В глубоком волнении взялся он за молоток у ворот этого подозрительного дома, где, как он считал, навсегда погребены покой и честь несчастной Андреа. Однако, призвав на помощь волю, он быстро справился с охватившими его негодованием и брезгливостью, чтобы не растерять силы, которые могли ему еще понадобиться.

Итак, он довольно уверенно постучал, и ворота, как обычно, распахнулись.

Держа лошадь под уздцы, Филипп вошел во двор.

Однако не прошел он и несколько шагов, как Фриц, выйдя из передней и задержавшись на верхней ступеньке лестницы, остановил его вопросом:

— Что вам угодно, сударь?

Филипп вздрогнул, словно натолкнувшись на непредвиденное препятствие.

Нахмурившись, он бросил взгляд на немца, как будто тот вышел за рамки обычных обязанностей слуги.

— Я хочу поговорить с хозяином этого дома, — ответил Филипп, пропуская поводья в кольцо в стене и направляясь к дверям.

— Его сиятельство отсутствует, — сообщил Фриц, однако с учтивостью хорошо вышколенного слуги пропустил Филиппа.

Странное дело, Филипп ожидал чего угодно, но только не этого простого ответа.

На секунду молодой человек растерялся.

— Где я могу его найти? — наконец спросил он.

— Не знаю, сударь.

— Но вы же должны знать.

— Прошу прощения, сударь, его сиятельство передо мной не отчитывается.

— Друг мой, — продолжал настаивать Филипп, — мне обязательно нужно сегодня же вечером поговорить с вашим хозяином.

— Вряд ли это возможно.

— Но у меня к нему дело первостепенной важности.

Фриц молча поклонился.

— Стало быть, он куда-то уехал?

— Да, сударь.

— Но он вернется?

— Не думаю, сударь.

— Не думаете?

— Нет, сударь.

— Прекрасно, — начиная выходить из себя, проговорил Филипп, — передайте тогда вашему хозяину…

— Но я уже имел честь вам доложить, сударь, что его нет дома, — невозмутимо прервал Фриц.

— Я знаю, что значит приказ никого не принимать, — продолжал Филипп, — и понимаю вас, мой друг, однако этот приказ не может относиться ко мне, так как ваш хозяин меня не ждет: я явился к нему неожиданно.

— Приказ относится ко всем, сударь, — сорвалось с языка у Фрица.

— Ах, раз есть такой приказ, значит, граф Феникс дома? — воспользовался Филипп промахом слуги.

— И что из того? — осведомился Фриц, которого подобная настойчивость уже начала раздражать.

— Я его подожду.

— Повторяю вам, его сиятельства нет дома, — процедил Фриц. — Недавно здесь был пожар, поэтому в доме жить нельзя.

— Но ты же живешь тут? — сорвалось с языка теперь уже у Филиппа.

— Я живу как сторож.

Филипп пожал плечами, желая показать, что не верит ни единому слову слуги.

Фриц начал сердиться.

— Впрочем, — снова заговорил он, — независимо от того, дома его сиятельство или нет, у нас не принято — в его присутствии или в отсутствии — впускать тех, кто намерен силой ворваться в дом. Так что если вы не подчинитесь нашим правилам, мне придется…

Фриц замолк.

— Что же тебе придется? — поинтересовался Филипп.

— Выставить вас, — спокойно докончил Фриц.

— Тебе? — сверкнув глазами, воскликнул Филипп.

— Мне, — подтвердил Фриц, который согласно свойству своей нации, чем сильнее сердился, тем более хладнокровный вид принимал.

Затем он шагнул к молодому человеку. Тот вне себя от возмущения выхватил шпагу.

Не моргнув и глазом при виде шпаги и не зовя никого на подмогу, возможно, потому что был один, Фриц сорвал со стены рогатину с коротким железным острием и, ринувшись на Филиппа, приемом скорее бойца на палках, нежели фехтовальщика, одним ударом переломил шпагу молодого человека.

Издав гневный вопль, Филипп в свою очередь кинулся к стене, чтобы завладеть каким-нибудь оружием.

В этот миг потайная дверь в коридор отворилась, и в темном дверном проеме появился граф.

— Что здесь происходит, Фриц? — осведомился он.

— Ничего, сударь, — ответил слуга, чуть опуская рогатину, но заслоня ею хозяина, который, стоя на ступеньке потайной лестницы, возвышался над ним на полкорпуса.

— Скажите, граф, — вмешался Филипп, — у вас в стране принято встречать дворянина с рогатиной в руках или это особенность только вашего знатного дома?

По знаку хозяина Фриц опустил рогатину и поставил ее в угол передней.

— Кто вы такой, сударь? — осведомился граф, плохо различая лицо Филиппа в свете лампы, горевшей в прихожей.

— Человек, который непременно хочет с вами поговорить.

— Хочет?

— Да, хочет.

— Это слово вполне извиняет Фрица, сударь; я не хочу ни с кем разговаривать и, находясь у себя дома, отказываю в праве говорить со мною кому бы то ни было. Стало быть, вы не правы, но, — вздохнув, прибавил Бальзамо, — я прощаю вас при условии, что вы уйдете и не будете более нарушать мой покой.

— Хорошенькое дело! — вскричал Филипп. — Вы требуете покоя, хотя сами отняли его у меня!

— Я отнял у вас покой? — переспросил граф.

— Я — Филипп де Таверне! — громко объявил молодой человек, считая, что для графа этим именем будет все сказано.

— Филипп де Таверне? — откликнулся граф. — Ваш отец, сударь, прекрасно принял меня в своем замке, поэтому добро пожаловать ко мне.

— Ну мне повезло, — пробормотал Филипп.

— Благоволите следовать за мной, сударь.

Бальзамо притворил дверь потайной лестницы и повел Филиппа в гостиную, где перед нашими глазами уже прошли некоторые сцены этой истории, в частности, самая последняя — встреча пяти мастеров.

В гостиной горел свет, словно здесь кого-то ждали, однако было очевидно, что так уж заведено в роскошном доме графа.

— Добрый вечер, господин де Таверне, — произнес Бальзамо своим мягким, бархатным голосом, звук которого заставил Филиппа взглянуть на его обладателя.

Но, увидев лицо графа, Филипп попятился.

Поистине граф скорей походил на собственную тень: глубоко запавшие глаза были тусклы, у рта обозначились две складки, а исхудавшее, бритое лицо, на котором выступили все кости, стало похоже на голый череп.

Филипп был совершенно сражен. Бальзамо заметил изумление молодого человека, и горестная улыбка тронула его бледные губы.

— Сударь, — промолвил он, — приношу вам извинения за моего слугу, но, по правде говоря, он выполнял мое распоряжение, а вы, если позволите, были не правы, ворвавшись сюда.

— Вы прекрасно понимаете, сударь, — ответил Филипп, — что в жизни бывают порой крайние обстоятельства; именно в таком положении я и оказался.

Бальзамо промолчал.

— Я хотел видеть вас, — продолжал Филипп, — и поговорить с вами. Чтобы проникнуть к вам в дом, я готов был рисковать жизнью.

Бальзамо продолжал молча смотреть на молодого человека в надежде на какие-то пояснения, требовать которых у него не было ни любопытства, ни сил.

— Наконец-то вы в моих руках, — говорил далее Филипп, — и мы можем объясниться, если позволите, но прежде благоволите отослать вашего человека.

И Филипп указал пальцем на Фрица, поднимавшего штору и как будто ожидавшего распоряжений хозяина относительно докучливого посетителя.

Бальзамо устремил на Филиппа взгляд, желая проникнуть в его намерения, однако, оказавшись перед человеком, равным ему по рангу и происхождению, Филипп вновь обрел спокойствие и силу и был непроницаем.

Тогда Бальзамо движением головы или, точнее, бровей отослал Фрица, и собеседники уселись друг против друга: Филипп — спиною к камину, Бальзамо — облокотившись о столик.

— Прошу вас, сударь, говорить быстро и ясно, — промолвил Бальзамо, — так как я слушаю вас лишь из благорасположения и, предупреждаю, скоро устаю.

— Я буду говорить так, как сочту нужным, сударь, — возразил Филипп, — и пусть это вам не понравится, но начну с вопросов.

Услыхав эти слова, Бальзамо резко сдвинул брови, и в глазах у него сверкнула молния.

Слова эти столько ему напомнили, что Филипп содрогнулся бы, узнав, что шевельнулось в сердце его собеседника.