Еще и теперь, когда я пишу эти строки, рука моя дрожит. Трудно передать охватившее меня чувство безумного ужаса. Я не хотел смотреть, но глаза мои не могли оторваться от этой головы. Она, вероятно, принадлежала человеку двадцати пяти лет и была покрыта черными волосами. Глаза ее были закрыты веками, губы крепко сжаты. Но что было непонятнее всего, так это нормальный цвет лица ее, свежий и розовый, а губы были красны, как вишня. Эта голова казалась живой. И вдруг она открыла глаза и посмотрела на меня.

Я невольно отскочил в глубь комнаты, фонарь выскользнул из рук моих — и все погрузилось во мрак. В это мгновение послышался голос. Он был хрипловат, но внятен. Голос сказал:

— Это ты, палач?

Я не имел силы ответить. Тогда он повторил вопрос:

— Это ты, палач? Зачем ты будишь меня? Чего тебе еще надо от меня?

При звуках этого голоса, страх мой начал рассеиваться; ощупью я нашел фонарь, зажег его — и осветил Голову…

Она продолжала:

— Кто ты? Как ты попал сюда? Каким чудом удалось тебе перехитрить Круля? Я вижу, ты дрожишь, не понимаешь. Ты спрашиваешь себя, не стал ли ты игрушкой кошмара? Нет, все, что ты видишь, реально: я — не что иное, как отрезанная голова.

— Живая? — пролепетал я.

— Да, живая, волей и знаниями профессора Круля. Бога ради, разбей машину и верни меня обратно в небытие, откуда он меня извергнул.

— Кто ты? — спросил я.

— Проспер Гаруш, гильотинированный в Гавре три года тому назад.

— Убийца Элизы Бодю?

— Он самый! Ты вспоминаешь? — спросила Голова.

— Да, — ответил я. — Но как ты попала к профессору Крулю?

— Он купил голову за десять тысяч франков. В Германии не гильотинируют — и потому он принужден был устроить свою лабораторию во Франции.

— Однако, — воскликнул я. — Как же это возможно, чтобы ты жила? Ведь, чтобы жить, надо иметь сердце, желудок, легкие…

— Это ошибка: необходима только кровь! Выслушай меня внимательно, и ты поймешь. В течение некоторого времени ученые предполагали, что единственным элементом, поддерживающим жизнь — является кровь. Отсюда вывод: все органы человеческого тела важны лишь постольку, поскольку они очищают и обновляют кровь. Так как мозг управляет действием сердца, — а мозг всегда оживляется и поддерживается обращением крови, — то ясно, что только она одна и является единственным источником жизненной энергии. Теперь: если каким-нибудь способом достигнуть правильного обращения крови в отделенной от тела голове, то она будет жить. Гениальному Зигфриду Крулю удалось разрешить эту нечеловеческую задачу.

Я ни слова не проронил. Объяснение это ошеломило меня: я отказывался верить, чтобы отрезанная голова могла говорить таким образом.

— Мне казалось совершенно невозможной жизнь после того, как разрывается связь между туловищем и головой.

— Это ошибка — и в этом-то состоит великое открытие Круля. Я не знаю деталей конструкции своего искусственного сердца, но посмотри внимательнее, прислушайся: как правильно бьется оно под действием электрического мотора, который гонит кровь свиньи (наиболее близкую к человеческой) по искусственным венам к голове. Я говорю тебе: это гениальное открытие.

— Но почему, — спросил я со страстным интересом, — необходимо ежедневно вливать новую, свежую кровь?

— Ах, ты знаешь об этом? Кровь необходимо обновлять каждые двадцать четыре часа, иначе она сворачивается и портится.

— Понимаю, — воскликнул я. — Но ведь это поистине гениально.

— Проклятие!

— Почему?

— Человек не имеет права изменять законы природы и прерывать покой мертвецов. Когда я был человеком, я, подобно другим, боялся смерти. Но теперь я знаю, что смерть слаще жизни! Там царит молчание. Тихо…

Голова закрыла глаза. Лицо ее побледнело.

— Ты понимаешь меня? — спросила слабо она. Я сделал утвердительный знак. Она продолжала:

— Не надо верить тому, что осужденные очень боятся смерти, эшафота: после своего преступления, они переживают так много мучительных часов, что смерть является желанной. С того момента, когда я раздробил череп несчастной Элизе, — жизнь моя превратилась в ад. Поэтому, когда однажды утром, на заре, за мной пришел палач, я был почти счастлив. Еще одно тяжелое мгновение — и мука моя прервалась. И вдруг Круль оживил меня, обрек на новую муку — чудовище!..

Я не знал, что сказать — и наступило глухое молчание.

— И что ужаснее всего, — заговорила она снова, — это то, что я чувствую свое тело! Да, чувствую свои руки, ноги; хочу двигаться, дышать, есть — а между тем, я — только машина. Как я молила Круля — дать мне умереть, но он не хочет, потому что я — плод всей его жизни, и он бережет меня с ревностью влюбленного. Это безумец, гениальный безумец. Но ты ведь — человек с сердцем, — и пожалеешь меня: освободи меня! Разбей машину.

— Это невозможно! — вскричал я. — Уничтожить подобную гениальную работу я не могу.

— Но если бы ты знал, как велики мои страдания!

Ах, каким голосом были сказаны эти слова! С какой мукой смотрели на меня эти глаза.

— Открытие Круля гениально, но кому оно нужно? Какой смысл в том, чтобы оживить отрубленную голову? Какой прогресс это принесет науке? человечеству?

Я согласился, что это грандиозное открытие — бесполезно. А жалкий остаток человека продолжал молить:

— Ты поборол все препятствия и пробрался ко мне — неужели же ты опять покинешь меня на вечную муку… Я живу в прошлом… Ужас! Элиза… тяжелая бутылка… она падает… я поднимаю ее… я думаю, она в обмороке… но голова в крови… Неужели она умерла? Да: я убил ее… дальше тюрьма, муки, эшафот — затем отдых… Но, Боже, опять жить… страдать… чувствовать себя машиной… О! Какой дикий ужас!..

Я задрожал — и решил. Что? То, что должен был решить человек с настоящим сердцем: я должен дать покой измученной душе Гаруша. Не говоря ни слова, я поднял револьвер, стал поближе к машине, прицелился — и… выстрелил.

Звонкие удары искусственного сердца мгновенно замерли. Послышался треск, глухой шум.

Как я выскочил из лаборатории Круля, как попал по ту сторону забора, как бежал до деревни и как я очутился в своей комнате — не знаю. Я пришел в себя лишь через пятнадцать дней — и узнал, что в ту памятную ночь в красном доме раздался страшный взрыв и вспыхнул пожар, уничтоживший все без остатка.

Среди развалин и пепла останков профессора Зигфрида Круля не было найдено.

Стояла ранняя весна; те голенастые птицы, которые улетали на зиму в теплые страны, только что вернулись к излюбленным ими болотистым морским заливам и к насыщенным влагой кочковатым низинам.

Арндель и Левингтон собрались на охоту. Они редко увлекались такими безобидными занятиями, как стрельба болотных птиц, но в силу различных обстоятельств для них пришло время отдыха, а бодрящее дыхание весны превратило их в беззаботных, веселых мальчишек.

Свои каникулы они проводили посреди уединенных морских, соединявшихся один с другим, заливов и однажды в течение целого жаркого дня стреляли дичь из плоскодонного челна, контур которого поразительно напоминал продольно разрезанную сигару.

Солнце зашло за гряду ярких, как огонь, облаков; две цапли медленно поднялись и вырезались черными силуэтами на багровом фоне; Арндель же и Левингтон подвигались к острову. Их челн беззвучно скользил по стеклянистой красной поверхности и, так как оба охотника лежали в нем, больше напоминал какую-то крупную рыбу, чем человеческую лодку.

— Какое мрачное место. Кто может жить здесь? — спросил смуглый, худощавый Арндель.

— Одно небо знает, — ответил Левингтон, поворачивая свое бронзовое лицо в сторону нависших над водой деревьев и прибавил: