Внезапно Лоренца вздрогнула и взяла руку Бальзамо.

— Ты все еще сомневаешься, — сказала она. — Хочешь знать, где она сейчас?

— Да, — подтвердил Бальзамо.

— Карета мчится по бульвару, приближается, въезжает на улицу Сен-Клод, останавливается у ворот, в ворота стучат.

Комната, где они находились, была удалена от входа и так изолирована от всего дома, что стук бронзового молотка не был слышен в ней.

Тем не менее Бальзамо привстал на одно колено и замер, прислушиваясь.

Два удара, которыми постучался Фриц, заставили его вскочить: то был условный знак, что прибыл нежданный визитер.

— Значит, это правда, — прошептал Бальзамо.

— Ступай, Бальзамо, убедись, только поскорее возвращайся.

Бальзамо подошел к камину.

— Позволь мне проводить тебя до двери на лестницу, — попросила Лоренца.

— Идем.

Они оба прошли в комнату, украшенную шкурами.

— Ты не выйдешь из этой комнаты? — спросил Бальзамо.

— Нет, я же буду тебя тут ждать. Будь спокоен: Лоренца, которую ты любишь, это не та Лоренца, которой ты боялся, и ты сам прекрасно это знаешь. Впрочем…

Она замолчала и улыбнулась.

— Да? — поинтересовался Бальзамо.

— Разве ты не читаешь у меня в душе так же, как я в твоей?

— Увы, нет.

— Тогда вели мне уснуть до твоего возвращения, вели мне оставаться недвижной на этой софе, и я засну и не сдвинусь с места.

— Ну что ж, усни, любимая Лоренца, и жди меня.

Лоренца, уже борясь со сном, приникла поцелуем к устам Бальзамо, пошатнулась и упала на софу, шепча:

— До скорого свидания, мой Бальзамо, до скорого…

Бальзамо помахал ей рукой от двери, но она уже спала.

Приоткрыв рот, Лоренца лежала с распущенными волосами, на щеках играл лихорадочный румянец, глаза затуманились, и она была так прекрасна и чиста, так не похожа на земную женщину, что Бальзамо вернулся, поцеловал ей руку, поцеловал в шею, но не осмелился приникнуть к устам.

Снова раздался двойной стук — то ли графиня торопилась, то ли Фриц опасался, что Бальзамо в первый раз не слышал сигнала.

Бальзамо направился к двери.

Он уже закрыл ее, но тут ему почудился шорох, какой он слышал совсем недавно. Он приотворил дверь, осмотрелся, но ничего не обнаружил.

В комнате никого не было, только Лоренца прерывисто дышала во сне, изнемогая под бременем любви.

Бальзамо закрыл дверь и с радостным сердцем, без всякого беспокойства, страха и дурных предчувствий сбежал по лестнице.

Он заблуждался: не только любовь гнела грудь Лоренцы и делала ее дыхание таким тревожным.

То было нечто вроде сновидения, проникшего в летаргический сон, в который была погружена Лоренца, в сон, столь схожий со смертью.

Лоренце виделось в безобразном зеркале сонных видений, будто среди сгущающегося сумрака часть дубового потолка, нечто наподобие огромной розетки, начала вращаться и медленно, размеренно, равномерно с угрожающим шипением опускаться вниз; у нее появилось ощущение, что ей недостает воздуха, словно этот вращающийся круг потихоньку душил ее.

И еще ей почудилось, будто на этом опускном люке копошится некое бесформенное существо вроде Калибана из «Бури», чудовище в облике человека — старик, у которого живыми остались только глаза и руки, и он не отрывает от нее страшных глаз и тянет к ней иссохшие руки.

И она, несчастное дитя, тщетно извивалась, не имея возможности убежать, не догадываясь об угрожающей ей опасности, чувствуя только, что в ее белое платье вцепились живые клещи, подняли ее, не испытывающую ни ужаса, ни скорби, с софы и перетащили на люк, который медленно-медленно стал подниматься к потолку под унылый визг железа, трущегося о железо, под омерзительный хриплый смех этого чудовища в человеческом облике, что увлекало ее ввысь.

Как и предсказывала Лоренца, посетительницей была г-жа Дюбарри.

Прекрасную куртизанку провели в гостиную. Она ждала Бальзамо, листая презанятную книгу о смерти, гравированную в Майнце; гравюры в этой книге, исполненные с поразительным искусством, представляли смерть, направляющую все действия, какие совершает в своей жизни человек; вот она поджидает его у двери бального зала, куда он пришел, чтобы пожать любимую руку; вот она утягивает его во время купания на дно; вот он идет на охоту, а она прячется в стволе его ружья.

Г-жа Дюбарри разглядывала гравюру, на которой была изображена красавица, прихорашивающаяся перед зеркалом, когда Бальзамо отворил дверь и со счастливой улыбкой поклонился ей.

— Простите, графиня, что я заставил вас ждать, но я неправильно рассчитал расстояние или, верней сказать, не знал, сколь стремительны ваши кони. Я полагал, что вы еще только на площади Людовика Пятнадцатого.

— Как так? — удивилась графиня. — Вы знали, что я приеду к вам?

— Да, сударыня, примерно два часа назад я видел, как вы отдавали у себя в голубом атласном будуаре приказ запрячь лошадей.

— Вы говорите, я была в голубом атласном будуаре?

— Да, там на атласе вышиты цветы. Вы, графиня, лежали на софе. И вам пришла в голову счастливая мысль. Вы сказали себе: «А не съездить ли к графу Фениксу?» — и позвонили.

— И кто же вошел на звонок?

— Ваша сестра, графиня. Так? Вы попросили ее распорядиться, чтобы запрягли лошадей.

— Вы, граф, поистине волшебник. Но не значит ли это, что вы в любой миг можете заглянуть ко мне в будуар? В таком случае вы должны были бы предупредить меня об этом.

— Успокойтесь, графиня, я заглядываю только в открытые двери.

— И, заглянув в открытую дверь, вы увидели, что я думаю о вас?

— Да, и притом с самыми лучшими намерениями.

— Вы правы, дорогой граф: что касается вас, намерения у меня наилучшие. Но признайтесь, что вы, такой добрый, такой услужливый, заслуживаете большего, нежели намерения. Мне кажется, вам предназначено сыграть в моей жизни роль опекуна, а трудней этой роли я ничего в мире не знаю.

— Право, графиня, это было бы для меня великим счастьем. Чем я могу быть вам полезен?

— Как! Вы, прорицатель, и не догадываетесь?

— Оставьте мне хотя бы одно достоинство — скромность.

— Пусть будет так, дорогой граф. Но тогда я начну с того, что сделала для вас.

— О, нет, сударыня, этого я не позволю. Умоляю, поговорим сначала о вас.

— Хорошо, дорогой граф, и тогда первым делом снимите с моей души незримый камень, потому что по дороге я, хоть и ехала быстро, узнала одного из слуг господина де Ришелье.

— И что же этот слуга, сударыня?

— Вместе со скороходом следовал верхом за моей каретой.

— Как вы думаете, с какой целью герцог приказал следить за вами?

— С целью сыграть со мной какую-нибудь скверную шутку, на которые он мастер. Как бы ни были вы скромны, граф, поверьте, Бог одарил вас многими преимуществами, вполне достаточными, чтобы король почувствовал ревность… из-за моих визитов к вам или ваших визитов ко мне.

— Господин де Ришелье, — отвечал Бальзамо, — ни при каких обстоятельствах не может быть опасен для вас.

— Тем не менее, дорогой граф, совсем недавно он представлял для меня большую опасность.

Бальзамо понял, что имеет дело с тайной, которую не успела открыть ему Лоренца. Поэтому он не рискнул вступать на неведомую территорию и ответил улыбкой.

— Да, да, — продолжала г-жа Дюбарри, — я едва не стала жертвой прекрасно подготовленной интриги, к которой и вы, граф, имеете некое касательство.

— Я — к интриге против вас? Да быть этого не может, сударыня!

— А разве не вы дали господину де Ришелье зелье?

— Какое зелье?

— Приворотное зелье, внушающее безумную любовь.

— Нет, сударыня, такие зелья господин де Ришелье составляет сам, у него давно есть рецепт. Я же дал ему обычный наркотик.

— Это правда?

— Клянусь честью.

— Постойте, постойте… А когда герцог попросил у вас этот наркотик? Вспомните, сударь, в какой это было день? Это крайне важно.