– Поскольку, я вижу, вы для себя уже давно все решили, доктор, я полагаю бессмысленным мое дальнейшее участие в изысканиях. – Я испугался, что сейчас она снова достанет «дерринджер», но Сара предпочла пальто. – Вероятно, вы сочли забавным сочинить мне какое-то занятие, – бушевала она. – Но хочу довести до вашего сведения, что не нуждаюсь в том, чтобы меня развлекали, морочили мне голову и возились со мной – слышите, вы?

С этими словами она вылетела из комнаты, хлопнув дверью. Мы с Айзексонами обменялись еще более обеспокоенными взглядами, но слова были излишни. Все и так прекрасно понимали, насколько Сара была права, а Крайцлер – необъяснимо и упрямо нет. Ласло глубоко вздохнул и опустился в кресло – и на миг нам показалось, что он сам понял, какую глупость только что совершил. Однако попросил он, сославшись на усталость, одного – оставить его на сегодня. После чего снова вперил взор в письмо перед собой. Мы тихо собрали вещи и выскользнули из комнаты, не забыв попрощаться с Ласло. Впрочем, он нам так ничего и не ответил.

Если бы инцидент сей не повлек за собой никаких последствий, я бы не стал его здесь и упоминать. Признаю: это было первое серьезное разногласие в доме №808 по Бродвею. Впрочем, таковые были неизбежны, и мы, вне всякого сомнения, вскоре бы его одолели. Но обмен резкостями между Крайцлером и Сарой последствия имел, и те не только открыли нам многое, до той поры неведомое даже для меня, о прошлом Крайцлера, но и вплотную подвели нас к встрече лицом к лицу с одним из самых жутких преступников в новейшей истории Соединенных Штатов.

Следующую неделю мы с Крайцлером почти не виделись. Как я впоследствии выяснил, все это время он разъезжал по тюрьмам и жилым районам, допрашивая тех, кого обвиняли в жестоком обращении с домочадцами, и общаясь с пострадавшими от них женами и детьми. Он появлялся в штаб-квартире буквально раз или два, не говорил ни слова и с какой-то отчаянной целеустремленностью рылся в бумагах. Он так и не соизволил извиниться перед Сарой, однако несколькими натужными и неловкими репликами они все же обменялись, и Сара нашла в себе силы простить ему ту нелепую выходку, приписав ее комбинации возросших личных ставок Ласло в этом деле и нашей общей нервозности: месяц был на исходе. По какому бы календарю ни жил убийца, в соответствии с шаблоном он должен был нанести новый удар. И предчувствие этого более чем адекватно объясняло странное поведение Крайцлера; однако предчувствие это, как выяснилось, не исчерпывало того, что так изматывало моего друга.

Со своей стороны, мы с Маркусом в первые дни мая решили поделить между собой обязанности, намеченные той ночью, когда в наших руках оказалось письмо убийцы. Маркус обошел почти все католические церкви в Нижнем Ист-Сайде (как, впрочем, и по соседству), стараясь обнаружить хотя бы одного свидетеля, видевшего в тот день Джорджио Санторелли; я же взял на себя розыск двух священников. Все выходные я пытался выудить хоть что-нибудь у владельца дома, где проживал отец Али ибн-Гази, а также у миссис Санторелли и ее соседей, однако стало ясно, что денег здесь не пожалели: люди молчали. Пришлось переключиться на две замешанные в деле религиозные организации. Мы прикинули, что должность репортера «Таймс» позволит мне легко и без лишних расспросов все выяснить, и я недолго думая решил начать с самого верха: нанести визиты архиепископу римско-католической церкви Нью-Йорка Майклу Корригану и епископальному архиепископу Генри Кодману Поттеру. Оба они проживали в симпатичных особнячках где-то среди Пятидесятых улиц рядом с Мэдисон-авеню, и я решил, что легко смогу повидаться с обоими в один день.

Поттер выпал первым. Хотя Епископальная церковь Нью-Йорка насчитывала всего несколько десятков тысяч прихожан, некоторые члены паствы принадлежали к богатейшим семействам города; на приходе это отразилось роскошным убранством церквей и часовен, обширной церковной недвижимостью и значительным влиянием на городские дела. Епископ Поттер, часто именуемый «первым гражданином» Нью-Йорка, городской суете, грязи и шуму предпочитал старомодные селения и тихие церквушки на севере штата; тем не менее он прекрасно знал, где Церковь зарабатывает деньги, а потому не брезговал никакой паствой. Я к тому, что замыслы Поттера были грандиозны; прождав его в роскошной приемной дольше, чем могла длиться месса, я был осчастливлен всего лишь десятью минутами его драгоценного времени.

Я спросил, известно ли ему что-либо о человеке, одетом как священник и носящим кольцо-печатку с большим красным и маленьким белым крестиками епископальной церкви; он обходит людей, имеющих что сказать о недавних убийствах детей, и раздает значительные суммы денег, чтобы свидетели молчали. Если мой вопрос и шокировал Поттера, он этого ничем не выдал, хладнокровно сообщив, что подобный человек, вне всякого сомнения, – либо самозванец, либо сумасшедший, либо и то, и другое; епископальная церковь не имеет обыкновения вмешиваться в дела полиции, тем более – когда речь идет об убийстве. Тогда я поинтересовался, насколько легко достать похожее кольцо постороннему человеку. Он пожал плечами и вальяжно откинулся на спинку кресла, распустив обильную плоть своей шеи по строгому черно-белому воротничку, ответив, что не имеет об этом никакого представления. Любой талантливый ювелир, предположил он, мог бы такое изготовить. Я понял, что из этого человека невозможно будет ничего вытянуть, но смеха ради спросил, известно ли ему об отчасти реализованной угрозе Пола Келли посеять смуту и панику среди иммигрантских общин в связи с этими убийствами. Поттер ответил, что этот мистер Келли ему совершенно незнаком, а уж об угрозах он не осведомлен и подавно, ибо так вышло, что в епископальной церкви очень мало прихожан среди, как он выразился, «недавно прибывших в страну граждан»; ни сам Поттер, ни его подопечные особо не интересовались происходящим в этой среде. После чего он порекомендовал мне навестить архиепископа Корригана, который гораздо более опытен в делах таких людей и кварталов. Я ответил, что резиденция Корригана – мой следующий пункт маршрута, и на том откланялся.

Признаться, еще до визита к Поттеру я подозревал его в причастности к этому делу. Теперь же мои подозрения подкрепились его совершенно непастырским равнодушием. Где сочувствие к жертвам? Где уверения в искреннем желании помочь? Где, в конце концов, сокрушенное качание головой и пожелание как можно скорее изловить гнусного убийцу? И где пылкие рукопожатия на прощанье?

Как выяснилось, все это ожидало меня в резиденции архиепископа Корригана, находившейся прямо за почти законченным великолепием нового Собора святого Патрика на Пятой авеню; между 50-й и 51-й улицами. Новый Св.Пат возвышался неопровержимым свидетельством тому, что архитектор Джеймс Ренвик только упражнялся, возводя нашу церковь Милости Господней. Громадные шпили, арки, витражи и латунные двери собора поражали воображение и возводились с неслыханной для Нью-Йорка быстротой. И по доброй католической традиции вся основная работа оплачивалась не дурацкими коммерческими предприятиями, набивавшими мошну епископальной церкви, а подписными взносами самих верующих – все новых волн ирландских, итальянских и прочих католических иммигрантов, чьи ряды стремительно прирастали день ото дня, а с ними прирастала и мощь католической религии, в первые дни республики не вызывавшей у населения особого энтузиазма.

Архиепископ Корриган оказался куда оживленнее и обаятельнее Поттера; впрочем, человек, живущий на пожертвования и не мог вести себя иначе. Он тут же устроил мне краткую экскурсию по собору, размахивая руками и объясняя, где что будет находиться: вот здесь надо установить кальварии, придел Богоматери еще не собран, к тому же и установка колоколов пока не оплачена, а ведь еще шпили… Я было начал думать, что сейчас он попросит у меня пожертвовать на строительство, но выяснилось, что это лишь прелюдия к посещению Католического сиротского приюта, где мне продемонстрировали другую сторону Церкви. Приют находился на 51-й улице в четырехэтажном здании с прелестным парадным двориком, в котором чинно гуляли несколько ухоженных ребятишек. Корриган привел меня сюда, по его словам, чтобы наглядно показать всю глубину заботы Церкви о несчастных брошенных детях Нью-Йорка – и это для него не менее важно, чем громада собора, в чьей тени прятался Сиротский Приют.