— Все будет в порядке.

— Руслан, пожалуйста.

Я знаю, что все это непросто, что придется рассказывать следователю о том, что произошло и, возможно, так мы ускорим расправу над Русланом, но зато у нас будет защита. У Вани друг работает в прокуратуре, я боюсь, что он подключит его и тогда у нас не останется ни аргументов, ни возможностей, ничего.

Руслан тяжело дышит, я даже не могу посмотреть досталось ли ему, хотя предполагаю, что нет. Он слишком четко наносил удар за ударом. Правда, сама я не могу похвастаться тем же. Лицо болит, говорить тоже получается плохо. Подозреваю, что лицо страшно опухло. И я не хочу, чтобы Руслан видел меня такой: избитой, страшной.

— Твое возвращение домой может затянуться, — он сжимает мою ладонь снова.

— Мне на-пле-вать, Руслан, я хочу, чтобы у нас что-то было.

— Я понял.

Руслан прав. Я остаюсь в больнице на три дня. Даю показания, получаю документ, свидетельствующий об избиении. Руслана никто не трогает из-за отсутствия заявления. Я удивляюсь, что его до сих пор нет. Уже при выписке ко мне подходит следователь, которому я подавала заявление:

— Можно с вами поговорить?

— Да, конечно, — я смотрю по сторонам, но Руслана пока нет.

— Я бы советовал вам нанять хорошего адвоката.

— Что-то случилось?

— Пока нет, но… вы помните в каком состоянии был ваш муж, когда вы покинули место происшествия?

— Н-н-н-ет, — я вру.

Я видела Ваню. Он был весь в крови и отключке. Не знаю, был ли он жив.

— Пока нам не поступало никаких заявлений, это говорит о том, что мужчина пока не пришел в себя или же решил не подавать ничего. Второй вариант самый идеальный, потому что при первом. Ваше заявление ничем не поможет, того, кто вас защищал, привлекут к ответственности по статье тяжких телесных.

— Но он меня защищал!

— Вы жена мужчины, который вас избил. Если ваш муж наймет хорошего адвоката, тот докажет, что вы просто разговаривали, а ваш “любовник” избил его. И вы двое — в сговоре. Мне неприятно вам это говорить, но так работает наша система. Увы. Нанимайте лучшего адвоката и надейтесь, что ваш муж сидит дома, пьет пиво и не собирается подавать заявление.

Я киваю.

В том, что это не так, даже сомневаться не приходится. Едва Ваня откроет глаза, он сразу побежит писать заявление и Руслана найдут.

— Всего доброго.

Он уходит, а я остаюсь стоять и ждать. Хочется завыть от осознания, что моя жизнь пошла по самому неблагоприятному сценарию. За что мне все это? Почему я не выбрала достойного мужчину? Почему Ваня такой?

— Аня!

Руслан подходит ко мне с букетом цветов, вручает красные розы с одной белой посредине и, обняв меня, помогает дойти до двери. Я чувствую себя куда лучше, но головокружение иногда накрывает. Только сейчас я вижу на его лице несколько ссадин и рубец над бровью, все же, Ваня успел попасть по нему несколько раз. Руслан помогает мне сесть в машину, открывает дверцу, усаживает на сидение и, разместившись рядом, заводит двигатель. Я смотрю впереди себя и не знаю, как лучше поговорить с ним о том, что сказал следователь.

Руслан почему-то так уверен, что с ним все будет в порядке, что его даже не задержат, что я не знаю, что и думать. У него есть хорошие знакомые в прокуратуре? Или где-то еще? Я хочу в это верить, потому что моя совесть, если ни в чем не виновный человек получит срок, съест себя сама. Я не смогу жить дальше спокойно, зная, что стала причиной этому.

Руслан

Я не знаю, как держусь. Как могу смотреть на то, что он с ней сделал, и не сорваться с места, найти его и закончить то, что она не дала. Первые часы, пока ей оказывали помощь, а я метался по холлу больницы, думал вернуться. Найти его, запихнуть в машину, куда-нибудь отвезти и… был человек и нет человека.

Я готов был наплевать на суд, на расправу, на свидетелей, которые, я уверен, были. Хотелось избавить ее от этого мудака. Он ведь не в последний раз к ней приперся. Он сделает это еще и еще.

Я смогу быть рядом всегда?

— Руслан, — Аня отвлекает меня, когда я сжимаю руки на руле сильнее.

Злюсь. На себя за то, что ничего не сделал за прошедшие дни, и на нее, что оттащила меня тогда.

Я расслабляю пальцы и чуть сбавляю скорость. Мы едем медленнее, и Аня успокаивается, отворачивается от меня к окну, чтобы не видел ее лица.

Блять.

Как же хочется стереть ее муженька с лица земли, сделать так, чтобы он больше не имел права к ней приближаться. Я решаю, что попрошу помощи у отца. Обрисую ситуацию и, пусть мне придется на колени перед ним встать, но я попрошу его сделать все возможное, чтобы ее мужа посадили. Только тогда она сможет спокойно спать и перестать бояться.

Домой мы приезжаем быстро, я паркую машину у входа, пытаюсь помочь ей выйти, но Аня спешит это сделать сама. Закрывшись волосами от консьержа, она поднимается к лифту, жмет кнопку и опускает голову вниз. Ее лицо опухшее, с кровоподтеками и ссадинами, губа разбита, а под глазами синяки. Я понимаю ее нежелание показываться другим, но и передо мной она закрывается. Отворачивается, чтобы я не смотрел.

В квартире Аня чуть расслабляется, но при любой попытке ей помочь, пресекает это и делает все сама.

— Я в душ, ладно? — она говорит это мне, но опускает голову в пол.

— Хорошо.

Она быстро скрывается за дверьью.

— Твою мать! — тихо рычу я и сжимаю руки в кулаки до боли.

Хочется во что-то врезать. Нахерачить кого-то. Хоть почему кого-то, даже имя его есть и адрес. Желание становится настолько сильным, что я едва могу сдержаться.

Но все же перебариваю себя и иду готовить обед. За те дни, что Аня была в больнице, я научился более менее готовить. Заказывать еду из ресторана было бы проще, но во-первых: я потратил значительную сумму на снятие квартиры, во-вторых: отец отказался давать мне денег после последнего нашего разговора, а в-третьих: деньги понадобятся, чтобы посадить этого урода.

Когда двери ванной открываются, я поворачиваюсь, но Аня тут же опускает голову и боком идет к двери спальни. Я злюсь. Не на нее. На себя за то, что не приехал за ней после занятий. Я ведь знал, что ее бывший мудак, так какого хера не предусмотрел такое развитие событий.

Она заходит в спальню, тихо прикрывает дверь, а я не сдерживаюсь и отбрасываю вилку, скидываю с себя фартук и иду к ней. Плевать, что она там подумает, я должен дать ей понять, что даже такая она мне все еще не безразлична.

Я вхожу в комнату без стука и первое, что бросается в глаза — ее худенькая оголенная спина. Аня и раньше была маленькой, но после дней, проведенных в больнице, кости на ней стали выпирать еще сильнее. Мне хочется сжать ее в своих обътиях, но я аккуратно подхожу к ней. Она дрожит.

Плачет.

Блять, она плачет!

Оказавшись близко, я уже не сдерживаюсь, рывком, но как можно аккуратнее, притягиваю ее к себе и скрываю ее лицо на своей груди, обнимаю за хрупкие плечи и шепчу:

— Прости… прости меня, пожалуйста.

Она мотает головой и что-то мычит, но с ее губ срываются только всхлипы.

— Тише… не плачь… Ань, ну перестань.

Я и сам не понимаю, что нахожусь на грани срыва. На той самой грани, когда наплевать на все, когда решениями руководит не мозг, а эмоции. Я хочу расплаты, отомстить за ее слез и боль, которую ей пришлось испытать, за тот страх и истерики, от которых она не может избавиться.

— Ты… не… виноват, — произносит с заминкой. — Он… он… бы… нашел меня.

— Прости, что не приехал за тобой.

Да, я чувствую себя виноватым, что бы она не говорила. Это дикое, сжигающее ощущение не дает спокойно вздохнуть.

— Руслан, — она утирает слезы, дергает головой, но будто опомнившись, отворачивается.

— Нет, хватит, — перехватываю ее за подбородок. — Посмотри на меня, пожалуйста.

— Нет, — она упрямо мотает головой. — Я страшная. Синяки эти уродливые. Давай подождем…

И голос такой… срывающийся, высокий, доходящий почти до истерических ноток.