Потом каждый занялся своим делом – пастор достал молитвенник, молодожены, взявшись за руки, неотрывно смотрели друг на друга, забыв об окружающих, а дельцы достали бутылку и совершенно по-русски, то есть, не обращая внимания на окружающих, начали выпивать, подмигивая друг-другу. Чекист глазами показал на них Дегтю, но тот только плечами пожал. Году в тринадцатом это может быть и смотрелось бы подозрительно, но не сегодня. Мировая война испортила даже дисциплинированных немцев.
Если кто и вел себя тут подозрительно – так это сам профессор. Вместо того, чтоб прилипнуть к иллюминатору и восхищаться видом фатерлянда с высоты птичьего полета, он только глянул небрежно вниз и вернулся к расспросам.
Еще по пути в Бремен профессор расспрашивал их о жизни в СССР. Они как могли отвечали – говорили о развитии науки и образования в стране. О новых институтах, создающихся под идеи химиков и физиков Советской страны, о всеобщей тяге к обучению, о борьбе с неграмотностью… А потом все-таки удалось переключить его внимание на то, что происходило внизу.
Летя в воздухе гораздо интереснее смотреть не по сторонам, а на землю. Воздух вокруг пуст, хотя и прозрачен, а там, внизу, всегда что-то происходит. Там осталась жизнь, с которой пассажир никак не хочет терять связь. Он смотрит, выискивая с двух километровой высоты все, что может привлечь внимание – городки, отдельно стоящие дома, реки, железные дороги…
Поэтому самолет, заметили только тогда, когда он под ругань плотов, пробившую даже закрытые в салон двери, пронесся мимо дирижабля буквально в полусотне шагов. Пассажиры ничего не поняли. Они крутили головами, больше удивляясь не появлению самолета, а несдержанности пилотов. Молодая дама даже покраснела и демонстративно заткнула ушки.
За иллюминатором мелькнула красная ракета, показывая пилоту аэроплана, что тот заигрался. Летчик никак не прореагировал.
– Места ему мало? Ослеп он, что ли? – спокойно поинтересовался Деготь.
Не угадал…
Надежда на то, что летчик ослеп, пропала совершенно, когда тот вновь вышел на встречный курс.
– Разные есть лихачи в авиации, – медленно сказал Федосей, не отрывая глаз от самолета. Аэроплан можно было рассмотреть сквозь толщину стекла иллюминатора только боковым зрением, и от этого невозможно было оценить расстояние и сообразить, чем еще собрался их удивить пилот. – Есть дураки, которые удаль свою показывая, вокруг дирижабля вполне могут мертвую петлю прокрутить. Хватит ума…
Под днищем аэроплана серебристо блеснуло, словно кто-то приклеил там станиолевую фольгу от пачки американского шоколада. Блеснуло ярко, весело…
А на душе стало мерзко, как в детстве, когда доктор с умильной улыбкой предлагал выпить какую-нибудь гадость.
Малюкову приходилось слышать от товарищей – авиаторов рассказы о британских аэропланах, которые оснащались специально для борьбы с германскими цеппелинами особыми дисковыми пилами. Пролетев над баллоном, такой аэроплан проделывал дыру даже в цельнометаллических военных дирижаблях, а уж что говорить про полужесткую конструкцию пассажирского аппарата.
Именно из-за таких вот самолетов немцам пришлось дорабатывать свои цеппелины так, чтоб те могли подниматься до высоты почти шесть километров. Высота спасала – на счастье аэронавтов туда еще самолеты не долетали. Правда и бомбежки с такой высоты стали приносить меньше пользы…
– О Господи! – прошептал профессор, как и Федосей, прилипший носом к иллюминатору. – Матерь божья!
Он тоже заметил и сообразил.
Федосей коротко выругался и бросился в кабину.
Посторонним туда, разумеется, было нельзя и носа сунуть, но в этот момент пилоты на него не обратили внимания. С той стороны кабинного стекла жизнь оказалась гораздо интереснее. Прямо на них из глубины безмятежно-голубого неба наплывал атакующий триплан.
– Это какой-то дурак, – произнес кто-то из пилотов. – Чего он хочет?
Солнце сверкало, отражаясь от стеклянного щитка и от диска пилы.
– Безумец. Он попытается распороть оболочку…
– Признавайтесь мерзавцы, кого из вас хозяин застал сегодня в постели со своей женой? – попытался пошутить радист, но шутку никто не поддержал. Голос у маркони был испуганный и даже чуточку виноватый, словно именно ему и выпала сомнительная честь стать осквернителем супружеского ложа.
Самолет за лобовым стеклом увеличивался в размерах и ощутимо забирал вверх.
Сомнений в том, что собрался делать пилот триплана, не стало. Лезвие хищно переливалось под брюхом маневренной машины. Что произойдет в ближайшие двадцать-тридцать секунд, предсказал бы и человек с одной извилиной.
– Он нас убьет! – Заорал капитан не своим голосом. – Моторы на полный! Вниз! Вниз!!
Впрочем, шанс уцелеть у них существовал. До земли оставалось меньше километра и, к счастью для них дирижабли падали вниз не камнем, а чуть медленнее. Ненамного, но все-таки.
Федосей впрыгнул в салон, ощущая, что время летит быстрее самолета. Пассажиры так ничего и не поняли. Коммерсанты смотрели на него с недоумением поверх небольших металлических стаканчиков, брови патера ползли вверх, обозначая крайнюю степень недоумения… Семейная пара смотрела со спокойным удивлением. В их глазах читалось только осуждение проявленной пилотами несдержанности.
– Мы падаем, – спокойно сказал Федосей. – Честное слово падаем. Держитесь…
Ему никто не поверил, но он не обратил на это внимания – вольному воля… Тем более, что все было, как было, только все же что-то было не так. Он взглядом пробежал по салону, чувствую какую-то несообразность. Профессор! Профессора не оказалось на месте!
Дёготь с глупым лицом держась за собственное плечо поднимался с пола. Один…
– Где?
Чекист показал рукой вниз, в багажный отсек.
Малюков сделал шаг, но больше ничего не успел. Дирижабль содрогнулся, словно ужаленный гадюкой бегемот. Пол ушел из-под ног и диваны, только что услаждавшие бока и седалища пассажиров сдвинулись с места.
Все покатилось кувырком. Пастор упал на бок и громко охнул, придавленный массивным креслом. Молодая пара, шатаясь из стороны в сторону, бросилась к нему на помощь, но тут все накренилось еще больше, зазвенело бьющееся стекло и, перепутавшись в огромный комок, люди, диванные подушки, маленькие столики, покатились к кабине пилотов.
Дирижабль мелко задрожал, и салон прошил высокий визг. Пила резала обшивку.
Заваливаясь на бок, аппарат нырнул к земле.
Федосей машинально поднял голову. Потолок оставался целым, только это уже ничего не значило. Если пострадала внешняя оболочка – всем конец. Газ – душа дирижабля – уходил, превращая летающую машину в набор железок и прорезиненной ткани. Через несколько секунд Федосей поднялся, держась за перевернутый диван. Этих секунд хватило, чтоб линия горизонта ощутимо поднялась. Она, словно гондола, погружались в воду, затапливала иллюминатор, хотя небо еще не отпустило их. В голубой части стекла, пассажиры видели все маневры атаковавшего их аэроплана. Словно тореро, подранивший быка, он отдалился и барражировал, словно присматривал место, куда нанесет решающий удар, тот, который окончательно превратит беззащитного соперника в наковальню или воздушный костер. Они и так летели вниз, но на взгляд пилота-убийцы слишком медленно.
Триплан вновь ринулся к дирижаблю. Теперь беду видели все.
Женщина взвизгнула, но её голос заглушил близкий механический рев. Это был новый звук. Могучий, словно пароходный гудок вой перекрыл все шумы, оставив их без ушей.
Дёготь открывал рот, но Федосей не понимал чего он хочет. Тогда тот ухватив товарища за плечо, пригнул его к иллюминатору. Федосей посмотрел вверх и оторопел.
Это походило на… Да ни на что это не походило! Ближе всего по эволюционной лестнице к этой конструкции стояло обычное яйцо, к трем четвертям которого прикреплены что-то вроде нескольких сплющенных труб, из которых било фиолетово-оранжевое пламя. Из яйца торчали чьи-то ноги в ботинках модного апельсинового цвета. Точнее не чьи-то, а определенно профессорские. Желая прибыть в СССР при полном параде он настоял на них, как не противились посланцы Сталина.
