– Отлично, Сара! Не знаю, что бы сказали ваши родственники, присутствуй они при таком выступлении, но бог свидетель – я вами горжусь!

Его слова прозвучали настолько тепло и восхищенно, что Сара закрыла глаза на снисходительный тон и вернулась на место с довольной улыбкой.

Когда мы дошли до непосредственного распределения сил полиции в воскресную ночь, Теодор живо включился в процесс.

Ему хотелось лично отобрать людей для дежурства на башне Хай-Бридж, поскольку задание требовало недюжинной осторожности и терпения: любой намек на присутствие полиции – и Бичем исчезнет. Помимо наблюдения за мостом Хай-Бридж, Рузвельт намеревался подвергнуть тщательному осмотру все прочие мосты и паромные переправы, а кроме того, дополнительные наряды должны были регулярно патрулировать набережные как с восточной, так и с западной сторон. И наконец, группы детективов будут направлены во все дома терпимости, за которыми мы следили в ночь убийства Ломанна, хотя у нас были все основания считать, что Бичем похитит свою жертву где-то в другом месте.

Нам осталось только одно – распределить собственные роли в этой драме. Мне, Саре и братьям Айзексонам очевиднее всего было бы присоединиться к хай-бриджской группе, однако настал момент, когда я вынужден был объявить, что не смогу составить им в этом компанию, разве что позднее, ибо я намереваюсь отправиться с Крайцлером в оперу. На лицах моих друзей отразилось искреннее недоумение, но я не имел права раскрывать условия нашей сделки с Ласло, а благовидным предлогом не запасся. К счастью, прежде чем Сара и Айзексоны принялись выпускать но этому поводу пар, я получил помощь из совершенно неожиданного источника: Теодор тоже намеревался почтить вниманием грандиозный бенефис. Рузвельт объяснил это тем, что вряд ли мэр Стронг одобрит задействование столь значительных сил полиции в ночном расследовании убийств каких-то мальчиков-проституток. Однако если Рузвельта увидят на столь многолюдном и громком мероприятии, где кроме него будут присутствовать сам мэр и один-два члена Совета уполномоченных, это не привлечет ненужного внимания к нашей ночной охоте. Теодор поддержал и мое намерение появиться в опере, сказав, что это еще действеннее собьет с панталыку наших противников, а кроме того – и тут он буквально слово в слово повторил Крайцлера, – Бичем никогда не действует раньше полуночи, и нет причин полагать, что сейчас он изменит заведенному правилу. Мы с Рузвельтом запросто присоединимся к охоте сразу после окончания представления.

Перед лицом своего высочайшего начальства Айзексоны неохотно уступили. Но Сара не прекратила бросать на меня взгляды, исполненные подозрения, и дождавшись, когда остальные продолжат обсуждать расстановку сил, отвела меня в сторону.

– Он что-то затевает, Джон? – спросила она тоном, не допускающим уверток и возражений.

– Кто, Крайцлер? – ответил я, надеясь, что прозвучало убедительнее, чем мне показалось. – Нет, я так не думаю. Мы с ним давно собирались. – И дальше я чуть покривил душой: – Но если ты считаешь, что это плохо, я просто могу сказать ему, что…

– Нет, – быстро ответила она, только убежденности в ее голосе я не услышал. – То, что сказал Теодор, имеет смысл. Все равно у Хай-Бридж будем все мы, так что я не знаю, зачем ты нам понадобишься. – – Меня слегка взбесили ее слова, но показывать этого было нельзя. – И все же, – продолжала Сара, – три недели от него ни слова, а тут завтра ночью он вдруг появится? С чего бы? – Её взгляд блуждал по комнате, пока она перебирала вероятности. – Просто дай нам знать, если тебе покажется, что у него есть какой-то план, хорошо?

– Ну разумеется. – Сара одарила меня таким скептическим взглядом, что я на нее вытаращился. – Сара, ну почему бы я тебе этого не сказал?

На это она ответить не могла; на это и я ответить бы не смог. Только одному человеку были известны подлинные причины моей скрытности, и он не был готов их раскрыть.

Хотя всем нам было крайне важно хорошенько отдохнуть перед воскресным предприятием, еще важнее казалось мне выйти в город в субботу вечером и попробовать отыскать того уличного мальчика, о котором рассказывал Джозеф. Но без имени и описания его внешности шансы наши были невелики; ночь сгущалась, а они становились все меньше. Прочесав кварталы Нижнего Ист-Сайда, Гринвич-Виллидж и Филея, служившие основными пристанищами таких субъектов, мы снова обошли все дома терпимости, предлагавшие мальчиков клиентам. Но везде на нас смотрели непонимающе, а затем попросту отмахивались. Мы ищем мальчика, говорили мы, он работает на улице, возможно, собирается в скором времени выйти из игры (хотя мы помнили, что если Бичем продолжает следовать обычной схеме, он должен был сказать жертве, чтобы та не афишировала свой уход); мальчика, который был другом Джозефа из «Золотого Правила» – да-да, того, которого недавно убили. Сколь мизерны бы ни были шансы, они сразу же перечеркивались последним вопросом: все, с кем мы заговаривали, немедленно приходили к мысли, что мы ищем убийцу Джозефа, и не желали впутываться в это дело. К полуночи до нас дошло, что если мы действительно хотим отыскать мальчишку, нам придется сделать это с помощью Бичема – при условии, что тот не убьет его прежде.

Подобный вывод отрезвил нас так, что мы немедленно разъехались по домам. На этот раз каждому было ясно: мы ожидаем встречи с убийцей уже не так, как раньше, и дело здесь не только в том, что нам многое известно о нем и его прошлом; нас неотступно преследовало чувство, что предстоит конфронтация, и она в немалой степени, пусть и бессознательно, подготовлена самим Бичемом, а потому станет намного опаснее, чем мы предполагаем. Это правда – мы с самого начала допускали, что в поведении убийцы сквозит желание быть остановленным; но теперь мы осознавали, что у этого желания есть и катастрофическая, даже апокалиптическая сторона, и «остановка» эта повлечет за собой жестокое насилие по отношению к тем, кто ему эту услугу окажет. Конечно, мы вооружены, и с учетом полицейского прикрытия у нас есть численный перевес в десятки, а то и сотни раз, но человек этот всю свою кошмарную жизнь успешно противостоял и не таким испытаниям, более того – вышел из них победителем уже тем, что пережил их. Вдобавок даже результат скачек не определяется одной лишь статистикой; в расчет берутся непостижимые факторы породы и тренировки. И если учитывать подобные факторы в нашем грядущем предприятии, исход его выглядит совершенно иначе даже с учетом огневой мощи и численного перевеса. Так что я совершенно не был уверен, что при таком расчете преимущество – не на стороне Джона Бичема.

Стоя в толпе леди и джентльменов, обладающих достаточным количеством денег и опрометчивости, чтобы именовать себя «Нью-Йоркским Обществом», нетрудно постичь состояние ума бомбиста-анархиста. Офраченные и разодетые, сверкающие драгоценностями и благоухающие парфюмом легендарные Четыреста Семей города, вместе с их родственниками, свойственниками и приживалами, могут толкаться, язвить, сплетничать и набивать утробы с таким самозабвением, что непосвященному наблюдателю это может показаться даже забавным, но вот несчастному парвеню, оказавшемуся и их среде, будет не до смеха. Именно таким парвеню я имел несчастье оказаться воскресным вечером 21 июня. Крайцлер попросил меня (что показалось мне странным даже тогда) не заезжать за ним на 17-ю улицу, как обычно, а прибыть прямо в забронированную ложу «Метрополитен» непосредственно перед началом представления, так что мне пришлось взять кэб до «желтой пивоварни» и пробиваться к нашим местам по узким лестницам самостоятельно. Ничто иное так не выявляет инстинктов убийцы в аристократической верхушке нью-йоркского света, как благотворительная акция; проталкиваясь через вестибюль и пытаясь сподвигнуть на минимальное перемещение в пространстве неисчислимых granddames, чьи одеяния и пропорции служили гарантом их незыблемости и статуарности, я время от времени сталкивался с людьми, знакомыми мне с детства, друзьями моих родителей, которые, завидев меня, немедленно отворачивались или же отвечали на мои приветствия неуловимыми кивками, недвусмысленнее слов объявлявшими: «Прошу, увольте меня от унижения еще и разговаривать с вами». Меня это ничуть не смущало, если б не одно обстоятельство – никто из них не почитал за труд даже шелохнуться, чтобы пропустить меня. Когда я наконец достиг второго яруса, мои нервы, равно как одежда, пребывали в совершеннейшей растрепанности, а в ушах стоял звон нескольких тысяч в высшей степени идиотских бесед. На счастье, мне удалось протиснуться в боковой буфет под лестницей, опрокинуть бокал шампанского и добыть парочку полных, после чего я бесповоротно направился к ложе Крайцлера. Ласло уже изучал программу вечера, расположившись в глубине.