Сложив руки на коленях, Афина спокойно сидела в экипаже напротив Джонаса. Она ждала, когда наступит подходящее время для разговора. Минут через пять выражение лица Джонаса несколько смягчилось, и Афина поняла, что момент настал.

– Ты раскаиваешься? – спросила она.

У Джонаса вырвался странный сдавленный звук, очень похожий на всхлип.

– Зачем я это сделал? – не глядя на Афину, прошипел он.

– Думаю, ты так отчаянно хочешь ее, что не способен нормально соображать. Джонас, ты не можешь убить Гриффина – я этого не допущу.

Джонас провел растопыренными пальцами по своим взлохмаченным волосам.

– Успокойся, радость моя. У меня нет намерения убивать его.

– Да неужели?! – огрызнулась в ответ Афина. – Если ты еще будешь устраивать такие сцены, как сегодня у Бекки, то у тебя может не оказаться выбора.

Неожиданно Джонас засмеялся:

– Не знаю. Ради того, чтобы отшлепать эту дерзкую маленькую нимфу, почти стоит умереть – она так давно напрашивалась на это. Думаю, даже Гриффин согласился бы со мной.

Афине хотелось плакать, хотя она не совсем понимала, почему.

– Что ты собираешься делать дальше, Джонас? Он встретился с ней взглядом и усмехнулся:

– Естественно, дам задний ход. Извинюсь по всей форме,– может, даже стану ползать перед ней на коленях.

Афина покачала головой:

– Ты спятил, Джонас Уилкс. Целиком и полностью спятил.

Джонас откинулся на спинку сиденья, блаженно вздохнул и заложил руки за голову.

– Да. И я в достойной компании, миссис Бордо. В чрезвычайно достойной компании.

– Дурак,– выпалила Афина, с ненавистью уставясь на проплывающую мимо сельскую местность и только что начавшийся мелкий, унылый дождь.

Для Рэйчел эта ночь тянулась с поистине адской медлительностью. Она ворочалась в материнской постели, и в ритмичном стуке дождя ей слышалось неуклонное движение ее судьбы к роковой развязке.

Наступил рассвет, но и те звуки, которые сопутствовали его приходу, не принесли ей облегчения. Стоя у окна и глядя на покрытую зыбью воду канала, Рэйчел в глубоком отчаянии слушала хриплые крики чаек, грохот кастрюль и сковородок, доносившийся из кухни внизу, отдаленный визг пилы на лесопилке у подножья горы. Но к этим звукам примешивались и другие, непривычные. Скрип колес фургонов, приглушенная брань, монотонное «тук-тук-тук» молотка.

Рэйчел прошла в пустую комнату, расположенную рядом со спальней матери, и посмотрела в сторону Провиденса и гавани. Но, как оказалось, ей не надо было смотреть так далеко, потому что шум доносился из зарослей черники и папоротника ярдах в пятидесяти от места, где она стояла.

Над землей поднимался каркас внушительного здания, а строительством руководил Джонас Уилкс.

Поддавшись внезапному порыву, Рэйчел дернула раму так сильно, что та поддалась, высунулась наружу и прокричала:

– Что вы делаете?

Джонас засмеялся и галантным жестом сорвал с головы мокрую от дождя шляпу.

– Надеюсь, ты не будешь возражать, если рядом с твоим пансионом будет салун? – весело отозвался он.

Рэйчел поперхнулась:

– С моим пансионом? Джонас кивнул:

– Он полностью твой, ежик. А что касается небольшого недоразумения вчера, я прошу прощения. По крайней мере, за его большую часть.

Мужчины, работающие возле повозок и лошадей, продолжали свое дело, делая вид, будто не обращают внимания на их разговор, хотя Рэйчел знала, что они не преминут пересказать его, слово в слово, при первом же удобном случае. Еще до захода солнца весь Провиденс и лесорубы на горе узнают о широком жесте Джонаса.

Однако, что он все-таки задумал?

Щеки Рэйчел вспыхнули.

– За какую же часть вы просите прощения, мистер Уилкс? – осведомилась она.

– За двадцатичетырехчасовой ультиматум, – ответил он. – Это было крайне неразумно с моей стороны.

Неразумно. До чего же неподходящее слово для того, что он требовал от нее!

– А за... за другую часть? Джонас захохотал:

– Не могу не признать, ежик, что она доставила мне огромное удовольствие, и я не жалею об этом.

Видимо, он считал, что она должна быть ему благодарна, но Рэйчел стала пунцовой, шагнула назад и с такой силой опустила раму, что стекло разбилось и, звеня наподобие множества крохотных колокольчиков, каскадом мелких осколков обрушилось к ее ногам.

Ухмылка, застывшая на лице Филда Холлистера, явно раздражала Гриффина. Он угрюмо захлопнул саквояж, взъерошил белокурые волосы таращившего на него глаза маленького пациента, и пробормотал:

– Ну ладно, в чем дело?

Филд взглянул на мальчугана, который лежал на подстилке в углу палатки, и улыбнулся еще шире.

– Не обращай внимания на доктора Флетчера, Лукас,– сказал он.– Он проспал занятия в школе, на которых учили, как вести себя у постели больного.

Лукас смутился, но слишком плохо себя чувствовал, чтобы пускаться в длинные объяснения.

– Он дал мне апельсин, – защищая доктора, сказал мальчик, протягивая Филду плод в качестве доказательства.– Вот.

– Я был не прав, – ответил Филд; между тем Гриффин, пройдя мимо него, вышел из палатки и неподвижно застыл под проливным дождем. Приятно было чувствовать, как потоки воды стекают по лицу, прилепляя ко лбу пряди волос и пропитывая рубашку.

Филд поговорил еще немного с мальчиком и присоединился к Гриффину. Священник больше не усмехался, черты его приняли грустное мученическое выражение.

– Инфлюэнца? – понизив голос, спросил он. Гриффин кивнул.

– Еще были случаи?

Гриффин запрокинул голову, на миг полностью подставив лицо дождю. Его прохладные струи немного ослабили ощущение смертельной усталости, хотя и не прекратили бесконечную, томительную душевную боль.

– Два, – тихо сказал он.

Филд схватил его за руку и потащил в сторону большого шатра в центре поселка, где располагалась столовая.

– До сегодняшнего дня,– прошептал он сквозь зубы, когда они сели за один из деревянных столов и стали пить отвратительный кофе, приготовленный Чангом,– я готов был поклясться, что у тебя достаточно здравого смысла, чтобы не стоять под проливным дождем.

Гриффин попытался изобразить улыбку, но у него получилась лишь гримаса.

– Успокойся, Филд. Врачи не болеют.

Дождь барабанил по туго натянутой парусиновой крыше шатра.

– А ты можешь заболеть, Гриффин, у тебя ужасный вид – когда ты в последний раз спал?

Гриффин отхлебнул кофе, раздраженно выругался и протянул руку к глиняному кувшину со сливками, добрая порция которых окрасила мерзкое пойло в светло-бежевый цвет и немного притупила его горький вкус.

– Я не сплю, Филд. Это пустая трата времени.

– Ты намерен оставаться на ногах, пока не свалишься? – резко спросил Филд, так энергично помешивая кофе, что ложка то и дело ударялась о стенки эмалированной кружки.

Гриффин хмуро взглянул в сердитые голубые глаза друга:

– Последний раз я свалился, друг мой, когда ты и твои сообщники обработали меня хлороформом. Хотя у нас не было возможности обсудить это, должен сказать, что я это не одобряю.

Взгляд Филда оставался прямым и вызывающим.

– Я и не рассчитывал на твое одобрение, – отозвался он. – И меня это совсем не волнует. Ты думаешь, существует опасность эпидемии?

Кофе свернулся комочками на языке Гриффина, и он с трудом сдержал острое желание выплюнуть его на посыпанный опилками пол. Он устало пожал ноющими плечами:

– Возможно. Здесь идеальные условия для распространения любой заразы – удивительно, что тут еще не появился ни тиф, ни холера.

Священник чуть побледнел:

– Надо что-то делать! Гриффин снова пожал плечами:

– Скажи это Джонасу, друг, мой. Эти мокрые палатки и открытые сточные канавы относятся к его компетенции, а не к моей.

Выведенный из себя, Филд с усилием сделал несколько глотков кофе.