– Смотри-ка, – тихо сказал Джесс, поднимаясь на ноги. Ему было уже под тридцать, а на голове красовалась высокая клетка, но роста он был такого, что стоял в кабинке не сутулясь. Его перекошенный рот сломался в кривой улыбке, явив нам редкое сочетание подозрения, удивления и удовлетворения при виде нежданных гостей. – Доктор Крайцлер, если я не сильно ошибаюсь.

Крайцлер в ответ также улыбнулся – в отличие от Поумроя, куда искреннее.

– Джесс. Сколько лет, как говорится. Удивительно, что ты меня помнишь.

– Чего бы не помнить? – по-мальчишески ответил Поумрой, но угроза в голосе его прозвучала. – Я всех вас помню. – Еще секунду он изучал Ласло, после чего перевел взгляд на меня. – А вот тебя я раньше не видел.

– Да, – ответил Крайцлер, не успел я и рта раскрыть. – Его ты не видел. – Он обернулся к нашему провожатому, стоявшему с видом человека, которого только что облапошили. – Хорошо, Ласки. Можете подождать снаружи. – И Крайцлер вручил ему увесистую пачку денег.

Лицо Ласки достигло чего-то похожего на довольство, хотя при этом надзиратель сказал только:

– Есть, сэр, – а затем перевел взгляд на Поумроя. – А ты следи за собой, Джесс. Тебе сегодня досталось, но может быть и хуже.

Поумрой не обратил на это заявление никакого внимания – лишь продолжал смотреть на Крайцлера, пока Ласки выходил. Лишь после того как за надзирателем захлопнулась тяжелая дверь, Джесс сказал:

– Чертовски сложно получить приличное образование в таком месте. Но я стараюсь. Может, так я и пошел не по той дорожке – без образования-то. Знаете, я здесь испанский выучил.

Он по-прежнему разговаривал тем же мальчишеским голосом и тоном, что и двадцать лет назад. Ласло кивнул:

– Похвальное стремление. Я смотрю, ты в «наморднике».

Джесс рассмеялся:

– Эх-х – они утверждают, будто бы я сжег одному парню лицо сигаретой, пока он спал. Говорят, я всю ночь делал себе руку из проволоки, чтобы достать до него через решетку окурком. Но я вас спрашиваю… – Он повернулся ко мне, и молочный глаз безжизненно мотнулся туда-сюда. – Неужели это на меня похоже? – И он снова хохотнул, как довольный своей шалостью подросток.

– Стало быть, тебе наскучило свежевать крыс живьем, – сказал Крайцлер. – Когда я был здесь несколько лет назад, до меня доходили слухи, что ты просишь других заключенных тебе их ловить.

И снова Джесс хмыкнул – правда, чуть ли не сконфуженно.

– Крысы. Как же они извиваются и верещат. Могут и цапнуть, если зазеваешься, – добавил он и показал несколько маленьких, но гноящихся шрамов на руках. Крайцлер опять кивнул.

– Такой же сердитый, как двадцать лет назад, а, Джесс?

– Двадцать лет назад я вовсе не был сердитым, – ответил Поумрой все с той же усмешкой. – Я был сумасшедшим. А вы, болваны, слишком тупые, и этого не поняли, вот и все. Какого черта вам тут вообще нужно, док?

– Можешь считать это переосвидетельствованием, – уклончиво ответил Крайцлер. – Порой я ворошу старые дела, смотрю, чем они заканчиваются. Тем более сегодня я здесь все равно по делу…

Впервые за все время тон Поумроя сделался смертельно серьезным:

– Не надо играть со мной в свои игры, док. Даже в этих браслетах я могу до ваших глаз добраться быстрее, чем Ласки добежит до двери.

Лицо Крайцлера слегка оживилось, но тон остался невозмутимым:

– Я предполагаю, ты считаешь, что это послужит новым доказательством твоей невменяемости?

– А вы нет? – хохотнул Джесс.

– Двадцать лет назад я так не считал, – пожал плечами Крайцлер. – Ты вырвал глаза тем двум убитым детям и то же самое сделал с теми, которых пытал. Но я не вижу в этом безумия – напротив, это вполне объяснимо.

– Вот как? – игриво воскликнул Поумрой. – Это почему?

Крайцлер мгновение молчал, затем подался немного вперед и произнес:

– Я пока не видел человека, которого бы свела с ума обычная зависть, Джесс.

С лица Поумроя схлынуло всякое выражение, а рука его непроизвольно дернулась к глазам, но больно ударилась о клетку. Сжав кулаки, он, казалось, уже был готов вскочить на ноги, и я весь подобрался. Но Джесс только рассмеялся:

– Позвольте я вам кое-что скажу, док. Если вы за все свое образование деньги платили, значит, вас натянули. Вы прикинули, что коли у меня хреновый глаз, так я потому носился по всей округе и людям глазки поправлял? Не то, док, думаете. Гляньте на меня – я же чисто каталог ошибок Матери Природы. Так чего ж я тогда ни одному из них ни рот не порезал, ни шкуру с личика не снял, а? – Теперь настал черед Джесса наклоняться к собеседнику. – И если это просто зависть, док, что ж вы сами людям руки не кромсаете?

Я быстро обернулся к Крайцлеру и понял, что ремарка застала его врасплох. Но Ласло давно выучился контролировать эмоции, что бы ни говорили ему пациенты, и потому лишь моргнул пару раз, не отрывая взгляда от Поумроя. Джессу, впрочем, не помешало разглядеть в его глазах то, что он хотел, и он довольно оскалился и вновь уселся в своей кабинке.

– Да, вы умник, док, все верно, – хмыкнул он.

– Значит, увечья глаз ничего не значили, – сказал Крайцлер. Оглядываясь на ту встречу, я понимаю, что он вываживал собеседника очень осторожно. – Случайный акт насилия, ничего больше.

– Не надо говорить за меня, док. – Поумрой вновь заговорил угрожающе. – Мы давным-давно это проходили. Я говорю только, что вменяемой причины для этого у меня не было.

Крайцлер скептически склонил голову набок:

– Возможно. Но учитывая, что ты по-прежнему отказываешься назвать эту причину, спорить бессмысленно. – Ласло поднялся. – К тому же, мне еще надо поспеть на поезд в Нью-Йорк…

– Сядьте! – Злобу, воплощенную в этой команде, казалось, можно было потрогать руками, но Крайцлер очень подчеркнуто придал себе скучающий вид. Поумрою заметно стало не по себе. – Я тебе только сейчас скажу, – напористо заговорил он. – Я тогда был сумасшедший, а теперь уже нет, и поэтому оглядываюсь и вижу все очень четко. У меня не было ни одной вменяемой причины поступать так с детишками. Я просто… не мог больше это выносить, вот и все, и нужно было прекратить.

Ласло понял, что он уже близок к разгадке.

– Должен был прекратить что, Джесс? – снова садясь, спросил он вкрадчиво.

Поумрой посмотрел на узкую щель в глухой каменной стене под потолком – в ней уже проглядывали звезды.

– Взгляды, – пробормотал он изменившимся голосом, как-то отрешенно. – Слежку. Все время смотрят и следят. Это надо было прекратить. – Он снова обернулся к нам, и я заметил что-то похожее на слезы в его здоровом глазу, однако рот его снова кривился. – Знаете, я раньше часто ходил в зверинец. Городской такой. Я был тогда еще совсем маленьким. И там до меня вдруг дошло: что бы животные в клетках ни делали, за ними всегда наблюдают люди. Просто стоят и глазеют, с пустыми лицами, выкатив глаза и отвесив челюсти. Особенно дети, потому что слишком глупые. А эти чертовы звери тоже смотрят на них, и по ним видно – они уже обезумели, черт бы меня побрал, они рассвирепели – вот какое слово тут нужно. Им одного хочется – разодрать тех людей на части, чтоб они больше не таращились. Туда-сюда, туда-сюда по клеткам, а про себя думают: «Выскочить бы хоть на миг, мы бы им показали, как бывает, если тебя не хотят оставить в покое». Может, я в клетке и не сидел, док, но эти тупые глаза кругом – одинаковые, сколько себя помню. Вот вы скажите мне, док, скажите – разве этого мало, чтобы свести с ума? А когда я подрос, и видел рядом кого-нибудь из этих тупых маленьких ублюдков – стоит, леденец свой облизывает, а глазенки чуть из башки не лезут, – что ж, док, я-то ведь не в клетке, так что ничего не мешало мне сделать то, что нужно.

Договорив, Поумрой замер, как статуя, – он жадно ловил то, что скажет Крайцлер.

– Ты сказал «сколько себя помню», Джесс, – произнес Ласло. – А сколько ты себя помнишь? Так было со всеми людьми?

– Со всеми, кроме моего папаши, – ответил Поумрой, усмехнувшись сухо и чуть ли не жалко. – Тот, должно быть, так долго на меня глазел, что не выдержал и сбежал. Нет, я точно не знаю, я ж его совсем не помню. Но я прикинул по тому, как мамаша себя вела.