— Я — твой, — Богдан наклоняется и покрывает мое лицо поцелуями, собирая губами слезы.

— Точно мой? — как-то жалобно пытаюсь удостовериться я.

— Точно твой, — уверенно повторяет Лукьянов, от чего мне хочется визжать. Я моментально забываю о том, что было еще совсем недавно, когда чувствую его губы на своих. Закидываю ему руки на шею и углубляю поцелуй. Не хочу уходить домой. Хочу к нему. Я готова признать, что я размазня и напроситься к нему.

— Я не хочу домой, — шепчу ему в губы. — Я хочу к тебе. Ну, пожалуйста.

— Мы и так стоим около моего дома, — резко поворачиваюсь к окну. — Я и не собирался везти тебя домой.

Кажется, внутри меня кто-то пляшет. Улыбаюсь как дура, как только Богдан выходит из машины. А я, недолго думая, ступаю вслед за ним.

* * *

Я толком не успела выйти из машины, как одно мимолетное движение и я оказываюсь перекинутой на плечо Лукьянова. Настолько неожиданно, что из меня вырывается какой-то едва различимый звук. Мягко говоря, положение с опущенной вниз головой и свисающими волосами — неудобное. Однако, мне неожиданно становится весело. И высказывать сейчас свое «фи» я не намерена. Закусываю губу, чтобы не засмеяться, когда спустя несколько секунд такой ходьбы, Богдан хлестко ударяет меня по попе. Больно!

— Последний раз я вижу на тебе такое платье. Поняла?

— Это может означать, что ты либо ослепнешь, либо меня больше не увидишь. Вы точно выразились, Богдан Владимирович? — с вызовом бросаю я, прекрасно осознавая, что после такой ссоры, да еще и находясь в таком пикантном положении, так говорить не стоит. Однако сдержаться не могу. Это уже буду не я. — Формулир…, — запинаюсь, как только Лукьянов, совсем не церемонясь, открывает дверь в дом, нарочно сжав пятерней мой зад. — Формулируйте четче свои мысли, Богдан Владимирович, — наконец-таки озвучиваю фразу до конца, наблюдая за тем, как перед моими глазами уже мелькают ступеньки лестницы. А затем и собака, по моим не совсем точным наблюдениям, выбежавшая из комнаты Лукьянова.

— Это может означать только одно, — на удивление достаточно мягко усаживает меня на край кровати. — Никогда не надевай такие платья, — произносит по слогам. — Можно только для меня. Да и то в качестве ночнушки, — обводит меня взглядом с головы до ног.

— А паранджу не надеть?

— Нет. Меня такие наряды не впечатляют. Я за нормальную одежду, без перегибов. Я понятно объяснил? — и вроде бы говорит строго, никакого намека на шутку, а мне почему-то смешно. Настроение из «похороните меня поглубже» быстро перешло в хорошее.

— Вообще-то я надевала его для тебя. Я шла к тебе домой, но не срослось из-за присутствия… сам знаешь кого.

— Для меня? — удивленно поинтересовался Лукьянов.

— Для тебя, — подтверждаю свои же слова и, сама того не ожидая, резко тяну его за руку и фактически заваливаю на кровать.

Тут надо признаться, что он мне чуточку поддался. Быстро встала с кровати и ничуть не стесняясь, села верхом на Богдана. Тот сразу же поймал мои, расставленные по краям от его головы, руки и, несильно сжав их, приподнялся вместе со мной. Теперь я в более неудобной позе из-за узкого платья. Больше всего мне хочется стянуть его с себя, чтобы оно не сжимало так мои ноги, но я быстро забываю об этом, как только руки Богдана оказываются на моих бедрах. Он скользит горячими ладонями по моей холодной коже, задирая платье до белья. Инстинктивно приподнимаю попу вверх, чтобы дать возможность снять его с меня. Не скрывая улыбки, поднимаю руки, вот только Лукьянов не спешит снимать с меня эту ненужную тряпку. Он просто задирает платье до уровня талии.

— Для меня значит, — тихо проговорил Богдан, почти касаясь моих губ.

— Для тебя, — киваю как болванчик, закрыв глаза. И только спустя несколько секунд ощущаю, как он полностью стянул с меня источник недавней ругани.

Глаза открывать не спешу. Есть в этом что-то притягательное, когда знаешь в чьих руках, но что будет дальше — загадка. Он целует медленно. Дразняще. Плавно переходит на шею, заставляя меня откинуть голову назад. Сердце начинает отбивать чечетку, когда лямки моего бюстгальтера оказываются спущенными вниз, а губы Лукьянова оказываются на моей груди. Резко распахиваю глаза, наблюдая за тем, как мой мучитель прикусывает мой сосок через ткань кружевного белья. Возразить что— либо я не успеваю. Да и не хочу. Это не больно. Скорее приятно. В следующий момент Богдан ловко поддевает застежку бюстгальтера спереди и снимает его с меня. Кожа покрывается мурашками, но вовсе не от страха или смущения. Почему-то мне до сих пор холодно.

— Не согрелась, — скорее не спрашивает, а констатирует Лукьянов. — Скоро будет тепло, — произносит глухо, припадая губами к моей груди.

Снова закрываю глаза, дабы сконцентрироваться на своих ощущениях, когда чувствую не только губы Лукьянова, но и его руки на моей груди. На ощупь зарываюсь ладонями в его волосы, и сама того не контролируя, начинаю елозить на нем. Эти движения и его язык, обводящий ореолу то одной груди, то другой, чертовски заводят. Так сильно, что низ живота начинает ныть. Пусть и не частые, но это знакомые мне ощущения. Я не монашка и себя трогала не раз. Еще чуть-чуть и я сверкну на радость Лукьянову мокрыми трусами.

С трудом отстраняю Богдана от своей изнывающей груди. И, несмотря на тяжелое дыхание, и не совсем уверенные движения рук, я с легкостью снимаю с него футболку. Откуда во мне берется уверенность и силы — не знаю. Сама забавляюсь тем, как ловко я опрокидываю на кровать моего мужчину. Ведь моего же. Сам сказал. Офигеть, мой! Эта мысль неожиданно придает мне уверенности, и я даже не задумываюсь, как выгляжу в глазах Лукьянова. И если бы не его улыбка и блуждающий по моему телу взгляд, я бы вообще об этом не вспомнила. Наклоняюсь к его лицу и медленно целую в губы, постепенно спускаясь вниз. Как одержимая провожу ладонями по его телу, мысленно кайфуя от этих прикосновений. Хватаюсь за ремень его джинсов и ловко расстегиваю его. Так, как будто делала это сотни раз. И только расстегнув штаны, испугалась его реакции, когда он схватил меня за руку. Ну все, приплыли. Сейчас скажет какую-нибудь гадость, по типу того, что я перештопанная девка, раз так ловко орудую с его штанами. Заглядывать ему в глаза страшно и, только услышав протяжное и насмешливое — «ээээ неееет», у меня слегла отлегло.

— Так не пойдет, — с усмешкой произнес Лукьянов.

— Что? — растерянно бросаю я.

— Может когда-нибудь, этак через годик, но точно не сейчас. Я руковожу процессом.

Я даже не успела толком осознать его слова, как оказалась перевернутой на спину. И только увидев, как Лукьянов скидывает с себя джинсы, наконец-таки поняла. Смеюсь в ответ как дурочка.

— Что смешного? — шепчет мне в губы, заводя мои руки над головой.

— Я и не собиралась руководить процессом. У меня кретинизм.

— Ты точно знаешь что это? В понедельник проведем опрос, — сжимает заведенные над головой руки и медленно целует меня в губы.

— Знаю, — выдохнув, произнесла я. — Ну у меня что-то типа двигательного кретинизма. Даже если бы я и хотела поруководить — не смогла. Я даже на фитнес не могу ходить, потому что не умею повторять движения. С меня только смеются, стыдоба, короче. Пару раз хватило, чтобы понять — это не мое. А тут мало того, что никто не показывает как надо делать, так еще и первый раз. Так что ты трудись, а я как-нибудь потом, через год, может, освою, — на мой в реале совершенно честный ответ, Лукьянов откровенно усмехнулся.

— Смешная ты, Ань. Это не фитнес, инстинкты возьмут свое. Разберемся.

— А как же женщины-бревна?

— Я сделаю из тебя подвижный прутик, не загоняйся.

— Пру… — договорить Лукьянов мне не дал. Жестко закрыл рот поцелуем. Наверное, это к лучшему, ибо молчание — золото.

Тем более говорить совсем не хочется, когда губы и язык Богдана спускаются к шее и ниже. Выгибаюсь и, сама того не осознавая, начинаю ерзать на кровати, желая получить больше. Грудь реально изнывает от его поцелуев.