Но у нас пока хватало занятий и поважнее, так что после того, как троица нас покинула, оставшиеся немедленно приступили к обмену мнениями. Крайцлер занял место у грифельной доски, которую он поделил на три части: слева написал ДЕТСТВО, посередине – ПЕРЕРЫВ, а справа – АСПЕКТЫ ПРЕСТУПЛЕНИЙ. После чего в соответствующих частях доски принялся записывать теории, которые родились у нас на крыше Кэсл-Гарден, оставляя место для возможных озарений, которые могли родиться у братьев Айзексонов. Под конец Крайцлер отошел, дабы полюбоваться результатами, и хотя, на мой взгляд, конспект свидетельствовал о прекрасно проделанной ночной работе, Ласло счел количество улик недостаточным. Он подбросил мелок, переминаясь с ноги на ногу, и объявил нам, что есть еще один существенный фактор, на который нам следует обратить внимание; и в правом верхнем углу доски аккурат под заголовком АСПЕКТЫ ПРЕСТУПЛЕНИЙ вывел единственное слово – ВОДА.

Меня это несколько озадачило, но Сара, немного подумав, отметила, что и впрямь все убийства, начиная с января, были совершены в местах рядом с большим количеством воды. А Цвейгов и вовсе обнаружили в водонапорной башне. Когда я поинтересовался, не простое ли это совпадение. Крайцлер ответил, что сильно сомневается: такой педант, как наш убийца, вряд ли мог допустить какие бы то ни было совпадения. Изрекши это, Ласло подошел к своему столу и вытянул из стопки книг старый том в кожаном переплете. Когда он включил настольную лампу, я уже было приуготовился к нудной цитате из какого-нибудь туринского профессора Моссо (который, как я недавно узнал, занимался революционными исследованиями физических проявлений разнообразных эмоциональных состояний). Но то, что Ласло прочел нам тихим и спокойным голосом, несколько отличалось от того, что я предполагал услышать.

– Кто усмотрит погрешности свои? От тайных моих очисти меня.

Крайцлер выключил лампу и молча откинулся на спинку стула. Я наобум предположил, что это цитата из Библии, на что Ласло кивнул, заметив, что его никогда не переставало удивлять такое обилие мест в религиозных трудах, где речь шла об очищении[18]. Впрочем, он быстро добавил, что не считает нашего убийцу человеком, страдающим от религиозной мании или помрачения (хотя подобные недуги были присущи многим массовым убийцам более, чем прочие формы психических заболеваний). Скорее цитату он использовал поэтически, дабы показать что убийца одержим муками совести и греховностью собственных деяний, а вода, как известно, в подобных случаях – прекрасное метафорическое противоядие.

Но тут вмешалась Сара. Взволнованно и даже нетерпеливо она отметила, что Крайцлер настойчиво возвращается к предположению, будто убийца прекрасно осознает природу своих деяний и жаждет ареста – но вместе с тем продолжает бродить по ночам и резать юных мальчиков. И если мы намерены придерживаться мнения о его вменяемости, у нас остается нерешенным извечный вопрос: для чего ему это необходимо и какое удовольствие он находит во всей этой резне? Прежде чем ответить, Ласло сделал паузу, тщательно взвешивая слова. Так же, как и я, он понимал, что ночь для Сары выпала тяжелая. Кроме того, он знал, что после таких зрелищ человеку совершенно не хочется анализировать душевное расположение их творца: печаль, ярость и ужас слишком велики. Но именно сейчас, учитывая яркость момента, такой анализ и необходим. Сару следовало мягко переубедить, переведя ее внимание на задачу, стоявшую перед нами, и Ласло подошел к задаче окольным путем, начав задавать ей мягкие и на первый взгляд бессвязные вопросы.

Представьте, сказал он, что вы входите в огромный зал с осыпающимися сводами, который заполнен эхом беспрерывного бормотания тьмы людей, разговаривающих сами с собой. Все они распростерты вокруг вас на полу, многие плачут. Где вы оказались? Ответ Сары был мгновенным: в сумасшедшем доме. Возможно, ответил Крайцлер, но ведь это может быть и церковь.

В одном месте такое поведение может считаться признаком безумия, в другом – не только проявлением вменяемости, но и обязательным для всякого уважающего себя человека. Крайцлер попробовал привести и другие примеры: если женщина и ее дети подвергаются угрозе насилия со стороны группы нападающих, а единственным оружием в распоряжении матери оказывается мясницкий тесак, – сочтет ли Сара ее попытку расчленить нападающего признаком безумия? Или другая женщина, узнавшая, что ее муж бьет детей и понуждает их вступать с ним в половую связь, перерезает благоверному горло посреди ночи – можно ли это считать неоправданной жестокостью? Сара ответила, что не собирается отвечать на все эти вопросы и считает их весьма далекими от того, чем мы в данный момент занимаемся. На что последовало быстрое возражение Ласло: единственная разница, объявил он, заключается в отношении Сары ко всему этому. Взрослый, защищающий ребенка, или ребенок, защищающий сам себя, является контекстом, в рамках которого Сара в состоянии оправдать любую, пусть самую ужасную жестокость; но что если наш убийца рассматривает свои нынешние действия как именно такого рода защиту? Может ли Сара изменить свою точку зрения, чтобы принять за данность тот факт, что каждая жертва и ситуация, ведущая к убийству, перекликаются в сознании убийцы с далеким эхом угроз и насилия, и по причинам, которые нам еще предстоит выяснить, он вынужден принять жестокие меры, дабы защитить себя?

Сара выслушала это все с явной неохотой. Меня же, напротив, удивило, насколько мое собственное мнение совпадает с мнением Крайцлера. Вероятно, коньяк раздвигал рамки моего обычного мышления – как бы там ни было, я подал голос и заявил, что в таком случае каждое мертвое тело в свете того, что сказал Ласло. должно быть чем-то вроде зеркала. Крайцлер удовлетворенно сжал кулак и ответил: вот именно – тела действительно были зеркальными отображениями кошмаров, оказавших воздействие на развитие личности убийцы. И подойдем ли мы с биологической стороны, сосредоточившись на формировании того, что профессор Джеймс называл «нервными связями», либо изберем путь философский, который неизбежно приведет нас к дискуссии о развитии души, – так или иначе, нам суждено прийти к одному решению: для человека, которого мы ищем, насилие – не просто часть натурального поведения, но и отправная точка жизненного опыта. То, что он видел, глядя на тела мертвых детей, – лишь отражение того, что, по его мнению, некогда в прошлом, пусть лишь психически, проделывали с ним. Естественно, когда мы смотрим на тела, первой нашей мыслью становится жажда мести и желание защитить будущих жертв. Ирония в том, что убийца верил, будто испытывает те же чувства: возмездие за свое сломанное детство и желание оберечь свою измученную душу.

Несмотря на мягкость, с которой Крайцлер объяснял все это Саре, она, похоже, не переменила отношения. Не могла она просто так забыть о том, что произошло в Кэсл-Гарден, и заняться делом. Сара поерзала на стуле, замотала головой и заявила, что все сказанное Крайцлером – какая-то абсурдная рационализация: Ласло сравнивает эмоциональные и физические испытания детства со взрослой жаждой крови наихудшего пошиба, дерзко бросила она, а между тем подобное сопоставление неуместно и диспропорционально. Ласло в ответ заметил, что это, возможно, и так, но лишь потому, что Сара сама определяет пропорции – исходя из контекста собственного жизненного опыта. Гнев и жажда разрушения не являются основными чертами ее характера, но если бы все было наоборот, еще с тех времен, когда она не была способна сознательно мыслить? Что могло бы насытить подобную глубинную ярость? В случае нашего человека даже кровавым убийствам это оказалось не под силу, ибо удовлетворяй они его, он бы продолжал тихо заниматься своим делом, прятать тела и не заигрывать с угрозой разоблачения.

Видя, что взвешенные аргументы не оказывают большого воздействия на нашего непримиримого партнера, я воспользовался случаем и предложил всем пойти и немного поспать. Пока мы говорили, солнце успело всползти над городом и принести то знакомое чувство крайней дезориентации, что так часто сопровождает ночные бдения. Я был уверен: Крайцлер тоже убежден, что здоровый сон поставит многое на свои места. Единственное, что он добавил к сказанному, перед тем как я забрал Сару: попросил ее не позволять ужасу и гневу заводить ее слишком далеко от нашего следствия. Ее роль в событиях минувшей ночи оказалась важнее, чем он предполагал изначально, и к тому же несколько изменилась. Ведь убийца провел свое детство между мужчин и женщин, и что бы мы ни предполагали насчет участия этих женщин в судьбе убийцы, наши теории навсегда останутся далекими от совершенства допущениями. Только Сара могла предоставить нам иной взгляд на происходящее, сыграть для нас женщину (или несколько таковых), которая могла взрастить эту ярость. Без этого мы не могли рассчитывать на успех.