В итоге же, когда мы получили ответ на этот смертельный ребус, он был настолько очевиден, что нам стало стыдно. Примерно в половине пятого утра, едва в квартиру вошел Крайцлер, Сара телефонировала с Малберри-стрит, куда она заехала, чтобы выяснить, что происходит.

– Они получили известие с острова Бедло, – сказала она, как только я поднес трубку к уху. – Один из охранников у Статуи Свободы – он нашел тело. – Сердце мое ухнуло вниз, и я не смог произнести в ответ ни слова. – Алло? – спросила Сара. – Джон? Ты здесь?

– Да, Сара. Здесь.

– Тогда слушай внимательно, я не моту долго говорить. Тут уже собралась группа старших офицеров, они готовы отбыть на место. Комиссар поедет с ними, но он сказал, что всем остальным показываться там нельзя. Еще он сказал, что единственное, что в его силах, – попытаться не подпустить коронеров к телу до его отправки в морг. А позже он попытается протащить нас уже туда.

– Но место преступления…

– Джон, прошу тебя, не будь таким дубоголовым. Здесь действительно ничего нельзя сделать. У нас был шанс этой ночью, мы этот шанс проворонили. Теперь придется довольствоваться тем, что доставят в морг. А пока… – Вдруг я услышал на другом конце линии громкие голоса: один явно принадлежал Теодору, остальные я опознать не смог, кроме, разве что, Линка Стеффенса. – Все, мне пора, Джон. Буду у вас, как только получу вести с острова. – Щелчок – и ее уже нет.

Я пересказал остальным подробности, после чего на несколько минут воцарилось безмолвие: до всех медленно доходило, что невзирая на недели исследований и дни подготовки мы оказались не в состоянии предотвратить новое убийство. Люциус, конечно, терзался сильнее прочих, обвиняя себя не только в проломленном черепе товарища, но еще и в смерти мальчика. Мы с Маркусом попытались было его утешить, но быстро поняли, что утешать особо нечем. Крайцлер же занял совершенно бесстрастную позицию, заявив Люциусу, что коли все это время убийца следил за нами, наверняка при неблагоприятных для него обстоятельствах он просто выбрал бы для похищения другую ночь. Еще повезло, что потери нашего отряда ограничились травмой Сайруса – Люциус вполне мог остаться на той крыше с ним за компанию. И для него дело могло закончиться уже не черепной травмой. Так что не время для самобичевания, заключил Крайцлер, нам сейчас острее всего потребны таланты Люциуса и его острый ум, не отягощенный муками совести. Эта скромная речь – не столько ее содержание, сколько ее автор – возымела действие на детектив-сержанта, и вскоре он овладел собой настолько, чтобы участвовать в разборе того, что принесла нам эта ночь.

Все действия убийцы подтверждали наши теории касательно его природы и методов, но самым важным аспектом его поведения, по убеждению Крайцлера, было внимание к нашему отряду и нападение на Сайруса. Почему он решился выкрасть Эрнста Ломанна, если знал, что мы расставили ловушку? И почему, коль ему все же удалось это сделать, он только ударил Сайруса, а не убил его? Ведь этот человек знал, что при поимке обречен на виселицу, а повиснуть можно только раз. Зачем испытывать судьбу, зная, что Сайрус может заметить его, вступить в драку, а оставшись в живых – рассказать о нем? Крайцлер не был уверен, что у нас есть ответы; ясно было одно – этот человек наслаждался опасностью. И если он знал, что мы подбираемся к нему, оставляя Сайруса в живых, он пытался нас раззадорить – одновременно дерзкий вызов и отчаянная мольба.

Как бы все это ни было важно, я все не мог сосредоточиться на деле: Крайцлер говорил, а мне в голову лезли картины того, что могло происходить на острове Бедло. Еще один мальчик встретил ужасную и незаслуженную кончину прямо у подножия великой статуи Бартольди, которая для многих символизировала свободу, но в моем сознании сейчас превратилась в иронический монумент рабской зависимости убийцы от своей кровавой одержимости. Я пытался избавиться от наваждения: подросток, которого я никогда не видел, связанный, стоит на коленях у ног Леди Свободы, полностью доверяя человеку, уже готовому свернуть ему шею, и вдруг на кратчайший миг осознает, что он доверился неразумно и сейчас заплатит за свою ошибку самую большую цену. И следом за этой неслись другие картины: сперва нож, жуткий инструмент, изначально созданный, дабы достойно встречать опасности мира, так непохожего на Нью-Йорк; медленные, аккуратные движения лезвия, вспарывающего плоть, бритвенная кромка стали расслаивает ткани, крушит кости; кровь, уже не нагнетаемая остановившимся сердцем, бессильно струится на траву и камень ленивыми густыми струями; скрип металла, когда лезвие проворачивается в глазной орбите черепа… в картинах этих не было ни справедливости, ни человечности. Чем бы ни зарабатывал себе на жизнь Эрнст Ломанн, какую бы ошибку ни совершил, доверившись незнакомцу, расплата была слишком жестока, цена – отвратительно высока.

Когда я смог вернуться к продолжавшейся беседе, до меня донесся голос Крайцлера, шипевшего раздраженно и отчаянно:

– Что-то… Из всего этого мы обязаны вынести хоть что-то новое…

Ни я, ни Люциус, ни Маркус не произнесли ни слова. Это сделал Стиви – он неуверенно поглядывал на нас, словно ему было что сказать, а потом наконец подал голос:

– Ну, в общем, есть одна штука, доктор. – Крайцлер заинтересованно повернулся. – Он теряет волосы.

И тут я вспомнил сияющую лысину, якобы принадлежавшую Люциусу, но при этом венчавшую тело несоразмерно высокое для детектив-сержанта.

– Он прав! – воскликнул я. – Мы же видели его, господи боже, Стиви, в какой-то миг мы смотрели на него!

– Да? Да! – обрадовался Крайцлер. – Но вы же заметили и что-то еще.

Я посмотрел на Стиви, но тот лишь пожал плечами. Раздирая собственную память о том мгновении в клочья, как демон, я искал хоть какую-то забытую деталь, упущенный момент, когда я отчетливо видел… нет, ничего я не видел. Одна сверкающая плешь заполняла все мои воспоминания.

Крайцлер разочарованно вздохнул.

– Плешь, значит? – Он вывел это слово на доске. – Ну что ж, это немного больше того, что мы знали о нем вчера.

– Совсем немного, – отозвался Люциус. – Особенно по сравнению с человеческой жизнью.

Через несколько минут снова позвонила Сара. Тело Эрнста Ломанна уже в пути – его везут в морг Беллвью. Сторож, нашедший мальчика, естественно, не застал самого убийства, но перед тем, как обнаружить тело, слышал какой-то звук, похожий на паровой катер, удалявшийся от острова. Рузвельт сообщил Саре, что ему нужно время, чтобы избавиться от полицейских, сопровождающих его, но он ручается, что если мы встретимся с ним в полседьмого утра у Беллвью, нас допустят к телу без каких-либо помех. У нас оставалось чуть больше часа, и я решил сходить домой, принять ванну и переодеться, перед тем как отправиться в морг.

Когда я добрался до Вашингтон-сквер, бабушка, на мое счастье, изволила почивать. Впрочем, Гарриет уже вовсю хлопотала по хозяйству и предложила сделать мне ванну. Когда она взбиралась по лестнице, я вслух отметил крепость бабушкиного сна.

– Да, сэр, – сообщила Гарриет. – С тех пор как до нас дошли новости, ей стало намного спокойнее.

– Какие еще новости? – спросил я в усталом замешательстве.

– Вы разве ничего не знаете, сэр? Насчет этого ужасного доктора Холмса – все вечерние газеты об этом писали. Кажется, у нас в уголке должна остаться вчерашняя «Таймс», если желаете, я могу…

– Нет-нет, спасибо, – остановил я ее. – Я сам возьму. Сделайте мне ванну, и я буду вашим вечным рабом.

– Ну это необязательно, мистер Джон, – ответила она, поднимаясь по ступенькам.

Я действительно обнаружил в нашем застекленном уголке вчерашний номер «Таймс» – рядом с бабушкиным любимым креслом. Заголовок первой полосы поражал размерами: ХОЛМС ХЛАДНОКРОВЕН ДО САМОГО КОНЦА. Печально знаменитого «доктора пыточных наук» все-таки торжественно вздернули на виселице в Филадельфии после того, как он без раскаяний признался еще в двадцати семи убийствах – главным образом женщин, которых он соблазнил и ограбил. Люк виселицы открылся в 10:12 утра, а спустя двадцать минут преступник был объявлен мертвым. В качестве дополнительной меры предосторожности – газеты, правда, умолчали, против чего, – гроб с телом залили цементом, а после захоронили в десятифутовой яме на безымянном кладбище. И сверху вылили еще тонну цемента.