Левингтон повернулся, прошел по странной тропе до берега, наклонился над водой и через несколько мгновений знаком подозвал к себе своего друга. Здесь были не только ямы, но и большие нацарапанные длинные следы неправильной формы, а в том месте, где неведомое существо, очевидно, входило в воду, — гладкая полоса, как бы оставшаяся после спуска лодки в море.

— Нам необходимо разъяснить дело, — заметил Арндель. — Я отправлюсь по этой… дороге вверх. Ты пойдешь?

— Да, — ответил Левингтон.

И они зашагали рядом, держа ружья на прицеле. Тропинка привела их в глубокую прохладную тень вековых деревьев, и скоро они достигли самой чащи; там тропинка окончилась.

Арндель говорит, что даже теперь, через много лет, та картина вспоминается ему в сновидениях, и это немудрено. Я уже сказал, что тропинка прервалась. Два друга остановились. Противная, скользкая, покрытая слизью покатость спускалась к воде, черной там, где на ней не было пены, и местами с зелеными и лиловыми переливами.

Это был пруд, занимавший приблизительно около полуакра, по-видимому, очень глубокий и совершенно неподвижный. Его со всех сторон окружали узловатые изогнутые деревья, мрачные и покрытые мхом; на их стволах, в полусвете чащи, как-то болезненно блестели большие мясистые грибообразные выросты. Высокая чугунная изгородь из заостренных брусьев бежала вокруг воды и, хотя металлические перекладины казались очень толсты, но во многих местах были согнуты, а как раз ниже обоих охотников, под откосом, изгородь, сломанная, обезображенная, исковерканная, лежала на черной сырой земле.

Поблизости не виднелось ни одного живого существа, кроме легионов москитов; беззвучный воздух не оживляли никакие звуки. Но ужаснее всего казался противный, удушливый запах тления, который и заставил обоих охотников побледнеть; в довершение всего, на окраине воды валялись кости и черепа животных.

Арндель и Левингтон переглянулись. Несколько раз уже упоминалось, что эти люди не походили на тихих ягнят, но в этом месте они невольно задрожали. Ощущение, что какое-то создание призывает их, мучается, но не может высказаться, стало подле пруда сильнее, чем прежде. Арндель и Левингтон быстро отошли от черного озера и стали совещаться.

— В какой ад попали мы? — задыхаясь, произнес Левингтон.

Арндель зажег папиросу. Он не мог не закурить, хотя знал, что табачный дым мог выдать их присутствие.

— Сдается мне, — ответил он, наконец, — что «оно» жило здесь, что его держали в плену, и что «оно» вырвалось. Но что это за существо, знает только небо да Газенцио… Впрочем, и мы узнаем скоро.

Через несколько времени, когда два приятеля немного оправились и выпили виски (им казалось противным есть в этом месте), они нашли вторую тропинку, которая тянулась в противоположном направлении от первой, и двинулись по ней, опять держа ружья наготове.

Над этой второй дорожкой по-прежнему висел противный запах, однако, более слабый, и Левингтон с Арнделем мало-помалу обрели умственное равновесие.

Подходя к окраине леса, они надеялись вскоре увидеть свет и получить разъяснение, но вдруг совершенно неожиданно услышали женский вопль.

Вопль пронесся и замолк. Несколько секунд тишину прерывало только жужжание насекомых, потом раздался звучный, дьявольский, отвратительный, бездушный хохот.

— Боже мой, — произнес Арндедь, — что за сатанинское наваждение…

Левингтон промолчал, но кинулся бегом туда, откуда донеслись вопль и смех. Его лицо сильно покраснело, когда он увидел прежние страшные, странные следы. Шагов через двадцать на эту протоптанную тропинку вышла садовая дорожка, когда-то посыпанная гравием, но теперь чуть ли не сплошь заросшая высокими сорными травами. Еще дальше стояла стена, в которой была проделана калитка с высокой крепкой решеткой; в данную минуту решетка эта, сорванная с петель, лежала на земле. Подле ограды разрослись деревья.

Через отверстие в садовой стене охотники увидели большой, некогда красиво разбитый старинный цветник, превратившийся в дикую заросль с еле видными дорожками. В нем стоял дом, старый, выкрашенный розовой краской, с изъеденной лишаями крышей.

При входе в партер Арндель и Левингтон остановились, оглядываясь кругом. Вероятно, не такую картину думали они увидеть; подле голубятни ворковали голубки; в воздухе носились ароматы цветов; он дрожал от жужжания пчел.

— Не понимаю, — прошептал Левингтон, — где же убийца?

Арндель схватил его за плечи одной рукой, другой же указал налево. Левингтон посмотрел, и выражение его лица изменилось.

В том же саду, шагах в сорока от дома, отделенный от него вымощенным двором, поросшим мхом и сорными травами, был сарай. Его окружали рододендроны; над его крышей поднималась труба; в стене было закрытое ставнями окошко и замкнутая дверь. И вот из дома, из старого красивого дома, вышел человек, худой, темноволосый, смуглый, зловещий, со спутанными волосами и небрежно одетый. Он без шляпы остановился на припеке, показал на сарай и захохотал.

— Господи! — пробормотал Левингтон, опуская дуло ружья. Он уже слышал этот смех, страшный, бездушный, безрадостный, тот самый, который раздался вслед за душераздирающим воплем, тот самый, который встретил их в первый раз на острове.

Из сарая тотчас же посыпался ожесточенный отчаянный поток проклятий.

Левингтон и Арндель безмолвно смотрели на сарай. Вдруг вся кровь отхлынула от их щек и, хотя их губы зашевелились, но не выговорили ни слова. И немудрено: из-за угла медленно-медленно, не торопясь, вышло «оно», чудовище.

Мне трудно описать вам весь ужас появившегося существа, да я и не хочу делать это. Возьмите хорошую естественную историю и отыщите в ней иллюстрацию, изображающую тропического сухопутного краба; придайте ему какие угодно цвета, главное, водянисто-зеленый тон, тон бисквита и мутно-красный; увеличьте его до высоты пяти футов; прибавьте какие вам угодно подробности — и у вас получится приблизительно правильное представление о нем.

Истинное чудовище было гораздо страшнее, чем все, что вы представите себе, судя по иллюстрации, но вам достаточно и такого кошмара. Это был краб, сухопутный тропический краб и притом, конечно, исполинский.

Выходя из-за угла строения, он размахивал своими клешнями, высоко вскидывал их, выдвинув свои глаза, похожие на черные полированные камешки, сидевшие на длинных стеблях. Заметив человека на газоне, он впился в него каменным взглядом. Арндель и Левингтон ясно видели страшное непрестанное мелькание его щупальцев подле сложного рта (движение, свойственное крабам), а также вытягивание глазных стеблей.

Краб внезапно повернулся и напал на сарай. Его правая клешня округлым серпообразным движением работала над закрытым окном. Зазвенело выбитое стекло и наблюдатели увидели надрез, показывавший, в каком месте клешня сжала бревно. В то же мгновение из старая послышался новый женский вопль и поток проклятий мужского голоса, сыпавшихся на голову человека на лужке. Это послужило разъяснением для охотников.

— Праведное небо, — пробормотал Арндель, — он сумасшедший и запер в сарае две жертвы. Дьявольское создание разобьет дверь или окно, и тогда… — Он замолчал, боясь договорить.

Действительно, щепки так и летели под ударами исполинских клешней; крепкие бревна трескались.

В сарае послышались новые вопли и снова замолкли.

— Нужно действовать, нельзя стоять так, — крикнул Левингтон. — Туда около полутораста шагов. — Он прицелился, но вдруг окаменел, как статуя.

До сих пор маньяк не отходил от дома; кроме того, известно, что животные (мое замечание может применяться и к крабам) очень редко нападают на умственно больных или пьяных, и это, по всем вероятиям, до сих пор спасало его. Однако, голод — могущественный двигатель, а чудовищный краб, как выяснилось позже, очень хотел есть.

Судьба заставила безумного сделать несколько шагов, остановиться на самом краю усыпанной гравием дорожки и приняться бросать насмешки своим жертвам, запертым в сарае. Случилась странная вещь.