Обычно «воронок» забивали до отказа, так что переполненный автобус казался полупустым по сравнению с тюремным фургоном.

Очень тяжело находиться в подобных «комфортабельных» кутузках-кибитках летом в сорокаградусную жару — от неимоверной жары и спертого воздуха в раскаленном от солнца железном ящике «разрывало» голову и часто происходили тепловые удары, а если, не дай боже, сердечник попадал в подобный фургон, то шансов выйти живым из него было не так уж много.

Но на этом злоключения бедолаг не кончались — в тюрьме могли еще промарьяжить[69] несколько часов в боксиках, а потом водить на комиссию и засовывать стеклянные трубочки в анальные отверстия на предмет обнаружения Дизентерии, затем наголо стричь машинкой голову, лобок, а потом этой же машинкой состричь усы.

Затем арестантов вели в прожарку и баню. В прожарке всю одежду подследственных изымали и закладывали в огромные барабаны с высокой температурой (администрация панически боялась вшей, тараканов, блох и всякой прочей нечисти, которую заносили на своем теле бичи — эти распространители всякой заразы и, конечно же, чумы, холеры и СПИДа).

В бане долго замываться не давали — пять-десять минут, и пошел. На очереди — следующая ватага, жаждавшая очищения.

Лишь к утру заключенные попадали в камеры измотанные и голодные.

Осинин, зная по своему горькому опыту о всех злоключениях и кознях, которым подвергались заключенные во время этапирования в тюрьму, приготовился ко всему худшему, и, странное дело, благодаря своей психологической подготовленности он легко и с юмором преодолел весь конвейер этих пренеприятных процедур.

Привычка — вторая натура!

«Значит, я, как рецидивист, ко всему привык и все сношу безропотно? — сделал мрачное умозаключение Виктор. — До чего же я опустился?»

Осинин оказался прав. Его действительно снова опустили на дно жизни — в прямом и переносном смысле — поместили почему-то в огромную сырую камеру в подвальном помещении, хотя на других этажах камеры были сухие и теплые. В ней собрался весьма своеобразный сброд — сексуальные гангстеры, штопорилы и дебоширы.

Один южанин, бывший солдат — «дед», У которого кончался срок службы в армии, изнасиловал молодого солдата и привлекался теперь по ст. 121 УК РСФСР. Второй, московский студент, наоборот, был застигнут врасплох, когда сам отдавался добровольно темнокожему сокурснику.

Но больше всего вызывал омерзение забитый, небритый мужчина в засаленной одежде. Он изнасиловал двенадцатилетнюю дочь своей сожительницы.

Находиться в камере ему было несладко. Все смотрели на него с презрением, словно на грязную собаку, никто с ним не общался. Само собой, с молчаливого решения всей камеры он сидел около толчка, убирал его, подметал и мыл полы, то есть дежурил за всех.

— Ты чего, сука, разоспался? — орал обычно на него один хулиганистый малый. — Я тебе сейчас метелку в задницу воткну.

Камера ржала, то ли из подхалимства и страха, то ли над трагикомизмом положения, потому как мужичишка вскакивал, словно ошпаренный, хватался то за метлу, то за тряпку и «вылизывал» и без того чистый кафельный пол.

Осинина встретили настороженно, хмуро и с опаской, а когда узнали, что он изрезал их земляков, то многие смотрели на него с ненавистью. Таким образом он оказался первое время в своеобразном вакууме, но через некоторое время в камеру кинули двоих кавказцев — одного за убийство, другого за разбой, и Виктор, чтобы упрочить свое положение, вынужден был взять их к себе в кенты, как-никак земляки. Через некоторое время в камере был наведен порядок — никого не обижали, ни у кого ничего не отбирали, а местные бакланы[70] стали теперь заискивать перед Виктором.

Прошло уже более двух недель, а Виктора никто никуда не вызывал. Всем ясно, что хуже неизвестности и неопределенности для человека нет ничего.

И вообще, пожалуй, самое трудное время для зэка — это период следствия до суда.

— Быстрее бы зона, быстрее бы дали срок! — одно и то же желание западает в душу почти каждого подследственного, за исключением, конечно, бывалых рецидивистов, которые с точностью до месяца вычисляют сами себе или соседу по шконке срок по соответствующей статье уголовного кодекса, который знают назубок. Они, эти лагерные волки, ничуть не печалятся, ни о чем не думают и веселятся словно дети. Никто их, как правило, не интересует и не беспокоит. Обычно это люди без семьи и крова, от которых отказались родители и жены.

Виктор это наблюдал не раз и поражался тому, как мог человек приспособиться к этим человеческим джунглям, в которых чувствовал себя, словно зверь в лесу, словно зоновский барак являлся вовсе и не лагерем, а самой обычной общагой.

"Что бы это могло значить? — мучительно ломал голову Виктор, когда бил тусовки[71] по камере. — Ведь мой следователь, такой доброжелательный и порядочный, пообещал устроить мне свиданку с Тоней и уже давно должен был меня вызвать. Тут что-то не так".

Тогда он сел и написал заявление своему следователю, чтобы тот немедленно вызвал его на прием.

Через несколько дней, когда Осинин, измученный безысходностью положения и неизвестностью, завалился спать на шконку прямо в одежде, он услышал сквозь полудрему:

— Осинин!

— Виктор Александрович! — вскочил он быстро с койки.

— На выход.

Его провели по нескольким однообразным коридорам и, наконец, привели в пустой кабинет, в котором стол и стулья были наглухо привинчены к полу.

— Следователь скоро придет, — заявил ему пупкарь.

Через несколько минут вошел смуглый мужчина с грубо вытесанными чертами лица.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — удивился Виктор.

— Я ваш новый следователь.

Осинина словно обухом ударило. Он сразу понял, что его дела плохи.

— А где мой прежний следователь?

— Перевели, — черство проговорил смуглолицый.

— Почему?

— Так надо. Вы какой раз привлекаетесь к уголовной ответственности, молодой человек? — враждебно посмотрел следователь на Виктора.

«Из идейных», — пронеслась в голове мысль у Осинина.

— Второй раз.

— Нет, третий, — ядовито произнес чиновник, — а «крытку» забыли? Так почему вы скрыли это от следователя?

— А какое это имеет значение? Ведь для следствия важен сам факт события, вещественные доказательства и показания свидетелей.

— А вы грамотный. Прямо юрист. В нашем деле все имеет значение. Прежде всего, мы учитываем личность человека, обстоятельства, при которых совершено преступление, и его мотивы.

Следователь еще долго бы изрекал Осинину прописные юридические истины, но зазвонил телефон.

— Да, так точно, Игорь Петрович, скоро закончу. Вы не сможете дать санкцию? Почему? А, а, понятно, понятно, — угодливо заулыбался следователь. — Борис Семенович звонил? Хорошо, я скоро буду. Итак, Осинин, мне с вами некогда церемониться, я принес постановление о возбуждении против вас уголовного дела по ст. 108 ч. II и 206 ч. III УК РСФСР. Распишитесь.

— Что? На каком основании?

— На том основании, что прежний следователь неправильно квалифицировал ваши действия и инкриминировал вам не ту статью, какая полагается. Вы что, не могли без ножа обойтись?

— А что, меня должны убивать, а я должен стоять, сложа руки? Ведь в деле есть показания милиционера, который видел, как на меня нападали хулиганы.

— Это вы хулиган, Осинин, и к тому же рецидивист! Я буду добиваться для вас 24-й[72] статьи. Все, мне некогда. Подписываете?! Еще раз спрашиваю.

— Нет, — твердо проговорил Осинин.

— Хорошо. Так и запишем: от подписи отказался, — крепко сжав зубы, процедил следователь. — Увести!