Арутюнов Погос Ашотович обосновался в боксе на две персоны в одиночестве. Это было редкой роскошью для провинциальной клиники.

Хотя с момента покушения на его жизнь прошло около двадцати дней, он все еще находился под капельницей, а голова его напоминала белоснежный тюрбан из бинтов.

Лицо Арутюнова было довольно кислым, кислее не придумаешь, он жалобно стонал и охал, но, когда вошел капитан Попов Владислав Сергеевич, он тут же ожил и вонзил в следователя вопрос:

— Машину нашли?!

— Не волнуйтесь, Погос Ашотович, — решил приободрить его капитан. — Кое-какие шансы есть. Вам сейчас надо думать о том, как бы выкарабкаться из лап болезни. Благодарите Всевышнего, что живы остались, Погос Ашотович.

— Ой, не говорите, — почти простонал директор мясокомбината.

— А вы можете вспомнить, как все произошло, когда вас ударили?

— После того, как они меня чем-то стукнули, я ничего не помню. Помню, как очнулся в какой-то яме, присыпанной землей и листьями, во рту земля, еле выплюнул, голова разрывалась от боли, страшная боль была и во всем теле, нельзя было даже двигаться. Но я боялся замерзнуть. Превозмогая боль, я еле дополз до поста ГАИ, — медленно выталкивал слова Арутюнов, — меня гаишники чуть не пристрелили с перепугу, думали, какое-то чудовище ползет, я весь был в крови и грязи. Остальное вы знаете, — устало откинулся он на подушку и с трудом перевел дыхание. — Вот бы еще машину найти, — продолжал он, немного отдышавшись, — такая красавица была…

— А девушки разве не красавицы были? — мягко спросил его Попов. — Расскажите, пожалуйста, поподробнее о них.

— Ох, эти проститутки! Беранэт ку… м, — заругался он в сердцах по-армянски. — Я бы их на куски разорвал.

В отчаянии Погос Ашотович заскрежетал зубами.

— Не волнуйтесь, я вас очень прошу, — забеспокоился капитан. — С вами опять плохо станет. Спокойно расскажите вначале о девушках, а потом о ребятах: во что были одеты, как выглядели. Кстати, Погос Ашотович, вы не помните случайно, как разговаривал узкоглазый — с акцентом или без?

— Вы знаете, он говорил, как ни странно, на чистом русском языке без малейшего акцента. Хотя я вначале подумал, что он узбек.

— А вы не заметили случайно у второго парня родинку над правой бровью?

— Родинку? — на несколько мгновений призадумался директор мясокомбината. — Нет, к сожалению, не заметил. У него шрам на левой щеке. Знаете, такой серповидный, и глаза странные такие: зеленые, болотные какие-то, выпуклые, как у крокодила. Они у него, как два больших стеклянных шара, безжалостные и тупые: он мне сразу не понравился.

— А зачем вы их посадили в свою машину?

— Они сами внаглую сели. Все так неожиданно произошло. Я даже подумать не успел. Здоровый, упитанный такой битюг, на мастера спорта чем-то смахивает, у него нос какой-то поломанный. В приличный костюм, гад, вырядился. Белая рубашка импортная, такая элегантная, галстук…

— Так вы вначале ребят посадили? — пытался уточнить Попов.

Арутюнов понурился. Помолчал немного, то ли набираясь сил перед новой тирадой, то ли смутившись.

— Если честно, позарился я на девок этих, на шалав, они, видимо, сестры были, даже одеты были одинаково, в светлые платья в горошек.

— Они вместе с ребятами были?

— Нет, в том-то и дело, что эти подонки подвалили позже, я их не успел заметить. Ох, — тяжело простонал Арутюнов, хватаясь за голову. — Опять затрещала.

— Простите, я уже заканчиваю. Отдохните немного. Только последний вопрос: в каком месте на шоссе они остановили вас?

— Честно говоря, не помню точно. Помню, что за несколько километров от города.

— Далеко от лесопосадки?

— Где-то с километр.

— Товарищ прокурор, — укоризненно-иронично обратился к Попову бесшумно подошедший к ним зав. отделением, — вы можете так замучить нашего больного. Хорошего понемножку. — Он подошел к Арутюнову, взял его за запястье, пощупал пульс и стал отсчитывать его вялые толчки, внимательно поглядывая на часы с секундной стрелкой. Затем перевел взгляд на лицо Арутюнова и, заметив легкую испарину на его лбу, решительно произнес: — Все ясно, товарищ капитан! На сегодня хватит! У больного повышенное давление и неровный пульс, ему крайне опасно волноваться! Приходите не раньше, чем через неделю.

— У меня, кстати, почти все. Я вас очень прошу, извините меня, если что не так. У меня к больному только один вопрос.

— Никаких вопросов! — сорвался на крик врач. — Все! Уходите!

— Ухожу, ухожу, ухожу, — улыбаясь, проговорил капитан, ретируясь к дверям. — Выздоравливайте, Погос Ашотович, а насчет автомашины не переживайте. Мы ее обязательно найдем.

— Ой, пожалуйста, найдите, хороший магар будет вам, клянусь детьми.

Выйдя из горбольницы, неугомонный капитан сразу же поехал на мясокомбинат. Там он в первую очередь зашел в отдел кадров и попросил у начальника личное дело на Арутюнова.

Попов долго и внимательно изучал досье директора, потом что-то записал в свой блокнот.

Личное дело Арутюнова поразило капитана. У Погоса Ашотовича, по всей вероятности, практически не было никакого образования, если не считать аттестата зрелости об окончании средней школы, подлинность которого явно вызывала сомнения. В его автобиографии была уйма грубейших ошибок, хотя в аттестате по русскому языку у Арутюнова стояла пятерка!

— Купил, наверное, шельма, — невольно возникла мысль у Попова, — придется основательно проверить.

Выйдя из отдела кадров, капитан направился в цеха и склады мясокомбината. Капитан был одет в штатский костюм и потому решил представиться журналистом. Он начал расспрашивать людей о работе, о жизни, как бы невзначай пытаясь узнать подробности об их директоре.

Но народец на мясокомбинате оказался на редкость спетый и спитый — лишнего словца о своем боссе ни гу-гу. О нем говорили, как о покойнике — или ничего, или только хорошее. И как ни пытался хитрый капитан выудить что-либо у рабочих мясокомбината об Арутюнове, все было тщетно.

Невольно напрашивался вывод: хозяин давал своим работникам возможность жить, то есть потихоньку приворовывать, а те в знак благодарности не хотели порочить своего благодетеля. Ничего не сделаешь: круговая порука, — подытожил свой опрос Попов.

Направившись к выходу, он невольно обратил внимание на оживление в отделе сбыта. Юркие пронырливые людишки, по всей видимости, снабженцы или мелкие дельцы, с туго набитыми портфелями и свертками, суетливо зыркая бегающими глазенками, влетали в контору и выходили оттуда уже налегке, пряча в руках какие-то записки.

«Интересно, что бы это могло значить, — заинтересованно подумал Попов. — Впрочем, какое мне дело до этого? Ведь это прерогатива ОБХСС».

Но профессиональное любопытство тем не менее не давало покоя.

За воротами мясокомбината он увидел небольшую группу все тех же шустряков возле неприметного магазинчика, из которого через окошко выдавали по запискам отличную первоклассную колбасу «сервилат» — «одесскую», «московскую» и другие престижные сорта. Здесь тоже господствовал принцип. «Ты — мне, я — тебе».

Высокопоставленные чиновники и власть предержащие звонили дирекции мясокомбината и договаривались о сделке; а исполнители, эти бойкие, вездесущие снабженцы, везли и несли своим патронам дефицитные колбасные изделия по ценам ниже магазинных, безо всяких наценок.

— А я думаю, — проворчал про себя Попов и укоризненно, словно дед, покачал головой, — почему это в магазинах хоть шаром покати, разве что вареную колбасу да «кошачью радость» выкидывают, на которую тут же налетают покупатели — в основном старики пенсионеры да алкаши с синюшными мордами.

С одной стороны, вроде бы все по закону, а с другой стороны, везде одни нарушения. Легализованная реализация по блату своим людям и родственникам дефицитных продуктов. Лихо!