— Даниил Трансильванский надул Козимо Первого.

— А саксонец Пайкен, приговоренный к смерти Карлом Вторым[104], купил себе жизнь, превратив свинцовый слиток в золотой, который потянул на сорок дукатов, и из части этого золота была выбита медаль к вящей славе искусного алхимика.

— Искусный алхимик оказался искусным фокусником. Он подменил свинец золотым слитком. Для тебя, Ашарат, самый верный способ получать золото — это переплавлять в слитки, как ты это и делаешь, сокровища, которые твои рабы доставляют тебе со всех четырех сторон света.

Бальзамо задумался.

— Выходит, трансмутация[105] металлов невозможна? — спросил он.

— Невозможна.

— Ну а алмазы? — поинтересовался Бальзамо.

— Алмазы — другое дело.

— Значит, алмаз сделать можно?

— Да, потому что получение алмаза не означает трансмутации одного вещества в другое, а всегда лишь простое видоизменение одного и того же известного элемента.

— И ты знаешь элемент, из которого состоит алмаз?

— Разумеется. Алмаз — это кристаллизованный уголь.

Пораженный Бальзамо замер. Ослепительный, неожиданный, небывалой яркости свет вспыхнул у него перед глазами, и он, словно боясь ослепнуть, прикрыл их рукой.

— Господи, — пробормотал он. — Господи, ты без меры даришь меня, значит, мне грозит какая-то беда. Господи, какое же драгоценное кольцо бросить мне в море[106], чтобы отвести твою ревность? Достаточно, Лоренца, на сегодня достаточно.

— Но разве я не принадлежу тебе? Говори мне, приказывай.

— Да, да, принадлежишь, но пойдем, пойдем.

Бальзамо увлек Лоренцу из лаборатории, прошел через комнату, украшенную шкурами, и, не обратив внимания на легкий скрип, раздававшийся наверху, провел ее в комнату с зарешеченными окнами.

— Ну как, любимый мой Бальзамо, доволен ты своей Лоренцей?

— О, да, — ответил он.

— Чего же ты боишься? Скажи мне.

Бальзамо молитвенно сложил руки и с выражением ужаса, которое вряд ли заметил бы наблюдатель, непривычный читать в его душе, взглянул на Лоренцу.

— А я ведь едва не убил этого ангела, — пробормотал он, — и сам едва не умер от отчаяния, решая задачу, как стать одновременно могущественным и счастливым. Я забыл, что пределы возможного всегда шире горизонта, очерченного нынешним состоянием науки, что большинство истин, ставших общим достоянием, поначалу почитались пустыми мечтаниями. Я думал, что знаю все, а ничего не знал!

Лоренца улыбнулась.

— Ах, Лоренца, — продолжал Бальзамо, — наконец-то осуществился таинственный замысел Творца, создавшего женщину из плоти мужчины и заповедавшего иметь только одно сердце на двоих! Для меня возродилась Ева, которая будет думать в лад со мной и жизнь которой висит на нити, что я держу в своей руке. Боже мой, это слишком для одного человека, и я изнемогаю под бременем твоей доброты.

Он опустился на колени и с восторгом припал к Лоренце, которая улыбалась ему неземной улыбкой.

— Нет! — воскликнул он. — Ты никогда не покинешь меня, под защитой твоего взгляда, что проницает тьму, я буду жить в полной безопасности, ты поможешь мне в многотрудных изысканиях, которым ты одна и можешь способствовать, в чем я только что убедился. И если я не могу делать золото, поскольку золото — однородный, простой элемент, ты скажешь мне, в какой части сотворенного им мира Господь укрывает его, скажешь, где покоятся древние сокровища, которые поглотили океанские глубины. Твоими очами я увижу, как круглится жемчужина в перламутровой раковине, как родится высокая человеческая мысль под нечистым покровом плоти. Твоими ушами я услышу беззвучный ход червя в земле и шаги крадущегося ко мне врага. Я буду равен величием Богу, но стократ счастливей, потому что Бог, будучи всемогущ, одинок в своем божественном величии и не делит ни с каким существом, божественным, подобно ему, своего всемогущества, которое составляет его природу.

А Лоренца, продолжая улыбаться, отвечала на слова Бальзамо пылкими ласками.

— И все-таки, Ашарат, — прошептала она, словно обладала способностью читать любую мысль, тревожившую мозг ее возлюбленного, — ты до сих пор сомневаешься. Ты сомневаешься, смогу ли я преодолеть границу круга нашей любви, сомневаешься, смогу ли я видеть на расстоянии. Правда, ты утешаешь себя, говоря, что если не увижу я, увидит она.

— Кто, она?

— Женщина со светлыми волосами. Хочешь, я скажу тебе ее имя?

— Хочу.

— Подожди… Андреа.

— Верно. Да, ты читаешь в моих мыслях. Но у меня остается последнее опасение. Ты все так же способна видеть на расстоянии, даже если перед тобой находятся материальные преграды?

— Проверь меня.

— Дай мне руку, Лоренца.

Лоренца порывисто протянула Бальзамо руку.

— Ты можешь последовать за мной?

— Куда угодно.

— Идем.

И Бальзамо мысленно покинул улицу Сен-Клод и мысленно повел за собой Лоренцу.

— Где мы? — спросил он у нее.

— Мы на горе, — ответила она.

— Да, правильно, — дрожа от радости, подтвердил Бальзамо. — Что ты видишь?

— Прямо перед собой? Слева? Справа?

— Прямо перед собой.

— Вижу широкую долину, по одну сторону лес, по другую — город, их разделяет река, которая протекает мимо большого замка и исчезает за горизонтом.

— Все так и есть, Лоренца. Это лес Везине, а город — Сен-Жермен, замок же принадлежит де Мезонам. Войдем в дом, который находится за спиной у нас.

— Мы вошли.

— Что ты видишь?

— В передней сидит негритенок в нелепой одежде и ест конфеты.

— Это Самор. Идем дальше.

— Великолепно обставленный салон, в котором никого нет. Двери расписаны богинями и амурами.

— В салоне никого?

— Никого.

— Дальше, дальше.

— Ах, мы в восхитительном будуаре с атласными обоями, на которых вышиты цветы, неотличимые от живых.

— Он тоже пуст?

— Нет, на софе лежит женщина.

— Кто она?

— Погоди.

— Тебе не кажется, что ты уже видела ее?

— Да. Это графиня Дюбарри.

— Все верно, Лоренца, все верно. Я схожу с ума от радости. Что она делает?

— Думает о тебе.

— Обо мне?

— Да.

— Ты можешь прочесть ее мысли?

— Да, ведь я же тебе сказала, она думает о тебе.

— Но что, что?

— Что ты ей обещал.

— Что обещал?

— Обещал дать ей тот самый напиток красоты, который Венера, желая отомстить Сафо, подарила Фаону[107].

— Правильно. И что же дальше?

— Она приняла решение.

— Какое?

— Постой. Она протягивает руку к сонетке, звонит. Входит еще женщина.

— Брюнетка? Блондинка?

— Брюнетка.

— Высокая? Маленькая?

— Маленькая.

— Это ее сестра. Послушай, что говорит ей госпожа Дюбарри.

— Она велит ей распорядиться, чтобы подавали карету.

— И куда она собралась ехать?

— Сюда, к тебе.

— Ты уверена?

— Такой она отдала приказ. О, его уже исполняют: я вижу лошадей, карету. Через два часа она будет здесь.

Бальзамо упал на колени.

— Если она и вправду через два часа будет здесь, — воскликнул он, — мне не о чем больше тебя просить, Господи! Молю только об одном: смилуйся над моим счастьем.

— Мой бедный друг, ты все еще боишься? — промолвила Лоренца.

— Да.

— Чего же тебе бояться? Любовь, которая дополняет физическое бытие, облагораживает и бытие духовное. Любовь, как всякая возвышенная страсть, приближает к Богу, а от Бога исходит просветленность.

— Лоренца, Лоренца, еще немного, и я сойду с ума от радости!

И Бальзамо опустил голову на колени своей прекрасной возлюбленной.

Он ждал доказательства, которое сделало бы его совершенно счастливым.

Этим доказательством должен был стать приезд г-жи Дюбарри.

Два часа промчались мгновенно — время для Бальзамо перестало существовать.