Каждый вновь прибывший в деревню прежде всего знакомится с ее старшиной. Напротив, фигура колдуна долго остается загадочной и неуловимой.

Европейцы, живущие в Африке, обычно говорят с презрительным удивлением о влиянии колдуна, мага, знахаря среди местных крестьян. Но вот что писала 4 марта 1975 года выходящая в Париже американская газета «Интернэшнл Геральд Трибюн»: «Полицейские и скотоводы расследуют многочисленные случаи калечения скота в северном Техасе и в Оклахоме. Они считают, что это может быть делом рук поклонников Сатаны. Было сообщено более чем о 50 случаях калечения скота в 12 сельских графствах в окрестностях Далласа. У животных была выпущена кровь и отрезаны половые органы, губы и уши».

Африканское общество тщательно очерчивало круг обязанностей, которые должен был нести его защитник — маг. Оно же и формировало этих людей. Очень трудно четкой линией обозначить поле их деятельности; это противоречило бы и африканским традициям, которые не терпят резких социальных размежеваний, и народному сознанию, в котором колдун — то оракул, предсказывающий будущее, то ворожей, защищающий от злых сил, то знахарь, излечивающий от болезней, а иногда — все это сразу.

У некоторых племен эти обязанности передавались по наследству, у других существовали чуть ли не школы магии. В любом случае общение с силами, способными разрушить человеческую судьбу, требовало особого умения и осторожности, которыми наделены пожилые люди. Им следовало знать племенные традиции, бесчисленные клановые запреты — табу, очистительные обряды. К ним прибегали за помощью и отдельные люди и целые деревни.

Часто деревенский знахарь, приступая к лечению больного, использовал и магические средства и народную фармакопею. На Мадагаскаре, в столичном университете, мне рассказывали, что местные ученые изучали применяемые знахарями растения, корни и плоды и нередко обнаруживали сильнодействующие лекарственные средства. Об основательном знании целебных свойств растений африканцами писал и выдающийся английский этнограф Э. Э. Эванс-Притчард. Он отмечал, что среди суданских и конголезских азанде были известны и использовались буквально тысячи лечебных трав, корней, плодов.

На сельских рынках Ганы этими снадобьями торговали женщины. Их сторонились. В их ларях рядом лежали высушенные коренья, обезьяньи черепа, иглы дикобраза, различные камни и многое другое. Глядя на это странное смешение, было нетрудно заметить, что подлинно действенное и магическое таким же образом сплеталось между собой в представлениях и этих торговок, и их покупателей, и лекарей. Чтобы безбоязненно соприкасаться с этими предметами, торговка не должна была и сама чураться колдовства.

К оракулам у многих народностей обращались, прежде чем начать любое сколько-нибудь важное дело. Их мнение запрашивали при рождении детей, при выдаче замуж дочери, перед долгой и опасной поездкой. Считалось также, что оракулы способны помочь при поисках преступника.

Деятельность деревенского колдуна была направлена на то, чтобы создать вокруг общинников непроницаемую для дурных начал стену. Но всегда ли было можно ему доверять? Африканские крестьяне видели мир как арену бесконечно продолжающегося столкновения между добром и злом, и в этой борьбе они временами наблюдали странные метаморфозы.

Кто мог предсказать, не обернется ли могущество колдуна против тех, кого он обязан был защищать? Кто мог заранее предугадать, что зависть, досада, раздражение, обиды не подтолкнут колдуна использовать во зло свою таинственную силу? Вот почему в деревнях вместе с надеждами на помощь магов-кудесников всегда жил страх перед ними. Тем более что колдовство никогда не было социально нейтральным. Веками оно служило тому, чтобы поддерживать устои властей вождей, старейшин, чтобы освящать традиционные порядки в семейных отношениях, в землепользовании, в организации трудовой деятельности общины. Поэтому иной раз крестьянин видел в магии и ее служителях противостоящее ему консервативное начало.

Может быть, поэтому в периоды социальных кризисов, когда резко обострялись в деревне все ее противоречия, начинались жестокие, беспощадные преследования колдунов. Их «выявляли», подвергая испытанию ядом, пытками добивались самообвинения и даже казнили.

Уже очень давно предпринимались попытки полностью «извести» колдовство. Сжигались идолы — маски и скульптуры, служившие как бы посредниками во многих религиозных и магических обрядах. Едва ли не первые костры были зажжены еще в XVI веке королем-католиком Конго домом Аффонсу I. Итальянский путешественник Филиппо Пигафетта рассказал о них: «Когда королевство было умиротворено и обстановка улеглась, король созвал вождей всех провинций и публично им объявил, что каждый, у кого были идолы или другие противные христианской вере предметы, был обязан их доставить и передать его министрам под страхом сожжения без отпущения грехов в случае отказа это сделать. Этот приказ начал осуществляться немедленно, и меньше чем через месяц были собраны все идолы, колдовские средства, все почитаемые прежде и принимаемые за богов маски… Все эти омерзительные изображения были собраны королем в нескольких домах города. Он приказал каждому принести по связке дров, чтобы устроить большой костер, в который были брошены идолы, изображения и все то, чему раньше, словно божествам, поклонялся народ».

У бакуба провинции Касаи существовало предание, что самый первый знахарь был одновременно и колдуном. Он выдумал болезни и смерть, чтобы извлекать доходы из людских страданий. Люди попытались от него скрыться, убегали, но он всегда обнаруживал их след. Его били дубинами, рубили саблями, кололи копьями, а он не отставал. В конце концов пришлось людям смириться с его присутствием.

Он и сегодня где-то среди них.

Когда я расспрашивал, кто еще помимо вождя и знахаря находится в фокусе духовной жизни деревни, мне обычно называли или певца — гриота, или поэта — рапсода, знатока исторических преданий племени.

«В Руанде, — писал бельгийский этнограф Жан Вансина, — ответственность за надежное сохранение некоторых традиций возлагалась на генеалогистов, рапсодов, знатоков истории и абииру-хранителей династических тайн. Генеалогисты (абаку-рабвенге) должны были удерживать в памяти списки королей и королев-матерей, знатоки истории (абатеекерези) — самые важные события различных царствований, певцы абасизи — панегирики королям и, наконец, абииру — секреты династии». Каждая из этих групп пользовалась определенными привилегиями, например рапсоды абасизи получали подарки от двора за исполнение своих поэм, освобождались от различных повинностей.

Эти люди были окружены большим почетом и на западе континента. По словам малийского историка Бокара Ндьяйе, знатоки родовой генеалогии, родовых преданий, великолепные рассказчики племенного эпоса — гриоты играли в жизни общества роль, временами не лишенную величия. Хотя у них нередко бывала репутация людей, ловко пользующихся простоватостью и доверчивостью богатых и сильных мира сего, они, в сущности, были носителями истории всего народа, его коллективной памятью.

Эти придворные панегиристы и льстецы далеко не всегда ограничивались в своих речах славословием. По традиции они пользовались безнаказанностью и могли высказывать то, что приходило им в голову. Во многом именно от них зависела репутация вождя, и поэтому с ними не смели не считаться. Это помогало им временами подниматься до роли выразителей и настроений и мыслей широких слоев крестьянства.

В судьбе отдельных гриотов имели большое значение уровень их талантливости, проницательность и сила ума, различные свойства характера, но в жизни профессии в целом едва ли не все определялось отношением общества к собственной истории и ее носителю — мифу, легенде, преданию.

В этой связи вспоминается одно из высказываний ученого Бронислава Малиновского о месте мифа в культуре архаичного общества. Он писал: «Миф играет в первобытной культуре необходимую роль: он выражает, приподнимает и кодифицирует верования, охраняет мораль и ее навязывает, подтверждает действенность обрядов и содержит прямые предписания человеческого поведения. Таким образом, миф — это существенная составная часть людской цивилизации. Он является не пустой побасенкой, а тяжело доставшейся человеку действенной силой, не интеллектуальным комментарием или плодом художественного воображения, а достоверным документом первобытной веры и духовной мудрости».