– Я говорю о Рэйчел. Филд кивнул:

– Я знаю. А я говорю об Афине. Не надо недооценивать ее, Гриффин. Однажды она уже поставила тебя на колени, и может сделать это снова.

Гриффин раздраженно посмотрел вверх, на великолепные небеса, и сменил тему.

– Как насчет выпить?– предложил он.– Держу пари, если ты зайдешь в заведение Бекки, то произведешь там настоящий фурор.

Филд засмеялся:

– Спасибо, но у меня есть другие дела.

– Как знать, Филд? Может, тебе удалось бы спасти несколько заблудших душ?

Филд покачал головой, снова засмеялся и, не отвечая, пришпорил лошадь. Гриффин свернул к себе, думая, что, возможно, Филду стоило бы заняться спасением души Афины. Если у нее, конечно, таковая имеется.

Фон Найтхорс неподвижно лежала на запретном ложе в ожидании. Лунный свет, таинственно-пугающий и прекрасный, проникая в окно, серебряными струями омывал ее обнаженное тело.

Она вздохнула, но услышав, как открылась и снова закрылась дверь, затаила дыхание. Его имя, произнесенное хриплым, надрывным шепотом, сорвалось с ее губ.

– Нет, – отозвался мужчина с порога спальни, но голос у него был дрожащий и неровный.

Фон терпеливо похлопала по постели рядом с собой; и, явно после нелегкой борьбы с собой, мужчина подошел и растянулся, не раздеваясь, на одеяле. Он застонал, когда она расстегнула на нем рубашку и скользнула рукой по его сильной и теплой груди.

Приподнявшись на руках и на коленях, Фон медленно провела соском одной груди по его рту. Почувствовав ответное движение его языка, она тихо вскрикнула и в порывисто моляще прижала грудь к его губам. Но мужчина выскользнул из-под нее и сел в темноте, неподвижно наблюдая за ней. Стоя на коленях рядом с ним, Фон ждала.

Казалось, он не двигался целую вечность, но, наконец, протянул руку и указательным пальцем обвел контур груди Фон. По-прежнему оставаясь на коленях, Фон отклонялась назад до тех пор, пока ее плечи не уперлись в шершавую прохладную поверхность стены.

Со стоном он бросился к ней. Он ласкал губами ее шею, ключицы, нежную кожу под сосками. Потом возобновил возбуждающие, дразнящие движения языком, и продолжал их до тех пор, пока ее соски не затвердели, и не заострились от желания. Тогда мужчина стал их целовать, обхватывая горячими губами.

Все тело Фон двигалось в ритме любовного наслаждения. Он припал губами к другой груди, и все началось сначала – покусывание, подергивание, возбуждение. Сосок отвердел, и мужчина ласкал языком только самый его кончик, пока Фон не принялась умолять его хриплым, невнятным шепотом, снова и снова...

Он жадно посасывал ее соски, одновременно лаская пальцами мягкий комочек плоти у нее между ног, то слегка подергивая его, то надавливая, то поглаживая кончиками пальцев. Фон задрожала и вскрикнула, сотрясаясь в неистовстве полноты своего наслаждения. Сжав за плечи, Фон заставила своего возлюбленного опуститься на постель, лишая его последней способности сопротивляться. Она медленно расстегнула на нем брюки. Он извивался и стонал, пока она раздевала его, стоя на коленях меж его колен.

Теперь она сама дразнила и соблазняла его, пока не услышала его хриплую мольбу о завершении. Удовлетворенная тем, что он возбудился достаточно, Фон опустилась на него сверху и мягко направила его внутрь себя. Они двигались в прекрасном и вечном ритме, сначала медленно, потом все быстрее. Второй сокрушительный оргазм потряс все тело Фон в тот миг, когда мужчина тоже вскрикнул, достигнув пика бешеной страсти.

С мокрым от слез лицом Фон легла рядом, водя ладонью по его упругому, мокрому от пота животу.

– Я люблю тебя,– сказала она.

– Нет,– чуть слышно ответил он. Фон резко поднялась и села на постели.

– Это правда! – вскрикнула она. Но она видела, что он качает головой.

– Если бы ты любила меня, ты бы вышла за меня замуж, – спокойно, без укора или злобы отозвался он.

Смахивая с лица слезы, она в отчаянии произнесла:

– Если ты женишься на мне, это для тебя будет концом всего!

– Наоборот, это было бы только началом,– непреклонно возразил он. – Я больше не могу этого выносить, Фон. Я больше не в силах скрывать свои истинные чувства. Пусть ты их стыдишься, но я не стыжусь.

С неловкой поспешностью Фон переползла через него и зажгла лампу, стоящую на ночном столике. Глядя ему в лицо, Фон увидела в нем такую же безысходность, какую ощущала сама, и расплакалась.

– Филд, ты не можешь жениться на индианке.

– Почему? Я люблю индианку.

– Тебя выгонят из церкви!

– За что – за то, что я женюсь? Я – протестант, а не католик.

– За то, что ты женишься на мне! – закричала она. Филд отвернулся от нее, и в мягком свете лампы она увидела, как напряглись мышцы на его спине.

– Это не может больше продолжаться, Фон. Наши встречи, вроде этой, твои «визиты» к Джонасу, все это. Выйди за меня замуж, чтобы я вновь был честен перед лицом Божьим.

Расстроенная, Фон, скользнула на колени, запустила пальцы в блестящие каштановые волосы у него на затылке.

– Все будут называть тебя мужем индианки, – прошептала она.

Он снова обернулся к ней:

– Мне наплевать, как «все» меня будут называть, Фон.

– Но наши дети...

– Наши дети будут «полукровками» – ты это хотела сказать?

– Да!

– Фон, разве ты не понимаешь: важно, какого мнения они будут сами о себе, а вовсе не мнение каких-то там безликих «всех»? Мы окружим их такой любовью, что они будут чувствовать себя защищенными от жизненных невзгод, уверенными в собственных силах и желанными в этом мире, что бы ни говорили о них остальные.

Фон погрузилась в долгое молчание, размышляя. Выйти замуж за Филда Холлистера было мечтой ее жизни давно – с первой минуты, когда она увидела его, после того как его родители подобрали ее, голодную и бездомную, на одной из улиц Сиэтла и взяли жить к себе.

Филд в то время едва замечал ее, так как был на десять лет старше, да еще собирался отплыть в далекую страну под названием Шотландия вместе с Гриффином Флетчером. Когда он уехал, сердце Фон было разбито. Месяц за месяцем, год за годом, лежа по ночам в своей маленькой кроватке на чердаке дома, которого теперь уже не существовало, она плакала о нем.

Даже когда он вернулся, уже посвященный в духовный сан, Фон по-прежнему казалась ему ребенком. С присущим ему добродушным юмором Филд терпел ее безграничное обожание, позволял перекладывать с места на место его объемистые религиозные книги и поглощал все те малосъедобные блюда, которые она стряпала для него в духовке на кухне миссис Холлистер.

Иногда он даже брал ее с собой, отправляясь к прихожанам, и она молча сидела и слушала, как он произносит слова утешения и дает советы, и мечтала, чтобы он заметил ее – по-настоящему заметил.

На какое-то время Филд слегка увлекся Руби Шеридан, дочерью судьи, иногда появлялся вместе с ней на вечеринках и в ответ на бесконечные и безжалостные издевательства Гриффина лишь улыбался и покачивал головой.

И Фон поклялась духам, что никогда в жизни больше не сделает ничего дурного, если только произойдет так, что Филд Холлистер полюбит ее, как мужчина любит женщину.

И, как это часто случается, счастье к Фон пришло в результате трагедии, едва не разрушившей всю жизнь Гриффина Флетчера. Сочувствие Филда к несчастью друга было столь велико, что он переживал горе Гриффина как свое собственное.

Вскоре после этого сгорел дом Холлистеров, и родители Филда погибли. Филд и маленькая сирота-индианка, которую его родители втайне обожали, обратились друг к другу за утешением. Постепенно между ними возникла бурная, порывистая любовь.

Теперь настало время окончательного решения. Перед Фон оказалось два выбора, каждый из которых, она знала, мог погубить Филда навсегда. Если она выйдет за него замуж, его будут презирать, может даже отлучат от церкви. Если она этого не сделает, результаты могут оказаться не менее ужасными.

– Я выйду за тебя, Филд Холлистер,– прошептала она.