Гриффин ослабил хватку, но принялся большим пальцем ласкать нежную кожу на запястье Рэйчел, от чего по ее телу пробежала предательская дрожь.

– Где я буду спать? – наконец прошептала она с колотящимся сердцем.

Свободной рукой Гриффин обнял девушку за талию, нежно притянул к себе, и она почувствовала его худощавые, стройные бедра, крепкий торс. Внезапно Рэйчел охватило непреодолимое желание слиться с ним, превратившись в его неотъемлемую, трепетную частицу. Она задохнулась, когда его губы прошлись по ее виску, по нежной пульсирующей коже под ухом, по ямке на шее. Его тихий, рокочущий стон всколыхнул в ней такие глубины страсти, что она уже готова была молча отдаться на его милость.

Но он внезапно отстранил ее. Его жест был быстр и решителен, и Рэйчел вдруг ощутила ужасающую пустоту.

– Гриффин...

Он нежно тронул указательным пальцем кончик ее носа:

– Не сейчас, русалочка. Позже – но не сейчас.

Рэйчел переполняло такое желание, что она поспешила сменить тему – только бы не броситься к нему с мольбой о любви, о прикосновении.

– Теперь я знаю, почему вы не доверяете Джонасу,– дрожащим голосом объявила она.

Гриффин поднял бровь.

– Правда? – с довольно умеренным любопытством спросил он, держа руки на ее талии.– Скажи мне, русалочка: почему я не доверяю Джонасу?

Рэйчел затаила дыхание, чувствуя, как его руки поднимаются вверх, к ее груди.

– С-Свен рассказал мне о завещании... Гриффин рассмеялся, и сверкание его темных глаз выдавало, что он знает о своей власти над нею и наслаждается этим.

– Завещание. Ах да, Великая Потеря Лесной Империи. Что касается меня, то пусть она остается у Джонаса.

Под его ладонями, под шелковой блузкой и рубашкой ее соски начали гореть.

– Но... если не это... то что...?

– Акции не волновали меня, Рэйчел. Но Джонас забрал кое-что другое.

Рэйчел шагнула назад, чтобы он не мог до нее дотянуться, и вскинула голову.

– Женщину? – спросила она, бесстрашно глядя ему в глаза.

Но Гриффин отвернулся. Его лицо стало каменным, и он не произнес ни слова, пока, гораздо позже, они не покинули барак.

Казалось, что вечер будет тянуться бесконечно. Сначала пришлось есть омерзительное варево, приготовленное Свенсоном. В течение всего ужина светловолосый парень, Уилбер, и некоторые другие то и дело бросали вороватые взгляды на Рэйчел и откровенно завистливые на Гриффина.

Скованность, которая до этого ощущалась в Гриффине, исчезла; он уничтожил порядочную порцию ужасной солонины и черствого хлеба и с интересом слушал разговор, главной темой которого был статус округа. Округ Вашингтон хотел присоединиться к содружеству и занять в нем достойное место, хотя были и такие, кто утверждал, что превращение в штат обернется скорее трудностями, чем выгодами.

В надежде скрыться от нервирующих изучающих взглядов Рэйчел выскользнула из-за стола и стала помогать Свенсону с подготовкой к мытью посуды.

Наконец Гриффин, извинившись, встал из-за стола, подозвал вежливым взглядом Рэйчел и вышел вместе с ней в теплую, напоенную ароматами летнюю ночь.

«Что сейчас будет?» – думала она.

Как выяснилось, ничего особенного. Гриффин подвел Рэйчел к двери покосившегося сарая, бегло поцеловал в губы и зашагал в сторону барака, где лежал Добсон.

Ощущая себя несчастной, распутной и безжалостно отвергнутой, Рэйчел вошла в сарай. Несомненно, кто-то здесь немного навел чистоту, и возле ложа, состоящего из охапки соломы и одеял, на полу горела лампа. Рэйчел разделась, оставшись в панталонах и рубашке, погрустила с минуту о чудесной тафтяной юбке, чтобы не грустить о другом, и опустилась на отдающую плесенью постель.

Сквозь большие щели в крыше сарая виднелись горящие в черном небе серебристые звезды. Девушка задула керосиновую лампу и лежала неподвижно на подстилке из старого пледа и соломы. Она лишь на мгновение встревожилась, когда примерно через час дверь сарая со скрипом отворилась. Силуэт, появившийся в дверном проеме, был до боли знакомым.

Гриффин говорил очень тихо и размеренно:

– Если ты собираешься сказать «нет», Рэйчел, то скажи это сейчас.

Она молчала.

– Ты не спишь? – спросил он. Рэйчел тихо засмеялась.

– Нет, совсем не сплю, – ответила она.

Рэйчел была рада, что темнота скрывает ее пылающие щеки, что кваканье лягушек и жужжание насекомых доносящиеся снаружи, заглушают ее прерывистое, испуганное дыхание. Закинув руки за голову, она слушала, как Гриффин раздевается. Солома под ней скрипнула, и Гриффин, невидимый в темноте, растянулся рядом с ней.

Нежно, осторожно он раскрыл ее губы своими, покусывая их, возбуждая, заставляя отвечать на поцелуи. Это непобедимое, еще не испытанное ею наслаждение вынудило Рэйчел застонать. Она пошевелилась, чтобы высвободить руки из-за головы и запустить пальцы ему в волосы, но одной рукой он обхватил ее запястья, лишая свободы движения.

И все это время его губы двигались вниз – сперва по подбородку, потом по шее, к пульсирующей точке под ухом. Он начал стягивать с нее тонкую рубашку, пока одна ее горячая, трепещущая грудь не ощутила прикосновения ночной прохлады. Поглаживая большим пальцем, Гриффин превратил обнаженный сосок в твердый пульсирующий комочек. Когда он впился в сосок губами, Рэйчел чуть не задохнулась от наслаждения. Но Гриффин продолжал сжимать ее руки в своей. Наконец он обнажил и вторую грудь, безжалостно возбуждая ее, и начал сосать.

Рэйчел извивалась от прилива первобытной страсти. Скоро он овладеет ею... Но ее ожидали новые невиданные удовольствия. Отпустив ее руки, он стянул с нее панталоны и отбросил в сторону. Он начал ласкать самый сокровенный уголок ее плоти, а потом раздвинул его пальцами.

Рэйчел выгнула спину, тяжело дыша в приступе блаженства от горячих ласк его требовательного рта, которые зажигали всю ее мучительным пламенем. Его руки, скользнув вниз, гладили кожу под ее коленями, и Рэйчел ощутила, как внутри у нее что-то начало бесшумно взрываться. Она громко вскрикнула от возбуждения и замерла.

Гриффин неожиданно ухмыльнулся.

– Теперь им будет о чем поговорить какое-то время,– поддразнил он Рэйчел.

Девушке было все равно, слышали ли лесорубы ее крик. Сейчас ее не волновало ничего, кроме завершения чудесного ритуала, доведения его до естественного финала. Гриффин это понял. Он опустился на нее сверху и осторожно вошел в нее. Едва заметная, краткая боль – и снова пульсирующее, захватывающее наслаждение. Оно возрастало с каждым движением их тел, с каждым приглушенным стоном, пока оба они не забылись в безумном вихре полного освобождения.

Она спала.

Гриффин прислушивался к ее тихому сладостному дыханию и не мог простить себя за то, что обошелся с ней подобным образом. Он был так уверен, что она не девственница – так дьявольски уверен. Но он ошибся и теперь чувствовал себя бессовестным вором. Он не имел никакого права желать ее – ему нечего было ей предложить.

Случайный лунный лучик упал на ее лицо, и Гриффин тяжко, удрученно вздохнул. Что он может дать ей? Разумеется, верность – сама мысль о том, что он сможет приходить к ней, когда захочет, лишала его интереса к другим женщинам,– уютный дом, деньги, страсть. Страсть – это несомненно.

Но она заслуживала большего, куда большего. Она заслуживала любви, а Гриффин Флетчер больше не обладал способностью к этому высокому, благородному чувству.

Но даже вновь утверждаясь в своем прежнем, весьма мучительном решении – как можно скорее отослать Рэйчел из Провиденса, Гриффин опять почувствовал непреодолимую потребность в ней. Когда он привлек ее к себе, она проснулась и потянулась к нему – нетерпеливая, сонная и теплая.

Рождение нового дня оставило Джонаса Уилкса безучастным; его нервы были на пределе после тягостной ночи, от недостатка сна очертания предметов расплывались перед глазами.