— Не надо, Ураган, не надо. У меня просто с языка так сорвалось. Я просто это сказал от отчаяния.

«Зачем мне лишний труп? — отрезвев немного, подумал Осинин. — Иначе, если заловят, могут два трупа на меня повесить. А это вышка. Попробуй тогда докажи, что ты не сизый».

Виктор с презрением посмотрел на Кабана и плюнул в его сторону.

— Скотина! Лю-до-ед! У нас разные дороги. — Резко повернувшись, Осинин зашагал куда глаза глядят.

Через несколько дней он обнаружил, к своему ужасу, зарубки на деревьях, которые делал неделю назад.

Силы почти оставили его, но Виктор все продолжал идти. Он решил добровольно вернуться в зону. Продолжать побег было бессмысленно.

Вдруг он услышал лай овчарок и топот автоматчиков.

«Погоня!» — пронеслось в его голове.

И тут он увидел огромную овчарку, мчавшуюся прямо на него. В это же время из-за деревьев буквально в трех шагах от него выскочил прапорщик и, в упор направив на него автомат, нажал на курок. Но выстрела не последовало, раздался лишь сухой щелчок.

— Я сам иду в зону, — закричал Осинин, желая упредить вторичную попытку выстрела.

В это время набежавший пес сильными лапами толкнул его в грудь и попытался вонзиться своими острыми клыками в горло.

— Назад, Беркут, назад! — закричал прапорщик. — На, — кинул он поднявшемуся на ноги Виктору пулю. — Береги, как реликвию. Кабанов оказался менее удачливым, а ты просто счастливчик.

В просторной бендежке[145], срубленной из бревен, находились Юрка Татарин, Андрей Площадка, Дед и еще несколько козырных зэков.

Взоры собравшихся обратились к вошедшему Узбеку с немым удивлением, смешанным с гневом. С их уст готовы были сорваться слова, далеко не приятные для слуха, но Дед поспешил успокоить их:

— Все ничтяк, это мой земеля. Знакомьтесь. Колоться будешь? — спросил Бориса Ростовский.

— Чем?

— Чем Бог послал. Морфушей, конечно, не балуемся, а вот «сонниками» пока есть возможность.

Узбек решил завязать с наркотой, но показать себя белой вороной среди блатяков не решился.

— В принципе можно, — ответствовал он сдержанно.

Несколько таблеток барбамила растерли в порошок, затем его растворили в стаканчике, процедили сквозь ватку и набрали шприц.

— Давай свою грабку[146], — произнес Дед, обращаясь к Узбеку.

Тот обнажил руку, задрав рукав куртки до плеча.

— О! У тебя еще вены в порядке. Никогда не кололся? — определил Юрка Татарин и похлопал вначале по его руке, а затем всадил в нее иглу с раствором барбамила.

— Да нет, изредка шпиговался, — ответил Борис, блаженно прикрывая глаза. Но прихода[147], как при морфине, он не почувствовал, хотя таска[148] впоследствии наступила.

Он не хотел ударить лицом в грязь перед козырными, и поэтому вел себя как заправский наркоман.

— А срок за что вмазали?

— 146-я и 102-15.

— Разбойничек, значит? — засмеялся Площадка. — А замочить кого хотел?

— Да шоферюгу одного. Из тачки вытряхнули.

— Пошпилить не желаешь случайно? — простецки поинтересовался Андрей Площадка, виртуозно тасуя колоду самодельных заточенных карт. Наметанным глазом он разделил колоду на две части, потом одну ее половину всаживал в другую, чуть-чуть пригибал и сгинал края. Карты шуршали, издавая звук хлопающих крыльев птиц.

Получалось эффектно и красиво. Сам процесс тасования и запускания карт «одна в одну» преследовал не зрелищность, а цель — сдать партнеру благодаря изощренным манипуляциям худшие и известные только раздающему карты.

Узбек знал об этом, но, желая снискать расположение лагерной элиты, решил пожертвовать полтинником, который он предусмотрительно зашил в брюки.

— Играем «счас на счас»? — поинтересовался он.

— Как хочешь. Можно «на потом», на ящик"[149] или бандерольку.

— Нет, я всегда играю «счас на счас», — твердо заявил Узбек.

В глазах блатных промелькнуло нечто вроде уважения к Борису.

Как правило, играющие «на потом» в силу тех или иных обстоятельств не всегда могли вовремя уплатить долг, и их могли причислить к разряду фуфлыжников.

Обычно молодые ребята, вновь прибывшие с этапа, желая немедленно завоевать авторитет, с отчаяния усаживались играть в карты и, как правило, проигрывали, влезая в долги к блатным, и становились таким образом волей-неволей зависимыми от них.

Крупные проигрыши молодых и довольно симпатичных парнишек кончались плачевно. Их обычно избивали и опедерастивали за расчет или делали рабами и «наложниками» богатых и влиятельных козырных зэков.

И как ни пытались молодые отыграться, они еще больше влезали в долги, потому что не знали всех подлянок и примочек[150] в стирах, которыми виртуозно владели бывалые зэки.

Для Узбека все это было пройденным этапом еще с малолетки. Многое интересное и поучительное поведал ему один пахан в камере для малолеток.

— В чего шпилить будем? В очко? Или рамса? Хочешь в тэрс? — спросил Андрей, раскрыв в улыбке полусгнившие от чифира коричневые зубы.

— Давай лучше в буру.

Из всех карточных игр, более или менее честных, в которых можно было продержаться за счет удачи, внимательности и умения, была «бура». Поэтому Погорелов остановил свой выбор именно на этой игре.

— Как хочешь, — недовольно согласился Площадка. На его лице выступили хищные желваки. Он быстро потасовал стиры.

Узбек срезал сверху несколько карт, думая, что нарушит расположение задуманной комбинации и будет играть на равных, но Площадка, как ни в чем не бывало снова начал тасовать.

— Фыр, фы-ыр, — весело и красиво шелестели карты.

Но когда Андрей снова решил раздавать стиры, чтобы сдать себе нужные ему «картинки», Узбек снова с невинным видом сдвинул указательным пальцем сверху колоду карт.

Площадка понял, что перед ним находится далеко не простачок, и перестал финтить.

С первой же раздачи Узбек начал выигрывать. Несколько раз к нему приходило по три туза, особенно когда раздавал он сам.

Все ошалело смотрели на Бориса, полагая, что он мастерски заряжает стиры.

Сам Погорелов тоже был немало удивлен, но вида не подавал, относя это за счет случайности.

Обычно вновь начинающим на первых порах всегда везет. Эту истину Узбек усвоил давно, и поэтому, когда он начал проигрывать Площадке, ничуть огорчен не был.

Андрей отыграл почти все проигранные деньги, потом Узбек выиграл две партии подряд и снова три партии проиграл. Игра приняла затяжной характер с переменным успехом то одного игрока, то другого. В оконцовке это надоело обоим и, когда вбежал пацан Юрки Татарина и возвестил: «Атас, ребята, менты будки трактором утюжат», оба согласились закончить игру «по своим», то есть по нулям.

— Ну что, ребята, — заявил Дед, — я пойду утрясу с ментами, а вы по одному сваливайте.

— Годится, — ответили блатяки. Со временем Узбек окончательно укрепил свой авторитет, но почивать на лаврах ему не приходилось.

Борис то и дело вынужден был доказывать иногда кулаками, а иногда и резким словом, которое, кстати, являлось немаловажным психологическим оружием, свое право на выживание, так как в зоне, хотя и были авторитеты, зачастую главенствовал принцип: "Кто кого сгреб, тот того и… ". Борис, кстати, обладал изворотливым и гибким умом, благодаря чему он одерживал победу в психологических поединках.

Неожиданно в Узбеке прорезалась та паскудная каторжанская хитрость, которую в лагерной среде окрестили «гнилью».

— Ну и устрица, — с восхищением, смешанным с завистью, а иногда и ненавистью, отзывались про таких, как Узбек.