Размышляя задним числом о процессе исследования, мы пытались выявить его логическую структуру, расчленить его на последовательные ступени. То, что нам удалось таким путем получить, – это прежде всего скелет самого процесса, некоторая идеализация действительного исследования. Ибо в действительности все было сложнее: логические умозаключения переплетались с интуитивными догадками, различные процессы исследования перекрещивались один с другим, различные стадии его не разграничивались столь резко, так что порой, например, формулирование и проверка гипотезы были не двумя последовательными фазами работы, а эти две фазы по крайней мере частично совпадали во времени. Все это следует иметь в виду.

Во всяком продуктивном исследовании, если оно достигает определенной степени сложности, используются более или менее полно средства, подобные перечисленным выше, безразлично, осознает это сам исследователь или не осознает. «Так как процесс мышления… является естественным процессом, то действительно постигающее мышление может быть лишь одним и тем же, отличаясь только по степени…»[371]. В чем же тогда специфическая особенность рассматриваемого здесь исследования «Немецкой идеологии»? И почему результаты, полученные в ходе этого исследования, не были уже получены нашими предшественниками?

Изучением содержания «Немецкой идеологии» занимались многие выдающиеся исследователи, главным образом философы. Но почти никто из них не мог пользоваться и не пользовался рукописью. Многие марксоведы, прежде всего такой выдающийся специалист, каким был Веллер, занимались изучением рукописи «Немецкой идеологии». Но при этом они не исследовали достаточно глубоко содержание рукописи. Таким образом, до сих пор изучение содержания «Немецкой идеологии» и изучение ее рукописи развивались параллельно и независимо друг от друга. С одной стороны, преобладал умозрительный подход, с другой – чисто эмпирический.

В новом исследовании «Немецкой идеологии» была сделана попытка избежать односторонности того и другого подхода, сочетать анализ содержания с анализом рукописи, осуществить более конкретный тип исследования. В этом и заключается его специфическая особенность. Этот новый подход к исследуемому предмету и обусловил получение новых результатов.

Какие же результаты дало применение синтетического метода, представляющего собой единство анализа содержания и анализа структуры рукописи, в исследовании «Немецкой идеологии»? Резюмируем полученные результаты, перечислим основные. Во-первых, была уточнена датировка рукописи. Во-вторых, обнаружено то, что является специфически новым в «Немецкой идеологии», – открытие диалектики производительных сил и производственных отношений. Это конкретизирует определение места «Немецкой идеологии» в истории философии марксизма и уточняет наши представления о процессе формирования и развития марксизма в целом. Наконец, в-третьих, была доказана необходимость новой публикации и затем осуществлена новая публикация важнейшей первой главы «Немецкой идеологии». В этой публикации на основе исследования содержания рукописи и реконструкции общего плана главы было дано новое расположение и расчленение текста – адекватно структуре и содержанию рукописи. Мы пытались дать некоторое представление о том новом, более глубоком понимании теоретического содержания «Немецкой идеологии», к которому открывает путь новая публикация, хотя это и не было главной целью данной статьи. Но ни в специальной статье, ни даже в серии статей нельзя исчерпать всего объема информации, которую содержит в себе правильное расположение и расчленение текста Маркса и Энгельса, ибо потенциальный запас этой информации чрезвычайно велик.

[372]

Эта тема может показаться странной. Маркс, основоположник и классик, гениальный учитель и великий революционер, – и вдруг… о любви!

Или, наоборот, – банальной. Маркс о научном коммунизме, о религии, об искусстве, а теперь – о любви…

Впрочем, не существует, пожалуй, банальных тем, но бывают банальные, скучные и малосодержательные решения. И наоборот, какой бы странной и даже парадоксальной ни казалась тема, – если относящаяся к ней информация объективна, содержательна и полезна, то сама тема представляет интерес и имеет право на существование.

Судите сами.

И в дружбе и в любви он был на редкость счастлив. Было ли это делом случая? Надо полагать, если не все, то главное зависело от самого человека.

В своей знаменитой «Исповеди» на вопрос «Ваше любимое изречение» он отвечал словами Теренция: «Ничто человеческое мне не чуждо» (Соч., т. 31, стр. 492).

Его младшая дочь Элеонора вспоминала о нем словами Шекспира:

И она же о нем писала:

«Для знавших Карла Маркса нет более забавной легенды, чем та, которая обычно изображает его угрюмым, суровым, непреклонным и неприступным человеком… Подобное изображение самого живого и самого веселого из всех когда-либо живших людей, человека с бьющим через край юмором и жизнерадостностью, человека, искренний смех которого был заразителен и неотразим, самого приветливого, мягкого, отзывчивого из товарищей, являлось постоянным источником удивления и забавы для всех, знавших его» («Воспоминания о Марксе и Энгельсе». М., 1956, стр. 262 и 255).

В своей «Исповеди» на вопрос «Ваше представление о счастье» он отвечал – «Борьба». Он был мужественным борцом. Но «этот суровый борец имел глубоко любящую душу». «У этого мужественного борца в глубине сердца было сокровище мягкости, доброты и нежной преданности», – вспоминал его внук Эдгар Лонге («Воспоминания…», стр. 271). Вот почему так глубоко и точно сказала о нем Элеонора: «Он потому и умел так остро ненавидеть, что был способен так глубоко любить» («Воспоминания…», стр. 261).

Он человек был, человек во всем. Ничто человеческое не было ему чуждо. Без этого он никогда не смог бы так много сделать для человечества.

В юношеском сочинении «Размышления юноши при выборе профессии», кончая гимназию, он писал, что смысл жизни – «работать для человечества». Не пройдет и десяти лет, как этот абстрактно-гуманистический порыв юноши конкретизируется совершенно определенным образом: целью его жизни станет борьба за освобождение рабочего класса. Во время революции 1848 – 1849 годов он будет издавать в Кёльне знаменитую «Новую Рейнскую газету» – этот, по словам Ленина, «лучший, непревзойденный орган революционного пролетариата». В последнем, красном номере газеты редакция обратится к кёльнским рабочим с прощальными словами: «Редакторы „Новой Рейнской газеты“, прощаясь с вами, благодарят вас за выраженное им участие. Их последним словом всегда и повсюду будет: освобождение рабочего класса!» (Соч., т. 6, стр. 564).

Вы помните, на вопрос «Ваша отличительная черта» Маркс отвечал: «Единство цели». Он был поразительно разносторонне одарен и в своей деятельности поистине энциклопедически универсален. Его работы в области гуманитарных наук – философии, истории, политической экономии – совершили подлинную революцию. Но он прекрасно знал и многие естественные науки – физику, химию, биологию, астрономию, геологию, анатомию и физиологию, а также историю и теорию техники. После его смерти остались обширные – около тысячи страниц – математические рукописи. Он начал с ученических упражнений в области алгебры и высшей математики, а кончил самостоятельными работами, в которых ставил своей целью дать диалектическое обоснование дифференциального исчисления. Он был великим знатоком мировой художественной литературы. Гёте, Гейне, Шекспира, Бальзака он знал чуть ли не наизусть, а в молодости сам пробовал писать и стихи, и новеллы, драмы и даже роман. Он любил повторять: «Иностранный язык – это оружие в жизненной борьбе», – и на протяжении всей своей жизни он совершенствовал и оттачивал это свое оружие. Его основные произведения – такие, как «Манифест Коммунистической партии» и четырехтомный «Капитал», – написаны, естественно, на родном немецком языке. Но когда ему понадобилось выступить против Прудона, он написал «Нищету философии» на чистейшем французском языке. Когда он вынужден был переселиться в Англию и начал многолетнее сотрудничество в одной прогрессивной американской газете, то статьи для нее он уже писал на английском языке. Он любил перечитывать Эсхила по-древнегречески, «Божественную комедию» Данте – по-итальянски, «Дон Кихота» Сервантеса – по-испански. В пятьдесят лет, когда для раздела о земельной ренте в III томе «Капитала» ему потребовалось использовать русские материалы, он начал изучать русский язык и через полгода мог уже читать не только русскую экономическую, но и художественную литературу.