Их стол располагался под сенью соломенного навеса, и солнечные лучики, пробиваясь сквозь переплетения, золотили длинные волосы Анастасии, а лицо ее было покрыто тонкой решетчатой тенью. Максим смотрел на нее и декламировал:
– Байрон, – сказала она. – Поэт, которого надо читать в Венеции, мне кажется, поскольку он любил этот город. И я благодарю тебя… как ты льстишь мне, милый мой.
– Он вполне мог написать это тебе, Анастасия. Боже, как ты красива! И, о Боже, как же я тебя люблю!
– Я тебя тоже, – сказала она, улыбаясь ему. Она любила этот кабачок, такой простенький и очаровательный в своей деревенской незатейливости. Затененная терраса, где они сидели, выходила на просторную лужайку с множеством цветочных грядок, изобиловавших цветущей жимолостью, розами и азалией цвета темного бургундского. Было там много деревьев: гостеприимно приглашавшие в свою тень укрыться от палящего зноя августовского дня статные кипарисы, и ветлы, и около их стола гигантская магнолия. Ее цветы были размером с мужскую ладонь, темно-зеленые листья блестели так, словно их только сегодня утром отполировали.
– О, Максим! – воскликнула она вдруг. – Правда, здесь очень красиво? Такое умиротворение и покой во всем. Я никогда не была так счастлива. Никогда.
– Я счастлив с тобой всегда, где бы мы ни были, – сказал Максим, делая ударение на каждом слове. – Ты помогаешь отогнать боль. – Едва он успел произнести эти слова, как пожалел о них, потому что никогда не говорил ей ничего, что хоть отдаленно напоминало бы содержание произнесенной фразы. У Максима была склонность держать некоторые мысли и чувства при себе, о нем никак нельзя было сказать, что у него душа нараспашку.
Она сидела и смотрела на него, меж бровей у нее залегла тугая морщинка недоумения. Она было раскрыла рот, желая что-то сказать, но появился официант с напитками.
– Grazie, grazie,[22] – сказал Максим, поднимая свой стакан, чокнулся с ней и отпил глоток: – Вкусно, очень освежает.
Анастасия последовала его примеру, затем поставила стакан и пристально взглянула на Максима:
– Что ты имел в виду, сказав, что я помогаю тебе прогнать боль?
И надо же было так глупо ляпнуть, корил он себя, думая, как ей ответить.
– Честно говоря, сам не знаю, что я имел в виду, – соврал он, а затем быстро добавил, ловко вывернувшись: – Мне всегда так не везло в любви, до встречи с тобой женщины приносили мне одни разочарования. Я был довольно одинок, скажу я тебе, оглядываясь на прошлое. Да, вот это я и хотел сказать… – Он протянул руку и сжал ее длинные пальцы. – С тобой все переменилось.
Она просияла:
– Я так рада, Максим. Мне просто страшно подумать, что ты был когда-то несчастлив или грустен. Ты ребенком был одинок?
Он покачал головой.
– Ничего подобного! – воскликнул он с излишней горячностью. – У меня была Тедди и добрый старина Корешок.
В этот момент появился Джованни, объявил названия особых блюд на сегодня и принял заказ. Когда хозяин убежал на кухню, Максим завел разговор о предстоящем визите к Ирине Трубецкой в Берлин.
– Вот я и подумал, может, и ты хотела бы поехать со мной, – закончил он. – Я собираюсь выехать числа десятого.
– Я хочу поехать, и мне страшно подумать, что я буду в разлуке с тобой, – призналась Анастасия, опять слегка хмурясь. – Но я не хочу еще раз оставлять Аликс. То есть не сразу после поездки в Венецию. Как ты на это смотришь, ты не против?
– Конечно я против, но я понимаю. – Он улыбнулся ей своей самой обворожительной улыбкой, в его взгляде, остановившемся на ней, было так много ласки и неги.
Через несколько минут подоспела еда. Она была выше всяких похвал. Для начала они отведали теплой поленты – каши с каштанами и к ней нежнейшие жареные креветки, сдобренные разными травками и специями. Слегка маслянистые и до того мягкие, что буквально таяли во рту. Затем они ели fritto misto – разнопородную рыбную мелюзгу, жареную, хрустящую и аппетитную; рыба хорошо шла с обыкновенным зеленым салатом и местными хрустящими хлебцами. Максим заказал еще холодного белого вина. Это было легкое, прозрачное, чуть зеленоватое молодое вино, какое ему раньше уже доводилось пить в Венеции, и подошло оно сейчас как нельзя лучше.
– Правда, ведь было неплохо? – воскликнула Анастасия, когда они закончили трапезу. – Но я съела бы еще что-нибудь. Тебе не кажется, что я ем за двоих?
– Возможно, за троих, судя по тому, как мы набросились друг на друга, – ответил Максим с озорной улыбочкой. – И я очень на это надеюсь. Двойня меня весьма устроила бы.
Она счастливо засмеялась, и, когда вновь появился официант, чтобы унести пустые тарелки и перечислить десерт, она остановилась на мелкой лесной землянике, растущей во Франции и Италии, ароматной и особенно вкусной, если ее есть без сливок или сахара. Максим заказал для себя ломтик сыру с виноградом и черный кофе им обоим.
После завтрака они взяли лодку и поплыли на Джюдекку – остров на противоположном краю лагуны.
Они пошли по улице, ведущей к каналу Джюдекки, далее был Гранд-канал – два водных пути, впадавшие в лагуну.
Максим стоял рядом с Анастасией, обняв ее одной рукой за плечи, и всматривался в даль. По другую сторону широкого водного пространства лежала Венеция, перед ними раскинулся весь город – сверкающий, знаменитый, волшебный, сияющий в лучах послеполуденного солнца.
– Нигде я не любовался более прекрасным видом, чем этот, – сказал Максим, неожиданно повернувшись к ней. – Взгляни на это великолепное расположение шпилей, башен и куполов.
Их взгляды перебегали с Дворца Дожей на другие грандиозные постройки давно почивших венецианцев, на церкви Палладио и солеварни, где выпаривали соль из лагуны много веков назад. Их обоих поражала сказочная красота города, всплывшего из вод перед их взорами.
– Не удивительно, что Каналетто и Тёрнер хотели писать Венецию, – сказала Анастасия. – Какому художнику не захотелось бы уловить это великолепие и запечатлеть его на своем холсте!
– Да, красота неподвластна времени, уникальная красота, – сказал он, и в его голосе послышалось благоговение.
Они добрели, рука в руке, до конца Джюдекки, затем вернулись и взяли лодку, чтобы плыть обратно в гостиницу «Даниэли».
Они лежали на глубокой кровати, вольно раскинувшись на огромных пуховых подушках, наподобие тех, что помнились ему с его берлинского детства. Оба расслабились и кейфовали после завтрака и путешествия на лодках. В спальне царили прохлада и покой, путь жаркому солнцу был прегражден деревянными жалюзи.
Максим прошелся губами по ее обнаженной руке, наслаждаясь ощущением ее шелковистой кожи, ее запахом. Тело Анастасии пахло солнцем с легкой примесью соли и морского ветра, обдувавшего их в лодке, когда они плыли с острова Джюдекка обратно в отель. Золотистая кожа цвета абрикоса и такая же бархатная на ощупь, подумал он, ведя пальцем вниз от ее плеча к запястью.
Большущие глаза Анастасии смотрели на него. На лице ее играла ленивая улыбка. Она была пресыщена любовью: они провели час в постели, и ее клонило в сон от выпитого за завтраком вина.
– Вздремни, – посоветовал он, наклонясь к ней и целуя в волосы.
– М-м-м, наверное, да, – согласилась она, поудобней укладываясь на подушках, натягивая простыню на голое тело.
Опершись на локоть, он продолжал задумчиво любоваться ею. Он так ее любил. И не переставал удивляться этой юной чудо-женщине, преисполненной тепла и радости, доброты и сердечности. Она была очень чувственна и страстна, это открытие приводило его в восторг, доставляя ему огромное удовлетворение.
