…Опеку профессора Федосею неожиданно пришлось прекратить. Распоряжением руководства его отозвали из Свердловска в Москву, чтоб отчитаться перед товарищем Ягодой о состоянии дел на объекте.

Собственно это даже не отчет был, а так… беседа.

Генрих Григорьевич внимательно слушал, изредка перебивая Малюкова вопросами по существу – настроения сотрудников, возможности аппарата, профессорские разговоры, не говорит ли профессор о себе, о своем прошлом.

Федосей как мог отвечал.

Ягода слушал молодого чекиста о нападении белобандитов во время испытательного полета, и вдруг перебил, словно тот говорил о чем-то неважном.

– А что товарищ Малюков… Вот вы профессора знаете почти год… Так?

– Так, товарищ Ягода. Даже чуть больше.

Заместитель председателя поднялся из-за стола, жестом остановил попытавшегося подняться гостя, прошелся по кабинету.

– Не показалось вам что-нибудь странным в его поведении…

– Странным?

Ягода кивнул, не стараясь дополнительными вопросами облегчать положение Малюкова.

Федосей озадаченно посмотрел на него, незаметно вытерев о галифе вспотевшие ладони…

Он понимал, что от него чего-то ждут, но не понимал пока чего именно. Что может быть странного в гении? Все там может быть странным. От привычки застывать в задумчивости, а потом соображать где он, до умения из нескольких разрозненных фактов делать не просто верный вывод, а выдавать конструктивное решение… Только для гения это, вероятно, норма…

– Да нет… Нет. Иногда правда задумается о чем-то и потом смотрит так, словно не узнаёт…

Он вспомнил действительно странную вещь и со смущенной усмешкой сообщил.

– Крестится вот иногда по православному…

Ягода промолчал и Федосей неуверенно продолжил.

– Только ведь это среди представителей умственного труда не редкость? Заработался человек и…

– Ну-ну, – приободрил его Ягода. – Интересно…

С минуту Федосей вспоминал еще что-нибудь примечательное, но…

Видя, как чекист старается припомнить что-то еще, зампред ОГПУ махнул рукой. Хоть других дел было по горло, хоть людей катастрофически не хватало, а профессора нужно было брать в разработку всерьёз. К слишком серьезным вещам оказался допущен немец. Слишком большие надежды на него возлагались. Сам Генрих Григорьевич вполне мог представить себе человека без будущего, повидал таких, но вот человека без прошлого – нет. Было у профессора прошлое. Было. Существовало. Только вот куда оно подевалось?

– Ладно, товарищ Малюков… У меня к вам иное поручение.

…Выйдя из здания ОГПУ, Федосей лавируя между редкими авто и пролетками, перешел площадь и по Ильинке направился к Кремлю.

Москва смотрелась словно город будущего.

Вертя головой, и ловя глазами приметы грядущего, Федосей размышлял о том, что мог извлечь из их разговора товарищ Ягода. Странный разговор какой-то вышел. Чудной.

Если только, конечно не имел какого-то скрытого от молодого чекиста смысла, второго, а то и третьего дна.

На красной площади он подоспел как раз к смене караула. Четким шагом часовые в длинных кавалерийских шинелях, с синими звездами на буденовках прошагали к мавзолею.

Он смотрел на них, но как-то в полглаза – чувствовал, как в душе дергается какая-то заноза.

Ежу понятно, что все эти вопросы задавались неспроста. Что-то было за любопытством второго человека в ОГПУ. Не могло не быть…

Вывод напрашивался один и нехороший. Почему-то московскому руководству Ульрих Фёдорович стал казаться подозрительным.

Пока он размышлял, на часах пробило четверть второго. Федосей глянув на башню, заторопился. Времени почти не оставалось, а нужно было еще успеть купить подарки товарищам. Раз в Москву попал как же без подарков? Хоть папирос московских, хоть коробку конфет…

Но как ни странно это началось его нынешняя командировка, закончилось она еще более странно.

Возвращаться в Свердловск ему пришлось на «Товарище Троцком» в качестве сопровождающего особо ценный груз.

Поездом добраться было бы быстрее, но приказы не обсуждаются, а выполняются.

Федосей вспомнил упоительное ощущение полета на профессорском аппарате и вздохнул.

Все бы ничего, но две недели такого счастья он потерял.

Прибыв на аэродром под Тверью, он успел застать окончание погрузки. Верхние палубы «Товарища Троцкого», вероятно ради этого освобожденные от самолетов, уже были заставлены какими-то ящиками, а на нижние грузили громоздкие конструкции похожие больше всего на куски огромных, выше человеческого роста, труб. Пыхтел паровой кран, трещали двигателями два новеньких фордовских трактора, дружно ухали люди, встаскивающие на палубу дирижабля огромный ящик.

Мельком глянув на него, Федосей обратил внимание на заводские клейма. Ящики пришли с Коломенского паровозостроительного завода. Страна строилась, и по советским рельсам побежали советские паровозы. А коли так, то и ничуть не зазорно поработать красным рабоче-крестьянским авиаторам простыми извозчиками, внести свой вклад в индустриализацию окраин.

Лишний раз Федосей убедился, что начальство не зря ест свой хлеб. Дирижаблем, все-таки и впрямь оказалось быстрее.

Цеппелин-платформа, поднявшись на десяток километров в атмосферу, домчалась до Свердловска чуть меньше чем за сутки. Через двадцать часов Федосей, сытый и выспавшийся, сидел в общей каюте, что служила летчикам и экипажу кают компанией, и прихлебывал горячий чай. Любоваться было нечем – соблюдая режим секретности, дирижабль шёл между двух облачных слоев. Нижний – плотный, словно вата закрывал поверхность, а верхний – разряженный на отдельные облака изредка показывал им голубое небо и заходящее солнце.

Порядок в кают-компании был такой же, как и на красном флоте и свободные от вахты авиаторы пили чай и играли в шашки. Федосей сам не играл, а только наблюдал, как красные теснят белых, подтверждая историческую справедливость победы в Гражданской войне. Он не успел пошутить на этот счет, как …

– Вон, вон, вон! – заорал кто-то, показывая рукой в иллюминаторы левого борта. – Летит!

Сперва никто ничего не понял, но боец показал рукой куда-то вверх и головы послушно повернулись в ту сторону.

Федосей из-за чужих спин увидел как параллельным курсом, обгоняя неторопливую громадину «Троцкого» несется блестящее профессорское яйцо. Со стороны оно выглядело празднично. Заходящее солнце отражалось на головной части, оранжевые сполохи выхлопов тянулись за ним, словно две косицы за рыжей девкой-красавицей. Красиво, как на первомайской демонстрации!

Капитан пытавшийся поймать аппарат в окуляры бинокля не успел повернуться. Яйцо, изменив траекторию, круто ушло вверх и пробило облачный слой. Огненный след потускнел, расплылся, стал розовым… Летчики разом заговорили.

– Что это! Что? Самолет?

– На такой высоте? Нет, товарищи. Это что-то другое…

– А что еще тогда?

– Самолет, самолет…

– А вот в синематографе…

Командир опустил бинокль, охватывая глазами всю ширь неба под дирижаблем. В обозначившимся в облачном поле просвете, далеко внизу, лежала земля с невидимыми с такой высоты домами и железными дорогами.

– Высота?

– Шесть восемьсот!

Он обернулся. Посмотрел сразу на всех.

Есть такой особый взгляд у командиров и начальников – вроде бы как поверх голов смотрит, а вроде как каждому в глаза.

– Об увиденном – молчать. Запись в бортовой журнал не делать, а куда следует, я сам доложу…

Чувствуя сладкое приобщение к тайне, Федосей промолчал. Он-то знал то, что возможно, не положено было знать этим простым ребятам, но ничего не поделаешь – у каждого свои тайны.

– Второй. Вон второй!

Пилоты бросились от борта к борту.

А вот этого он и сам не знал…

Следом за первым из облаков вынырнуло второе яйцо, и точно также круто развернувшись, ушло в облака.

Профессор, выходит, времени зря не терял…

Первым, кого Малюков встретил на земле, оказался, конечно же, Деготь.