— Я поняла по тем первым документам… потому и отказалась от отчетов. Давай сходим вниз — в кафе? Я бы уже поела, — сменила я опять тему.

— Лучше я принесу. Ты уже легко дойдешь туда, но людям там может не понравиться твой кашель.

— Да… я не подумала.

Он встал, собираясь сходить за едой. А я вспомнила:

— У меня папина карточка. Там деньги… он сказал не экономить.

— Обижаешь…

Ужинали мы на террасе, только Георгий ел то, что купил, а я — вареную курицу с бульоном. На улице опять быстро темнело. И звезды… и запах вкусной еды, а потом только алых цветов и странно соленый по ощущениям морской бриз — до моря было не так и близко. Городские огни, постепенно зажигающиеся внизу — до самой воды. Я вспомнила…

— У меня есть гитара, ты знаешь? Она хорошо настроена.

— Да, я видел. Сыграть тебе… тихонько?

— Да… — задохнулась я от предвкушения и закашлялась.

— Попей… какао еще теплое… и таблетки после еды.

Он не пел в тот вечер, а я и не просила об этом. Его пение — это было для меня слишком личным, им не хотелось делиться даже с немцами, которые тоже сидели на этой же террасе, только поодаль. Двое мужчин средних лет — сильно уставших, как сказал Георгий. Они даже взяли отдельные двойные номера, чтобы полноценно отдыхать. И сейчас сидели, максимально расслабившись, только изредка тихо перебрасываясь короткими фразами.

То, что исполнял Георгий, похоже, было импровизацией, тоже очень спокойной — в настроение. Я наблюдала за тем, как он держит гитару, сжимает гриф, как перебирает пальцами струны. Пальцами, которые перебирали недавно мои волосы, гладили по щеке, обнимали. Я заворожено смотрела, загипнотизированная их движением, звучанием гитары, общей тишиной вечера и думала уже совсем не о музыке.

Я думала о том, что была бы совсем даже не против, чтобы он сейчас обнял меня и это точно — не просто… не только физиология. К щекам приливал жар — постепенно и неумолимо, сердце билось чаще. Сейчас я была рада, что уже наступили сумерки, и мысли мои останутся просто тайными мыслями и желаниями.

— Катя… — в очередной раз мягко протянул Георгий. Он повторял мое имя очень часто — когда это было оправдано, и когда запросто можно было обойтись без обращения. Но нет же — он опять тянул это «Катя…», заставляя мое сердце сладко замирать. А сейчас аккуратно отложил гитару и уже привычно потянулся ладонью к моему лбу:

— У тебя потемнели щеки, опять жар поднимается к ночи?

И я потянулась к его руке, послушно подставляя лоб и тут очнулась…

— Спать пора, я… спать.

— Не буду ревновать…, не буду. Отказываюсь категорически — это ведет в никуда. Родителей завело, а мне вообще нет никакого смысла ревновать чужого человека, — прикрыла я глаза под темными очками, сняла шляпу и повернулась лицом к солнцу. Очки, наверное, тоже лишние — в них не загорают. Мне хватает ума не плакать. Мыслей, как и слез, тоже нет, умных, во всяком случае — точно. Не хочется ничего и никуда.

В ближайшей к дому крохотной уличной кафешке из четырех столиков оставался свободен только один — на солнцепеке, но это ничего — солнце скоро уйдет за маркизу, а потом уже…

— Черка Николая… Ты! — вздрогнула я от звука смутно знакомого голоса. Поискала глазами (солнце мешало) и нашла — нудист Стеван собственной персоной. Стоит метрах в двух от меня в белых шортах и бледно-голубой майке и смотрит, как на врага. Хорош… хоть статую ваяй по его подобию. И не вызывает ничего, кроме раздражения. Впрочем, как и все окружающее.

— Меня зовут Катя. Здороваться тебя не учили? — буркнула я. Что я вообще приняла его тогда во внимание? Моложе меня года на три, в ущерб мозгу развито все остальное… Даже если он сейчас агрессивен, всерьез бояться не стоит — вон, хозяин харчевни уже посматривает на нас, а невдалеке сидят «мои» немцы и тоже смотрят в нашу сторону — он привлек их внимание своим окриком.

— Чао, — злобно протянул он и сел к моему столику. Уставился, но больше ничего не говорил — молчал.

— Яд копишь? — лениво поинтересовалась я, даже радуясь возможности не думать о другом: — Буду резать-буду бить? Чего ты хотел?

— Злая? Што си тако льут? Горан тэ тако хвалио, а ты… — вначале деланно изумился он, а потом ядовито зашипел, а я безразлично покачала головой и отвернулась — не все понимаю и даже напрягаться на этот счет не хочу. Он помолчал и перешел на русский:

— Мне нужен Николае. Адрес его узнал и пришел, а тут ты спишь — на улице, — хмыкнул он.

— Чао и тебе, Стеван. Я загораю лицом — не видишь? — ответила я, не открывая глаз — солнце слепило.

— А мой отец в отъезде, когда будет обратно — не знаю. Не веришь — зайди и спроси у других. Что тебе нужно от него?

— Спросить — почему плачет моя мамка… нужно, — отвернулся он от меня, растеряв весь свой запал.

— Они расстались. Ты же этого хотел? Добился, радуйся.

— Я хотел, чтобы он сделал ее женой, а не…

— Так ты заставлять его пришел? На самом деле? Или просто покричать?

— Морова язва… — тихо прошипел он, — Горан звонил…

— Дай мне его номер, — встрепенулась я, доставая свой мобильник, — диктуй… забиваю…

— У него нет телефона — только мамкин, — красиво повел Стеван широкими плечами, отводя взгляд: — Звонил с мамкиного.

— Ну да… — хмыкнула я.

— Я сбираю на катер! — взвился парень, — что ты знаешь, чтобы говорить на меня? Куплю катер и займусь морскими экскурсами — не тут, а в Трстено — там е туристы, а катер всего один!

— Бог с тобой, золотая рыбка, делай, что хочешь. Пошли, — встала я из-за столика, — хочу подарить Горану телефон — простенький, только для связи, но чтобы с функцией фото — он любит снимать рыбу, которую поймал. Что ты застыл? Ты передашь его, как мою благодарность за экскурсию на водопады и рыбалку. За то, что он потратил на меня целых два дня.

— Пойдем, — поднялся он тоже, проводя взглядом от шляпы, которую я опять водрузила на голову, по длинному сарафану с сумасшедшими синими цветами по всему подолу, и до самых кончиков светлых балеток, перфорированных дырочками в виде цветочков.

Да. Я еще и глаза накрасила, линзы вставила и вырядилась, как… дура, чтобы дождаться на свежем воздухе возвращения Георгия и встретить его — болеть и сидеть в номере надоело до чертиков. А на деле увидела, как на нем висит одна из девиц, которыми он занимается уже второй день — водит на пляж, таскает на экскурсии в горы, хотя мог просто сдать экскурсоводу, да много чего еще… И тут возникает вопро-ос — а что это было? До этого? Что тогда за извращенный цирк со стихами и признаниями? И зачем?

— Цепляй, — подставил свой локоть кавалер, — покажу ближний магазинчик.

— Жарко, — отвела я его руку, развернулась и вдруг наткнулась взглядом на Георгия, который стоял метрах в десяти и смотрел на нас. Спокойно кивнула ему, а потом — Стевану:

— Пошли. Показывай дорогу.

И мы пошли. Я скосила глаза на парня, что шел рядом, задумавшись о своем. Красавчик… нет, сейчас просто красивый — когда не выделывается и не строит из себя пуп Земли. Но нудист…

— Папа не собирался никого обижать и обманывать, Стеван. Что-то случилось с моей мамой, я сама не знаю — что? Но ей срочно понадобилась помощь и он не смог, наверное, не поехать к ней. Твою маму он очень уважает, но они не обещали ничего друг другу. Он так говорил мне, и я думаю, что не врал. Они взрослые люди, оба отлично знали, что делают и разберутся тоже сами — без твоей и моей помощи.

— Он решил уже. Все знают…

— Там есть кто-то… упущенная возможность? Ну… если бы не папа, она могла выйти замуж там — у себя? — неловко поинтересовалась я.

— Там не за кого, — угрюмо зыркнул на меня Стеван, — но все знают…

— Они и раньше знали — что изменилось?

— Раньше был у нее он — мужчина, защита, помощь.

— А ты тогда кто? Ее кто-то оскорбляет, обижает?

— Н-нет… но все знают.

— Ты — взрослый мужик, сейчас устроил истерику только потому, что кто-то там что-то просто может подумать? Они с Гораном собрались уехать и жить у сестры, ты знаешь об этом? Знаешь, конечно.