– Кем бы или чем бы он ни оказался, – заявил Маркус, когда мы подошли к №808, – мы знаем, что он может приходить и уходить незамеченным. Похоже, он свой в таких заведениях.

– Верно, – согласился я. – Что возвращает нас все к тем же клиентам, а это значит, что он может оказаться кем угодно.

– Ваша теория насчет рассерженного посетителя может оказаться полезной. Даже если он не залетная птица, его, должно быть, не раз обдирали как липку.

– Не уверен. Встречались мне мужчины, ограбленные шлюхами. Да, они могут при случае душу из женщин выбить, но устроить такую резню? Этот человек просто обязан быть сумасшедшим.

– Так, может, возвратимся к старым версиям Потрошителя? – спросил Маркус. – Может, у него мозг попорчен дурной болезнью? Которой он заразился в притонах вроде Эллисонова или «Золотого Правила».

– Глупости, – возразил я, руками будто бы отталкиваясь от этой гипотезы, чтобы собраться с мыслями. – Единственное, за что мы пока можем держаться, – то, что наш убийца вменяем. Теперь это уже не оспаривается.

Маркус ненадолго замолк, после чего заговорил, тщательно подбирая слова:

– Джон. Вы же спрашивали себя, я полагаю, что будет, если основные допущения Крайцлера ошибочны?

Сделав глубокий вдох, я ответил:

– Да, я задавался таким вопросом.

– И каков ответ?

– Если он ошибается, всех нас постигнет неудача.

– И вы удовлетворены этим ответом?

Мы уже успели дойти до юго-западного угла 11-й улицы и Бродвея, где сновали экипажи и трамваи, развозя по городу гуляк. Вопрос Маркуса будто бы повис в воздухе передо мной, мешая влиться в привычный городской ритм. Недалекое будущее пугало. В самом деле – к чему сведутся все эти ужасные знания, накопленные нами, если основные предпосылки неверны?

– Это темный путь, Маркус, – тихо ответил я. – Но у нас есть только он.

Ночью над городом разыгралась настоящая вьюга, так что все пасхальное утро оказалось припорошено легкой белой пудрой. К девяти утра столбик термометра так и не поднялся выше сорока градусов (это случилось уже позже, днем, да и то всего на несколько минут), так что меня весьма соблазняла мысль остаться дома в постели. Но у Люциуса Айзексона были важные новости для всех нас – по крайней мере, так он сказал в телефонном разговоре, – поэтому вместе с первыми колоколами церкви Милости Господней, созвавшими прихожанок в воскресных шляпках к дверям, я втащил свое усталое тулово в нашу штаб-квартиру, которую покинул буквально полудюжиной часов ранее. Люциус провел вчерашний вечер за беседой с отцом Али ибн-Гази, из которой не почерпнул ничего интересного. Старший Гази был крайне неразговорчив и угрюм, особенно когда Люциус показал ему свою бляху. Вначале Люциус полагал, что его недружелюбие – обычная реакция трущобного жителя на блюстителя закона, однако позже, выходя из здания, он повстречался с домовладельцем, и тот сообщил ему, что в тот день сириец удостоился визита небольшой группы джентльменов, в том числе – двух священников. Описание коих полностью совпадало с тем, что рассказывала миссис Санторелли, однако домовладелец подметил и новую деталь: у одного святого отца на пальце был перстень-печатка Епископальной церкви. Это означало вещь совершенно немыслимую: похоже, католик и протестант работали вместе, преследуя некую общую цель. Домовладелец затруднился эту цель обозначить, ибо не мог сказать, о чем священнослужители беседовали с Гази, однако сразу после их ухода тот вернул хозяину долги по аренде – до последнего цента и в крупных купюрах. Люциус собирался рассказать нам об этом еще прошлой ночью, но так вышло, что, покинув сирийские трущобы, он решил заскочить в морг. Детектив хотел узнать, осматривал ли тело Али коронер, и если да, какое официальное заключение вывел, но его заставили ждать без малого три часа. А потом сообщили, что тело давно передано для захоронения, а единственная копия заключения – необычайно, как заверил Люциуса офицер в морге, лаконичная, – отправлена для ознакомления мэру Стронгу.

Таким образом, невозможно было точно определить, кто именно оказался замешан во всей этой истории – священники, коронер, мэр или кто-то еще, однако налицо оставались сокрытие фактов и попытка подпустить тумана в происходящее. У нас появилось чувство, что мы не просто ловим убийцу, а противостоим чему-то большему, и ощущение это, впервые мелькнувшее у нас в головах после убийства Джорджио Санторелли, теперь расцветало и немало беспокоило нас.

Получив, таким образом, зловещих шпор, наш отряд в последующую неделю с удвоенной энергией взялся за расследование. Места убийств и дома терпимости вновь и вновь навещались братьями Айзексонами, которые часами пытались обнаружить не замеченные прежде улики и целыми днями пробовали вытянуть новые сведения из всех, кто мог заметить или услышать что-нибудь подозрительное. Нo всюду им преграждала дорогу знакомая стена молчания, заткнувшая рот отцу Али ибн-Гази. К примеру, Маркус задумал было подвергнуть смотрителя из Кэсл-Гарден более серьезному и обстоятельному допросу, нежели тот, которым пришлось удовольствоваться в ночь убийства, но когда детектив явился в форт, ему сообщили, что смотритель уволился и покинул город в неизвестном направлении. Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: куда бы ни исчез этот человек, с собой он прихватил внушительную пачку денег – из тех, которыми по всему городу налево и направо швырялись два неопознанных священника. Тем временем Крайцлер, Сара и я подробнее прорисовывали нашего воображаемого убийцу, в качестве отправных точек используя характерные особенности людей, совершавших похожие преступления. Как это ни прискорбно, в таких «пособиях» недостатка у нас не было: похоже, число их увеличивалось прямо пропорционально улучшению погоды. Как минимум одно такое происшествие, как ни странно, напрямую зависело от погоды. Мы с Крайцлером заинтересовались следствием по делу некоего Уильяма Скарлета, задержанного у себя дома полицией при попытке убийства собственной восьмилетней дочери топориком. Патрульный, прибывший на место, незамедлительно послужил новой мишенью для мистера Скарлета, в результате чего все добропорядочные обыватели по 32-й улице и Мэдисон-авеню много часов кряду не могли уснуть, терпя оглушительные завывания этого безумца. К счастью, дочери и патрульному удалось спастись бегством, не получив при этом серьезных травм. Позже, когда Скарлета наконец удалось усмирить, он объяснил свои действия тем, что его свела с ума сильная грозовая буря, бушевавшая той ночью над городом. Как ни удивительно, Крайцлер удовлетворился подобным оправданием. Скарлет в самом деле души не чаял в своей дочурке, не говоря уже о том, что ни разу не становился на пути закона. И хотя Ласло по обыкновению склонялся к версии, что происшедшее стало результатом застарелого отклонения психики, он все же не исключал возможности, что приступ действительно вызван грохотом разбушевавшейся стихии. Так или иначе, это, вне всякого сомнения, могло служить примером временного помешательства, в связи с чем дело не могло представлять для нас никакого интереса.

На следующий день Крайцлер пригласил с собой Сару для участия в расследовании дела Николо Гароло, иммигранта, проживавшего на Парк-роу: тот серьезно порезал свою невестку и ее трехлетнюю дочь после того, как малышка якобы пожаловалась, что Гароло хотел сделать ей «больно». В данном случае «больно» для Ласло совершенно определенно значило попытку домогательства, а поскольку все действующие лица были иммигрантами, дело представлялось вдвойне интересным. И хотя семейные узы весьма снижали пользу этого примера для нашего расследования, пострадавшая невестка снабдила Сару весьма любопытными деталями, пригодными для постройки образа «воображаемой женщины».

В дополнение ко всему, дважды в день нам приносили газеты, которые надлежало внимательно просматривать в поисках ценных крупиц информации. Процесс был довольно косвенным, поскольку нью-йоркская пресса после случая в Кэсл-Гарден мало-помалу перестала освещать убийства мальчиков-проституток. При этом группа граждан, собравшаяся было нанести визит в Городскую ратушу с целью выяснения всех обстоятельств, так и не организовалась. В итоге краткая вспышка интереса к делу, замеченная за пределами иммигрантских трущоб после убийства ибн-Гази, была умело и быстро потушена, оставив ежедневным изданиям на откуп лишь сообщения о других убийствах в разных концах страны. Их-то мы и штудировали терпеливо, в надежде собрать больше элементов, полезных следствию.