– Кто горит? – подпрыгнул Борейко. – Какого черта!

– Дым впереди, ваше благородие, – склонился к окну драгун, ехавший справа.

В воздухе действительно запахло гарью. Борейко покосился на чиновника, но тот лишь пожал плечами. И на всякий случай извлек из внутреннего кармана небольшой револьвер. Карета остановилась столь неожиданно, что Борейко, качнувшийся вперед, больно ударился ногой об угол железного ящика.

– Что там еще? – спросил драгуна поручик.

– Бочка с водой, ваше благородие, – оскалил зубы конопатый всадник. – На пожар едут.

Борейко грязно выругался и пулей вылетел из кареты. Бочка с водой, которую влекли за собой две клячи, действительно застряла поперек дороги, зацепившись колесом за фонарный столб. Кучер кареты, с трудом сдерживая лошадей, поливал отборным матом четверых топорников в светлых робах и дурацких медных касках.

– А я что сделаю?! – орал на кучера пожарный. – Видишь – застряло!

– Застряло! Баграми оттяните колесо, мать вашу! – подсказал медным лбам один из драгун.

Топорники пустили в ход багры, но, увы, освободить телегу им так и не удалось.

– Помогите им! – крикнул своим драгунам Борейко.

Это была его ошибка, но осознал он ее только тогда, когда из-за бочки с водой в сторону кареты одна за другой полетели две гранаты. А следом зазвучали револьверные выстрелы. Борейко, оглушенный взрывами, оторопело наблюдал, как падают на мостовую его драгуны, и все пытался извлечь из кобуры наган, намертво там застрявший.

Вацлав Радзинский, сидевший в пролетке неподалеку от места происшествия, видел, как умело боевики Студента расправились с солдатами. Потом из кареты выскочил человек в штатском с револьвером в руке, но выстрелить ему не дали липовые пожарные.

Радзинский оглянулся на унтер-офицера Костенко, стоявшего в десяти шагах у дверей булочной. Костенко был в штатском, руки он держал в карманах пиджака. Именно ему предстояло перестрелять четверых боевиков, когда они перенесут ящик с деньгами в пролетку, где сидела дама в шикарном платье и шляпке под вуалью. Роль дамы пришлось играть самому Радзинскому, а за кучера у него был Мишка Ревякин, конокрад и сукин сын, по которому давно рыдала Сибирь. Вацлав расстегнул изящную сумочку и нащупал рукоять револьвера. Если Костенко не справится, надо будет стрелять самому. Впрочем, унтера в любом случае придется устранять. Водовозные клячи неожиданно сорвались с места и понеслись вдоль по улицы, чудом не зацепив пролетку. Радзинский выругался и оглянулся. Кони, раненные осколками гранат, продолжали биться на мостовой среди трупов несчастных драгун. Но боевиков возле кареты уже не было. Зато в соседней переулок, распугав немногочисленных зевак, сворачивал тарантас, невесть откуда взявшийся на месте преступления.

Вацлав хоть и не сразу, но сообразил, что вместе с тарантасом умчались в неведомую даль и ассигнации на сумму в два миллиона рублей. Грязно выругавшись, он выстрелил в лоб унтеру Костенко и крикнул в спину ошалевшему Ревякину:

– Гони!

Скрылись они с места происшествия без проблем, но никакой радости по этому поводу Радзинский не испытывал. Его просто трясло от бешенства. В себя он пришел уже на конспиративной квартире, где смог наконец сбросить с себя женские тряпки и переодеться в жандармский мундир. Ревякин с хитрой улыбочкой на тонких губах наблюдал за чудесными превращениями бравого ротмистра. Вацлав с трудом пересилил желание всадить ему в лоб горошину из железного стручка. Теперь, когда деньги столь неожиданно уплыли из его рук, Мишка нужен был ему живым.

– Нагрели нас, выходит, ваше высокоблагородие? – насмешливо спросил Ревякин.

– Выходит, нагрели, Миша, – скрипнул зубами Радзинский. – Но я этого сукина сына из-под земли достану. И ты мне в этом поможешь.

– Кабы он собачьим сыном был, ваше благородие, я бы с дорогой душой, – вздохнул Ревякин. – Но про Студента про меж наших ходят слухи, что оборотень он.

– Это я и без тебя знаю, – угрюмо усмехнулся Вацлав.

– Так я ведь в прямом смысле, ваше благородие. Мать его со Зверем нагуляла.

– С каким Зверем, Миша? – удивленно уставился на конокрада Радзинский. – Ты в своем уме?

– За что купил, ваше благородие, за то и продаю, – обиделся Ревякин. – Мне о нем Епиха рассказал.

– Какой еще Епиха?

– Епифан Белов. Есть в Питере такой карманник, ваше благородие. Они с матерью Студента из одной деревни.

Радзинский с изумлением выслушал пересказ байки неведомого ему карманника Епихи. Боже мой, какое чудовищное невежество. А ведь сожгли бы, пожалуй, несчастную девку, не появись в деревне земский врач. Вот только появился он там, судя по всему, на беду Вацлава Радзинского. Которому теперь приходится кусать локти и с недоумением спрашивать себя, как этому юнцу удалось провести человека, о проницательности которого в Охранном отделении ходили легенды.

На секунду Вацлав даже усомнился в даре, которым наградил его Господь. Но нет, ход мыслей Мишки Ревякина он представлял себе сейчас вполне отчетливо. И с некоторой оторопью осознал, что конокрад не врет. Он действительно боится Студента, считая его существом иной породы. Невежество невежеством, но для подобных опасений должны быть веские основания. Ибо Мишка человек далеко не робкого десятка, оборвавший уже не одну человеческую жизнь. Видимо, Студент действительно обладает незаурядными способностями, если ему удалось обвести вокруг пальца Вацлава Радзинского, до сих пор легко угадывавшего чужие устремления и даже мысли.

Дар Вацлава обнаружился еще в детстве, но он не стал делиться своим открытием даже с родителями, уже тогда сообразив, что это знание, неведомым образом возникающее в сознании, дает ему власть над ближними и дальними. К тридцати годам он научился в совершенстве владеть своим даром, помогавшим ему и в частной жизни, и в карьере, а вот сегодня он попал впросак самым нелепым и дурацким образом.

– А я думал, ваше благородие, что вы меня кокнете, как того унтера.

– Ну и дурак, – усмехнулся Радзинский. – Костенко был службист, его доносу поверили бы. А тебя никто слушать не будет, что бы ты ни плел по моему адресу.