— Зачем?! — обескураженно задаю глупый, по сути, вопрос, прекрасно зная на него ответ.

— Да там от них почти ничего не осталось. У всего есть срок, им в мусорку уже нужно было попасть дней так пять назад. Нехорошо держать такие цветы в доме,

Анют. Я тебе новые поставила.

— Нехорошо выбрасывать то, что тебе не принадлежит! Это были мои цветы. Мои! Я не просила тебя включать флористку в моей комнате. Где? Где мне теперь их искать?! — сама не поняла, как не только из глаз побежали слезы, но и я во весь голос начала орать. Очнулась только, когда сильно топнула ногой. Так сильно, что боль в ступне отрезвила.

— Интересно, больница Скворцова-Степанова принимает острые случаи в летнее время? У Марка там знакомые, надо сейчас позвонить, — иронично произносит папа, обводя меня с ног до головы каким-то нехорошим взглядом.

— Прекрати, Миша. Не надо ничего искать, — мама переводит взгляд на меня и тут же встает из-за стола. Подходит к тумбе и, открыв дверцу, достает оттуда мусорную корзину. — Они еще здесь.

Возможно, сегодня я действительно приобрела в глазах папа и мамы статус психически больной, но мне абсолютно по фиг. Наверное, поэтому я, совершенно не брезгуя остальным мусором, быстро начала доставать цветы. Я и без того собиралась их засушить. Так что не страшно, что лежали без воды. Главное — успела. Усмехаюсь в голос от совершенно глупой ситуации и быстро вытираю тыльной стороной ладони мокрые щеки.

— Извини, мам. Я… была не права. Прости, — опускаю взгляд вниз, как нашкодивший ребенок. — Можешь менять цветы и выбрасывать, когда хочешь, но не эти, — быстро выхожу из кухни, дабы избежать ненужных вопросов.

На душе стыдно, но почему-то хорошо. Как будто избавилась от чего-то тяжелого. А по факту — вернула старое. Нет в этих цветах ничего особенного. Мне и покрасивее дарили. Только как бы банально ни звучало — эти особенные. Чушь, конечно, редкостная, ибо даритель цветов точно не подразумевал ничего того, о чем думаю я. Ну и ладно. Засушу и сохраню.

Я напоминаю себе одинокую, жрущую мороженое старую деву, которая вдобавок еще и нечистоплотная. Упал кусок мороженого за сорочку? Разотрем и не помоемся. Упал еще один? Снова разотрем и в ванную не пойдем. Руки липкие. Живот выпирает. А я продолжаю опустошать содержимое контейнера. Когда-то она звалась принцессой… Тяжело вздыхаю от переполненного пуза и вздрагиваю как истеричка от вибрирующего телефона. Увидев знакомое имя, я, отчего-то не раздумывая, сразу приняла вызов. Придурочная…

— Да.

— Спустись, пожалуйста, вниз. У меня для тебя есть подарок, — чуть хрипло произносит Лукьянов. Вот так, без приветствия. Хоть и виделись сегодня, но все равно обидно.

— Для сомнительного подарка я должна спуститься к тебе в пол-одиннадцатого вечера? — насмешливо произношу я, еле усаживаясь на кровати из-за переполненного желудка.

— Спустись. По-хорошему прошу.

— Нет. Мне не нужны подарки, — кладу трубку, дабы не поддаваться. Нет там никакого подарка. Он просто хочет, чтобы я вышла. А дальше будет так же, как и в первый раз. Если не его квартира, так снятая. И я, как бы ни хорохорилась, сдамся. И хоть мне приятно, что он здесь, спускаться к нему я категорически не намерена.

Когда в окне появились красные полоски, я не сразу придала этому значение и только спустя несколько секунд до меня дошло. Резко вскакиваю с кровати и подбегаю к окну. Лукьянова не вижу. Беру вновь вибрирующий мобильник и поднимаю трубку, вглядываясь в окно.

— Ты совсем, что ли?

— Спустись вниз, если не хочешь, чтобы я тебе разбил окно вот этим камнем, — через пару секунд я замечаю Лукьянова с приподнятой рукой.

— Ты пьяный? — вдруг доходит до меня.

— Немножко, — усмехается в ответ Резко кладу трубку и, не раздумывая ни секунды, спускаюсь к нему, каким-то чудом вспомнив про тапки.

Смотрю на улыбающегося Богдана в белоснежной рубашке и сердце вытворяет что-то нереальное, а затем перевожу взгляд на лежащую на земле бутылку и клетку с… ежиком.

— Ну все, Анька, — хрипло шепчет Лукьянов. — Я сдаюсь, — пожимает плечами и, схватив меня за руку, резко тянет на себя.

Целует жестко, нагло проникая языком в мой рот. Одной рукой удерживает меня за затылок, второй начинает шарить по моему телу. Задерживается на попе, сильно сжимая ее. А мне, несмотря на совершенно неподходящее место для таких дел, это очень даже нравится. Но есть жирное «но» — Лукьянов пьян. Ни к чему хорошему это не приведет, а вот вывести его на разговор — очень даже подходящее время. Как там говорят, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Пытаюсь высвободиться из его захвата, но у меня это тупо не выходит. Передо мной сейчас Лукьянов-подросток. Точно. Вот кого он мне напоминает. Мальчишку, если быть точной. Классный и вкусно целующийся мальчишка. И такой, такой… черт возьми, ну что он со мной делает? Как же хочется его назвать моим и не думать ни о чем, как сказала Лиля. Тупо наслаждаться происходящим. Перестаю вырываться и забываю о том, что он пьяный. Просто очень хочется его поцелуев и блуждающих по телу рук. Пытаюсь подавить в себе смешок, когда губы Лукьянова оказываются на моей шее. Наверное, я бы и дальше стояла полураздетой, полностью разомлевшей от всех этих ласк, если бы Богдан не присосался к моей шее. Ну кто вообще так делает в двадцать первом веке?! В очередной раз пытаюсь увернуться от его жалящих в шею поцелуев, но поняв, что передо мной совершенно неадекватная скала, я громко произношу:

— Угомонись! — сама себя испугалась. Это было громко и… грубо. Однако возымело на Лукьянова должный эффект — он отпустил меня. Богдан растерян. Совершенно точно обижен. И… сейчас мне его, откровенно говоря, жаль. Некогда веселого мальчишку со взъерошенными волосами, обидела пузатая недопринцесса. Да, именно так это и выглядит, судя по его лицу. — Не обижайся, пожалуйста, — тянусь к нему на носочках и легонько целую в губы, обхватив обеими ладошками немного колючие щеки. — Я сейчас уйду, но быстро вернусь, — словно ребенку объясняю я, поглаживая щеки Богдана, вот же гадство какое. Самой уходить не хочется, но стоять так на улице и не дай Бог быть замеченной в таком виде родителями — это фиаско. И без того я в очередной раз упала в их глазах из-за недавней истерики. Вновь тянусь к Богдану и почти невесомо целую его в уголок рта. — Я быстро.

— Нет, — четко произносит Богдан, обхватив мои ладони своими. — Не уходи. Я знаю, что ты не вернешься.

— Вернусь, — с силой высвобождаю свои руки и отхожу от Лукьянова на шаг, переводя дыхание.

— Не уходи. Ну, пожалуйста. У меня для тебя подарок, — переводит взгляд на клетку. — Я его еще не подарил.

— Я быстро, — вновь повторяю я, пытаясь подавить в себе улыбку.

Забегаю в дом как ненормальная. Обшарив ящик, и, так и не найдя в нем моих ключей от машины, быстро пошла в папин кабинет. Обнаружив заветные ключики, схватила их и застыла как вкопанная, услышав папин голос совсем рядом. Юркнула под стол за считанные секунды и притаилась. И хорошо, ибо сразу после этого папа зашел в кабинет. Ну вот очень «вовремя». Особенно, когда я поняла, что, судя по рабочей теме разговора, — это надолго. Нашли, блин, когда о работе говорить. Хорошо хоть за стол не сел и на том спасибо. Дабы не спалиться, поставила телефон на беззвучный режим и отправила короткое сообщение Лукьянову «Я задержусь, но приду. Жди меня». Проблема в том, что он не прочел его. Более того, телефон либо выключен, либо вне зоны действия. Черт, а если он не выдержал и пошел фиг знает куда? Да на тоже озеро. Пьяный. Не хватает еще, чтобы он утонул или его избили такие же отморозки как Егора. Блин блинский! Папа, ну уйди уже! Пожалуйста!

Когда я поняла, что дела реально плохи? Когда в кабинет вошла мама. То, что они начали обсуждать меня и мои гормональные всплески — полбеды. И даже то, что мой брат оказывается посоветовал, чтобы меня кто-то оттеребонькал — тоже фигня. Неприятно, конечно, но можно пережить. А вот то, что стол через несколько минут разговоров пошатнулся — это очень плохо. Еще хуже стало, когда мама начала хихикать и издавать определенного типа звуки. Блин, только не тут и ни при мне! Если я сейчас подам знак, что нахожусь под столом, меня точно отправят в дурку. Капец.