.

– Ты не слаб в коленках? – спросила я с улыбкой.

Он смотрел на меня, и голубые глаза вдруг похолодели. Лицо полностью переменилось. В нем не было ничего, никакого выражения, кроме этого ужасного холода. Пустоты. Когда-то так смотрел на меня леопард сквозь прутья клетки, и в его взгляде не было никаких понятных мне эмоций, и мысли его были настолько чуждыми, будто мы были с разных планет. Существо, которое могло бы меня убить умело и эффективно, поскольку это ему и полагалось делать, если оно голодно или если я ему мешаю.

Я не упала от страха в обморок и не выбежала из комнаты с воплем, но это потребовало усилий.

– Ты меня убедил, Эдуард. Снимай свою маску холодного убийцы и пошли.

Его глаза не вернулись немедленно к норме, но им пришлось разогреваться, как небу на рассвете.

Надеюсь, что Эдуард никогда не будет смотреть на меня так всерьез. Если да, одному из нас придется умереть. И все шансы за то, что мне.

Ночь была почти непроглядно черная. Небо укрыли густые тучи. Ветер шуршал по земле и пахнул дождем.

Надгробием Айрис Дженсен был гладкий белый мрамор. Это был ангел почти в человеческий рост, распахнувший в приглашающих объятиях руки и крылья. При свете фонарика все еще можно было прочесть надпись: «Любимой дочери с грустью и тоской». Тот, кто заказал мраморного ангела, кто грустно тосковал, гнусно приставал к ней при жизни. Она убила себя, чтобы от него уйти, а он вызвал ее обратно. Вот почему я стояла здесь в темноте, ожидая Дженсенов – не его, а ее. Хотя я и знала, что разум ее давно угас, я хотела предать Айрис Дженсен земле и покою.

Этого я Эдуарду объяснить не могла, а потому и не пыталась. Над пустой могилой стоял, как часовой, могучий дуб. Ветер шуршал в листьях, и они перешептывались у нас над головой. Слишком сухо, как осенние листья, а не летние. Воздух был прохладным и сырым, дождь нависал над нами. Впервые за долгое время не было невыносимо жарко.

Я принесла цыплят. Они тихо попискивали в клетке рядом с могилой. Эдуард стоял, прислонясь спиной к моей машине, скрестив ноги и свободно опустив руки. Рядом со мной стояла раскрытая спортивная сумка. В ней блестело мачете, с которым я обычно работаю.

– Где он? – спросил Эдуард.

Я покачала головой.

– Не знаю.

Уже прошел почти час от наступления темноты. Поляны кладбища, как правило, пусты – только немногие деревья высятся на гладких холмах. Мы давно должны были заметить огни машины на гравийной дороге. Где же Дженсен? Все-таки сдрейфил?

Эдуард отступил от машины и подошел ко мне.

– Не нравится мне это, Анита.

Меня это все тоже не вдохновляло, но…

– Дадим ему еще пятнадцать минут. Если он не появится, мы уезжаем.

Эдуард оглядел открытую местность.

– Здесь с укрытиями не очень хорошо.

– Я не думаю, что нам надо опасаться снайперов.

– Ты же говорила, что в тебя кто-то стрелял?

Я кивнула. Он был прав. У меня руки стали покрываться гусиной кожей. Ветер раздул дыру в тучах, и туда полился лунный свет. Вдалеке серебром вспыхнуло небольшое строение.

– Что это? – спросил Эдуард.

– Сарай смотрителей. Или ты думал, что трава сама себя косит?

– Я вообще об этом не думал, – сказал он.

Облака накатили снова и погрузили кладбище в черноту. Все превратилось в неясные силуэты; белый мрамор, казалось, светится собственным светом.

Раздался скрежет когтей по металлу. Я резко обернулась. На крыше моей машины сидел гуль. Он был голый и был похож на человека, раздетого догола и окаченного светло-серой краской, почти металлической. Но зубы, эти ногти на руках и ногах – длинные и черные кривые когти… Глаза горели багрянцем.

Эдуард пододвинулся ко мне с пистолетом в руке.

– Что он здесь делает? – спросил Эдуард.

– Не знаю. – Я махнула свободной рукой и крикнула: – Вон!

Он пригнулся, пристально глядя на меня. Гули – трусы; на здоровых людей они не нападают. Я сделала к нему два шага.

– Пошел вон! Брысь!

От любого проявления силы эта мерзость удирает во все лопатки. Этот остался сидеть. Я попятилась.

– Эдуард, – тихо сказала я.

– Да?

– Я не чуяла гулей на этом кладбище.

– Значит, ты одного пропустила.

– Одиноких гулей не бывает. Они ходят стаями. И их не пропустить. От них идет что-то вроде психической вони. Воняет злом.