Кто был не особенно в курсе (а таких было большинство) расшифровывал заглавные буквы как «Ленин – Сталин», однако своей они догадливостью хвалились зря. Они ошибались.
Те, кто знал о деле не по слухам, а по насмерть засекреченным инструкциям, расшифровывали эти буквы правильно – «Лучи смерти».
Под замечательную установку созданную в секретной Ленинградской лаборатории товарища Иоффе на «Троцком» отвели всю нижнюю палубу. У каждого трапа, что соединял верхнюю и нижнюю палубы, теперь стояли часовые, охраняя оружие Мировой Революции от дураков и происков империализма, хотя толку от красноармейцев с трехлинейками не было почти никакого.
Соблюдая режим секретности, прежних хозяев цеппелин-платформы распустили в увольнения и отпуска, оставив только самый минимум, а все остальные ходили туда-сюда беспрепятственно, потому как имели такие документы, что у часовых руки опускались. Точнее поднимались. К козырькам фуражек.
Федосей, которого вниз не допустили, все эти ограничения воспринял с внутренней обидой, но быстро смирился. Похоже, что все, что происходило на нижней палубе, было настолько серьезным, что даже его полномочий секретного сотрудника ОГПУ не хватало на то, чтоб прикоснуться к тайне. Хорошо хоть по верхней палубе ходить не запретили, чем Малюков и пользовался.
К виду с трехверстной высоты он уже привык, но голубизна и даль того, что видели глаза, по-прежнему завораживала. Все-таки вид с самолета, сквозь вращающийся винт и вид с дирижабля отличались друг от друга. Полет на «Троцком» более походил на парение птицы и от этого авиатор до сих пор не мог насмотреться на все это, словно далекие его предки, прикованные к пашням и наковальням или к разночинским чернильницам, смотрели на всю эту красоту его глазами и не могли насмотреться.
А на нижней палубе в несколько расстроенных чувствах пребывал агент Коминтерна.
Владимир Иванович Дёготь имел все основания считать себя человеком не трусливым. Много в жизни повидал, в разных предприятиях поучаствовал, да и оперативная работа в Коминтерне требовала крепкости характера, но тут вот он чувствовал себя… Ну… Не в своей тарелке, так скажем… Для человека выше десятого этажа не поднимавшегося, вид трехверстной глубины под ногами действовал на нервы. Оттого, коминтерновец старался не смотреть по сторонам, а сосредоточился на коробке, что держал в руках. Что за штука находилась в ящике, он не знал. Хотелось надеяться, что нужная. Из-за неё срочно, с риском привлечь к себе внимание итальянской контрразведки пришлось сворачивать итальянские дела и в четыре дня добраться из Рима в Тверь. Добраться то добрался, и прибор привез в целости и сохранности, только вот профессору сейчас было не до него. Поэтому-то теперь Владимиру Ивановичу и приходилось нервничать на нижней палубе. Стараясь не смотреть по сторонам, он даже прикрыл глаза, чтоб не видеть в сотне метров от себя плотную массу белоснежного облака, в которой невидимые лучи профессора прожигали быстро затягивающиеся дыры.
Около установки шла непонятная постороннему взгляду работа. Хоть её не было видно, но слышно-то кое-что было. Металл скрипел о металл, что-то свистело ну и ругались там так, как это привычно было всегда русскому человеку.
В стеклянном окошке какого-то эклектического прибора размером с хороший шкаф отражалась часть установки с оператором. Дёготь стал смотреть туда, наблюдая как лысоватый человек сидит на чем-то похожем на мотоциклетное седло, прильнув глазом к трубке прицела.
Над облачным слоем, издали похожем на заснеженную равнину, вдалеке, не меньше чем полудесятке километров, плыли два воздушных шара. Ветер нес баллоны параллельным курсом. Явно целя в них, оператор завертел никелированные колеса.
– Объект в прицеле.
Вокруг зазвучали голоса.
– Накачка?
– 70 %… 80 %… Норма.
– Завершение цикла. Поправка шесть.
– Цель уходит.
– Подстройка…
– Расширение в норме.
– Импульс!
Площадку накрыл свист, переходящий в шелест, словно с огромного дерева вместе с листьями ветер сдул десяток змей и вдалеке вспыхнули два огонька. Несколько секунд все молчали и только когда кто-то из военных, не отрываясь от стереотрубы, сказал:
– Уничтожение! Поздравляю, товарищи!
Люди бросились обниматься, и Дёготь позавидовал им.
На площадке все смешалось и вдруг – выстрел…
Еще выстрел!
Вскочив, он увидел как один из «синих халатов» бежит прочь, расталкивая других. Никто еще ничего не понял. Люди растерянно оглядывались, но тут установка вздрогнула и обрушилась внутрь себя. Проволочная сеть заходила волнами и со звонким протяжным звуком стала рваться.
Дзинь… Дзинь… Дзинь…
Только теперь все поняли что происходит.
Наперерез беглецу бросились сразу два синих халата, но тот отбросил одного, сбил с ног другого и юркнул в лабиринт ящиков.
– Там он! Там!
Военные, кто с винтовкой, кто с наганом, обступили убежище, отрезая беглецу путь к отступлению, хотя куда бежать с дирижабля?
– Выходи, гад!
«Не выйдет», – подумал Дёготь. – «Застрелится… Во всяком случае я бы застрелился…»
Он ждал звонкого щелчка выстрела, но вместо этого взревело так, что защищаясь от ощутимости звука, все прижали ладони к ушам. В глубине составленного из ящиков лабиринта сверкнуло, повалил дым, и тут же сами ящики покатились, рассыпаясь на ходу горящими доскам, и из кучи хлама вылетел огненный факел. Округ пахнуло таким жаром, что люди отшатнулись. Кожа на лице Дёгтя стянулась, и он представил, как скручиваются волосы на голове, превращались в обугленные пружинки. Сквозь вопли обожженных людей неслись далекие крики.
– Уйдет! Уйдет!
Вразнобой захлопали винтовочные выстрелы. Только напрасно. Веселой шутихой прокатившись по палубе, диверсант, с ящиком, из которого хлестали огненные струи, выпал за борт и там только превратил падение в полет. Торжествующе взревев, враг ушел в небо, оставив в воздухе огненный след.
Только теперь Дёготь посмотрел на профессорскую установку. На краю палубы дымились железные развалины, которые одинокие фигуры в синих халатах заливали из пенных огнетушителей.
Федосей мгновенно сопоставил крики «Уйдет, уйдет!» с летуном с огненным ящиком за спиной и в два прыжка оказался в кабине.
– Заводи! От винта!
Чем хороша военная команда для человека – командный голос выводит человека из ступора, заставляет делать привычное дело, а не охать, ахать и разводить в недоумении руками.
Подстегнутый командой техник подскочил к неподвижному винту, ухватился за лопасть обеими руками.
– Контакт!
– Есть контакт!
Рывок, мотор трещит, заглушая удаляющийся рев и разрозненные выстрелы, плоскости нарезают воздух, и машина медленно скатывается в небо. Малюков падал метров триста, пока мотор не набрал обороты.
Развернув аэроплан, он бросился за уходившей в небо яркой, словно сигнальная ракета, точкой. Скорость у него была – о-го-го!
Федосей наддал, чувствуя, что еще немного и мотор аэроплана захлебнется. На чем бы этот гад не летел, его штука была куда мощнее и быстрее биплана. А вот была ли она быстрее пули? Это стоило проверить.
Уверенный в своем превосходства враг не маневрировал, и Федосею оставалось дождаться момента, когда стремительно уменьшающаяся огненная точка попадет в прицел.
Когда это произошло, Федосей нажал на гашетку, надеясь не на мастерство, а на везение. Длинная, на расплав ствола, очередь опередила аэроплан, соединив его с врагом. Этого оказалось достаточно. Звездочка в прицеле вспыхнула еще ярче и превратилась в кляксу черного дыма…
