Я тщательно просматривал от корки до корки все газеты, но там ни единой строкой Афганистан не упоминался. Как будто его нет вообще. Что там творится? Как разворачиваются события?

Рассказывать было можно только то, что я был в качестве советника в Афганистане. Это — для руководства управления и отдела. И все. А насчет того, что видел, что там делал, — молчок. Это был приказ. Никому ни слова. Даже генералу. По-моему, даже шифровка была разослана по всем управлениям, чтобы нас никто не расспрашивал.

Мой начальник отдела весьма ревниво отреагировал на мое молчание. Сделав несколько безуспешных попыток расспросить меня, он сильно разозлился и начал меня «давить». Припомнил, что по годовому плану я должен был сделать то-то и то-то. Где результаты? Нет результатов. На очередном совещании прозвучало, что некоторые сотрудники тянут отдел назад по всем показателям. Это был камень в мой огород. Действительно, я ведь уехал в начале января, а появился только во второй половине сентября. И сразу — в отпуск! Кстати, путевки в дом отдыха мне, как всегда, недосталось, и весь отпуск я просидел дома. Ехать было некуда, да и не на что.

В конце октября я вышел на работу и под жестким прессингом шефа срочно наверстывал упущенные показатели. На душе было тоскливо и пусто. Обещанный вызов в Афганистан все не приходил.

Как-то в начале ноября, уже после того, как я отгулял отпуск, меня вызвали в финансовый отдел.

— Вот, распишитесь, — сказала пожилая финансистка, подавая мне бланк.

Я расписался. Она отсчитала мне деньги: двести двадцать рублей новенькими десятками.

— А что это такое? — спросил я.

— Все вопросы в отдел кадров, — сказала она, официально поджав губы. Я уже открывал дверь, когда она сказала: — Это по шифровке из Москвы. Приказано выдать премию в размере месячного оклада за успешное выполнение правительственного задания… — Финансистка с любопытством смотрела на меня: — А что за задание, а?

Я пожал плечами:

— Не знаю. Наверное, за хорошую учебу в Москве…

Ну что ж, приятно, что не забыли. Видимо, бюрократическая машина все же крутится, я где-то числюсь, обо мне помнят там, в Москве. Это отрадный факт. Да и деньги — это всегда кстати, особенно когда их постоянно катастрофически не хватает.

Стояла поздняя осень. Зачастили дожди со снегом. День заметно уменьшился: уходишь на работу — еще темно, приходишь с работы — уже темно. В городе слякоть. В общем, настроение ужасное.

А тут еще случилась весьма неприятная история.

Дело было под 7 Ноября — в канун очередного юбилея Великой Октябрьской социалистической революции. Намечалась какая-то очередная партконференция.

К тому времени наши областные партийные власти повадились на полную катушку использовать нас на всякого рода конференциях и торжественных собраниях. Офицеры-оперработники — от лейтенанта до майора — стояли на дверях, проверяя документы у приглашенных, сидели на чердаках, за кулисами, охраняли «комнату президиума», где высокопоставленные партийцы пропускали в перерывах между заседаниями рюмаху-другую. Можно было подумать, что в городе действует целый батальон террористов, которые охотятся за нашими партийцами и активистами. На самом деле никаких особо реальных угроз так называемому партхозактиву, по большому счету, не было. Конечно, к ним приходили письма с матерными ругательствами, случались и анонимные звонки. Но дальше этого не заходило. А исполнителями писем, как правило, оказывались психически неуравновешенные люди, уже давно состоящие на учете в психбольнице. Здравомыслящие же понимали, что толку от всех этих угроз и жалоб никакого.

Но отцы города все равно боялись. Они уже давно оторвались от объективной реальности и существовали в своем автономном, тесном, особом и сытом мирке. Нами они отгораживались от всего остального.

Очередная партконференция проходила в Доме политпросвещения. Мы — практически весь оперсостав — должны были стоять на входе, на дверях в зал, за кулисами и прочее. Что самое интересное, оружие нам на такие мероприятия не давали. Получается, что они нас задействовали просто для интерьера, поднятия своего собственного престижа и значимости. Как, например, толстосумы для престижа заводят породистых собак… Опера были недовольны: нас уже затаскали по таким мероприятиям. Роль швейцара была крайне неприятна. Кто-то из наших горько пошутил насчет того, что скоро нам придется обеспечивать безопасность пионерских сборов и собраний октябрят…

Я стоял на дверях в зал и должен был проверять у всех входящих наличие партбилета и специально отпечатанного по такому случаю приглашения. Большая часть добросовестно предъявляла необходимые документы, однако попадались и гонористые. Один из таких, породистый, крупноголовый, гладкий, в отлично сшитом импортном костюме, шел, задрав нос и с каменной мордой.

— Ваш партбилет и пригласительный, пожалуйста! — вежливо обратился я к нему (на инструктаже начальник 5-го отдела все время упирал на необходимость вежливости и тактичности в обращении с делегатами).

Он капризно поджал тонкие губы, брезгливо посмотрел на меня, как на какое-то мелкое неприятное насекомое. Предъявлять документы он явно не собирался, намереваясь пройти просто так.

— Стоять! — тихо, но жестко и угрожающе скомандовал я и заступил ему дорогу.

По роже этого надутого индюка явственно было видно, что он никакой не террорист и не посторонний человек с улицы. Но мне вдруг стало обидно. Какого черта! Вы же сами установили такой порядок: все должны предъявить документы! Так исполняйте! Или порядок не для всех? И вы выше этого порядка? Тогда на какой хрен нас сюда притащили? Просто для мебели?

Позади столпился народ.

— В чем дело? Почему стали? Что вы, побыстрей не можете пропускать? — доносились голоса.

— Ваши документы! — повторил я.

Застопоривший всех индюк барственным жестом правой руки попытался оттолкнуть меня, как бы отстранить внезапно возникшее у него на пути досадливое препятствие. В голове у меня промелькнула мысль о том, что этого делать не надо, но сдержаться я уже не мог. Едва только его рука коснулась моего плеча, я быстрым и почти незаметным движением правой руки захватил его ладонь, легонько сжал и потянул чуть влево и вниз. Если бы я это сделал чуть порезче, двумя руками, да еще с отвлекающим ударом ногой в пах или под колено, эффект, конечно же, был неизмеримо больше: противник бы моментально оказался на полу с порванными связками кисти руки. Но я просто хотел показать этому самодовольному барину, что мы не холуи и что людей, которые исполняют служебные обязанности, надо уважать! Поэтому, сделав только чуть-чуть больно, просто обозначив эту боль, я тут же отпустил его и с невинным лицом повторил:

— Ваш партбилет, пригласительный билет, пожалуйста!

Тут этот индюк поднял такой крик! Он орал, что уже сегодня вечером я буду уволен, и прочее, прочее… Но напролом уже не лез, отошел в сторону. К нему сбежались какие-то люди. Смотрю, с взволнованным лицом подбегает начальник 5-го отдела, ответственный за наше участие в мероприятии. Раньше он сам работал в парторганах, а в КГБ попал по партнабору — для «укрепления». Потерпевший, увидев наконец-то знакомое лицо, начал орать на него, а тот стоит, как побитая собака, только головой кивает. После накачки начальник подскочил ко мне.

— Иди сюда! Александр, встань вместо него! — прошипел он, ухватив меня за рукав и увлекая в сторонку.

— Ты что наделал?

— Ничего.

— Почему не пропускал этого товарища? Ты ему чуть руку не сломал!

— А он документы не предъявлял! Пытался силой прорваться в зал, — заявил я и с невинным видом предположил: — Может, он террорист?

— Какой он, на хрен, террорист! — яростно заорал начальник, но тут же испуганно оглянулся, прикрыл рот ладошкой и продолжал уже шепотом: — Да это же товарищ… — он назвал какую-то фамилию, которая мне ничего не говорила.

— Ну и что? Я такого не знаю.

— Да он же заместитель… — тут он назвал какую-то должность, — ты таких людей должен знать в лицо!