Семейство Дьюри лишь чудом избегло участи, постигшей множество их белых братьев в Миннесоте. Но пережитое натолкнуло преподобного на новый замысел, который, по его убеждению, оправдывал продолжение его миссии. Раздобыв дагерротипную фотографическую камеру, он принялся усердно снимать зверски изуродованные тела белых, а вернувшись наконец в Нью-Полс в 1864 году, неожиданно прославился – хоть и не в том смысле, в каком принято стремиться к славе. Он демонстрировал свою огромную коллекцию снимков городским толстосумам. С его стороны то была явная попытка напугать этих положительных солидных господ, чтобы те выделяли больше денег на его миссию, но попытка эта дала осечку: фотографии расчлененных трупов были столь ужасны, а поведение Дьюри при их демонстрации столь беспокойным, что многие всерьез задумались о его вменяемости. Он быстро превратился в нечто вроде парии, от него отвернулась паства, о церковной же должности теперь и вовсе не приходилось помышлять. В итоге ему пришлось смириться лишь с местом смотрителя Голландской кальвинистской церкви. Неожиданное прибавление – в 1865 году у него родился второй сын – только больнее ударило по материальному положению семьи, и в результате Дьюри были вынуждены перебраться в крошечную лачугу за городом.

Хорошо зная о бурных истории и поведении незадачливого священника и не будучи осведомленными – как и большинство белого населения восточных штатов – о привычках индейцев, жители Нью-Полса не задавались лишними вопросами, когда им в 1880 году объявили, что убийство Дьюри – дело рук мстительных сиу, решивших наказать преподобного за его дела в Миннесоте двумя десятилетиями ранее. Однако все равно ходили разговоры (как всегда, источник пожелал оставаться неизвестным) о скверных отношениях между семьей священника и их старшим сыном Адамом, который предпочел семейному очагу карьеру фермера в Массачусетсе задолго до убийства. Поговаривали, что Адам мог тайно приехать в штат Нью-Йорк, чтобы разобраться с семейкой: зачем ему это было нужно, никто сказать толком не мог, – но полиция отнеслась к ним философски: мало ли что болтает народ? Поскольку следов юного Яфета, младшего сына Дьюри, так и не обнаружили, в сознании горожан Нью-Полса прочно закрепилась мысль о коварных индейцах-похитителях детей, какими, в общем, их себе так все и представляли.

Вот такая увлекательная история. Впрочем, ею Сара в своем расследовании, естественно, не ограничилась. Вспомнив, что в юности она знавала пару человек из Нью-Полса (несмотря на то, что, по ее мнению, город этот стоял «явно не на той стороне реки») она, выйдя из редакции «Таймс», нанесла несколько светских визитов этим людям: быть может, они что-нибудь еще помнят о тех событиях. Один сказал, что вряд ли. Но Сара никак не могла удовлетвориться столь кратким ответом и принялась расспрашивать его о том, как вообще жилось в Нью-Полсе. В беседе вдруг выяснилась удивительная и важная подробность: городок стоит у отрогов гор Шауангунк – хребта, хорошо известного своими крутыми неприступными склонами. Чуть ли не в ужасе от возможного ответа, Сара поинтересовалась, не практиковался ли кто-нибудь из горожан в скалолазании. Ну еще бы, ответили ей, у нас это довольно популярное времяпрепровождение, особенно среди недавних выходцев из Европы.

Последняя деталь просто оглушила нас с Крайцлером: нам необходимо было переварить услышанное. Ласло сказал Саре, что перезвонит ближе к вечеру, и повесил трубку, после чего мы вернулись в бар.

– Ну? – произнес Ласло чуть ли не с благоговением, заказав свежую порцию коктейлей со льдом. – И что вы по этому поводу думаете?

Я поглубже вздохнул:

– Давайте начнем с фактов. Старший сын Дьюри стал свидетелем ужасающих зверств еще в том возрасте, когда ничего понять в них не мог.

– Да. И его отец был священником или по крайней мере – миссионером. Религиозный календарь, Мур. Их семья должна была жить по нему.

– Кроме того, отец их должен был быть человеком очень суровым, не говоря о странностях, но при этом – достаточно респектабельным, по крайней мере – на первых порах.

Крайцлер принялся водить пальцем по барной стойке, как бы рисуя на ней свои мысли:

– Стало быть… Можно предположить шаблон домашней жестокости, начавшейся достаточно давно и только крепнущей с течением времени. А она порождает всевозрастающую тягу к мести.

– Согласен, – отозвался я. – Мотив есть, его сложно оспорить. Однако Адам несколько старше, нежели мы предполагали.

Крайцлер кивнул:

– Зато младший, Яфет, – примерно того же возраста, что и Бичем. И теперь предположим, что это он убивает родителей, фабрикует записку, исчезает, берет себе другое имя…

– Но ведь это не он был свидетелем убийств и расчленений, – возразил я. – Он тогда просто еще не родился.

Крайцлер в сердцах стукнул кулаком по стойке:

– Верно. У него не могло быть опыта жизни на фронтире.

Какое-то время я пытался разными способами сочетать в голове факты, однако новая интерпретация их не возникала. После нескольких минут напряженных раздумий я только и смог выдавить из себя:

– У нас по-прежнему нет ничего о матери.

– Нет, – подтвердил Крайцлер, продолжая нервно барабанить пальцами по стойке. – Но они – бедная семья, живут скученно. Это особенно тяжело в Миннесоте, где старший сын проводит самые яркие годы своего детства.

– Верно. Был бы он еще немного моложе…

Ласло вздохнул и качнул головой.

– Легион вопросов и ни одного ответа. Боюсь, разгадка нас будет ожидать только в Ньютоне, штат Массачусетс.

– Значит, едем туда и копаем?

– Кто знает… – Крайцлер нервически потянул через трубочку коктейль. – Должен признаться, Мур, я немного растерян. Я же не профессиональный детектив. Что нам делать? Остаться здесь и попытаться добыть еще какие-то сведения о Бичемс, одновременно ища новых версий? Или ехать в Ньютон? Как определить ту грань, за которой надо перестать рассматривать возможности и выбрать единственный курс?

Я тоже на миг задумался.

– Мы не можем этого определить, – заключил я. – У нас нет опыта. Но… – Я поднялся и направился к телеграфной конторе отеля.

– Мур? – окликнул меня Крайцлер. – Куда вас черти несут?

Мне понадобилось каких-то пять минут, чтобы передать все ключевые аспекты расследования Сары но телеграфу в форт Йейтс, Северная Дакота. Телеграмма завершалась короткой просьбой: ПОСОВЕТУЙТЕ НАПРАВЛЕНИЕ.

Остаток вечера Крайцлер и я провели в ресторане отеля «Уиллард», пока официанты не сообщили нам, что им уже пора домой. О сне не могло быть и речи, и мы предприняли прогулку вокруг Белого дома, куря одну за другой сигареты и рассматривая услышанную вечером историю под всеми мыслимыми углами. Попутно мы старались найти в ней место и для загадочного капрала Джона Бичема. Чтобы отработать версию Дьюри, понадобится время – это и так ясно; и никто из нас не произнес этого вслух, но мы понимали и другое – любые затраты времени могут означать, что когда убийца нанесет свой следующий удар, мы окажемся так же неподготовлены к нему, как это произошло на Пятидесятницу. Мы стояли на перепутье, и один путь стоил другого. Бесцельно бродя в вашингтонской ночи, мы, парализованные, не двигались с места.

Но тут фортуна улыбнулась нам – по возвращении в отель нас встретил клерк с телеграммой. Она была отправлена из форта Йейтс, причем, судя по всему, тотчас по прибытии Айзексонов на место. Текст был краток, но беспрекословен: ВЕРСИЯ ВЕСКАЯ. РАЗРАБАТЫВАЙТЕ.

Рассвет мы встречали уже в поезде, мчавшем нас в Нью-Йорк, где мы планировали навестить №808 по Бродвею, а уж потом отправляться дальше в Ньютон. Предпринять что-либо конструктивное в Вашингтоне представлялось решительно невозможным – мы даже заснуть толком не могли после того, как нам одобрили курс следствия. Путешествие на север, по крайней мере, могло удовлетворить жажду действий, и мы надеялись хоть на несколько часов немного расслабиться. Мысль об этом согревала нас при посадке, но едва я смежил веки в темном купе, какое-то смутное неспокойствие заставило меня встряхнуться. Я зажег спичку в попытке рационально-то объяснения этому нелепому страху. Напротив обнаружился Крайцлер, молча глазевший в окно на пролетавшие мимо ночные ландшафты.