Когда Антонине предложили съездить в Болгарию, она согласилась. Профком выделил путевку для музыкальной школы на несезонный месяц, и желающих, да еще с деньгами, сразу не нашлось. Тоня подумала, что Ивлеву полезно будет поскучать без нее. Он слишком привык, что она всегда дома ждет его, все сделано, приготовлено и вообще все в порядке. И она ведь тоже самостоятельная! К тому же, в соцстрану надо съездить потому, что без этого не пустят в страну капиталистическую. А мечта поехать в Англию, чтобы увидеть отца, не покидала сознания. И вот турпоездка в Болгарию сорвалась.

По неизвестной причине слово «счастье» существует в русском языке только в единственном числе, слово же «несчастье» имеет и множественное.

Тоня поднялась около семи утра, чтобы до работы завезти Вадика к матери. Ивлев спал, она тихо выползла из-под одеяла, не стала его будить. Вадик тоже был сонный, хныкал. Они выпили стакан теплого сладкого чаю, один на двоих, Антонина натянула на сына шапку и курточку. Ботинки, немного успокоившись, он надел сам.

Возле подъезда Вадик споткнулся, упал, заплакал. Шнурки оказались незавязанными. Тоня посадила его на скамейку, села перед ним на корточки. Дворничиха мела тротуар, остановилась, ждала, пока они уйдут.

– Это «Волга», – сказал Вадик.

Все машины он называл по маркам. Из «Волги» вышел человек в зеленоватом плаще и шляпе. Он остановился на мгновение, вытащил из кармана полиэтиленовый пакет, извлек из него резиновые хирургические перчатки и пошел к подъезду, натягивая перчатки на ходу. Тоня удивилась.

– Кто это? – спросила она дворничиху.

– Эвося тот? – махнула женщина метлой в сторону подъезда. – А почем мне знать? Приежжат кажную утру и в мусоре роитси… Эвося я яво спросила, чаво вкруг контейнера сорит, сказал, из треста, мол, очистки, проверяить, какой мусор идеть… А может, и чево другова ищеть. Эвося, почем мне знать…

В подъезд человек не вошел, а исчез в двери подвала. Тоня завязала Вадику шнурки и подняла его со скамейки.

Отвезя сына к матери, Антонина добралась до школы. У нее было четыре урока и педсовет. С педсовета она отпросилась под предлогом плохого самочувствия, забежала в один магазин, в другой: дома ничего не было ни на ужин, ни на завтрак, в магазинах тоже. Все же она кое-что купила. Постояв в очереди в прачечной, она взяла рубашки для Ивлева: дома не осталось ни одной чистой. Сумка стала тяжелой (ноты и продукты), да еще под мышкой пакет с рубашками. Она торопилась домой, чтобы использовать отсутствие сына и успеть сделать побольше: пропылесосить комнату и вымыть пол на кухне, постирать свое и носки Ивлеву, помыть голову и высушить, подготовиться к завтрашним урокам. Это даже хорошо, что ее не пустили за границу. Ведь тут оба ее мужчины за две недели просто паутиной обросли бы! Да и неизвестно, как Вадим перенес бы ее отсутствие.

У входа во двор дорогу ей преградили двое. Она решила – пьяные, отступила и попыталась пробежать, как в детстве, нагнувшись под расставленными руками.

– Минуточку! – сказал один из них. – Куда вы так спешите?

– Вас не касается!

– А может, и касается, – сказал другой, крепко сжав ей локоть.

– Пустите! – крикнула Тоня.

– Да вы не волнуйтесь, девушка! Мы из милиции. Так что не бойтесь. Можно посмотреть, что в пакете?

Не ожидая ответа, первый уже тащил из-под руки Антонины сверток.

– Вы не имеете права!

– Имеем. Давайте его сюда!

Они быстро развернули, а увидев рубашки, аккуратно засунули край бумаги в щель и вернули.

– Вот и все. Из-за такого пустяка – и нервничать? До свиданья.

Вежливо расступившись, они пропустили Тоню. Через несколько секунд, когда Антонина, открыв дверь, оглянулась, чтобы посмотреть, не идут ли за ней, их уже не было. Тоня так разнервничалась, что никак не могла найти ключ от квартиры и перерыла всю сумочку. Когда она наконец вошла, ей показалось, в квартире присутствует незнакомый запах. Она испугалась, не беременна ли, но тут же сама себе объяснила, что этого быть не может. Тоня открыла дверь на кухню и лишь тут сообразила, что это запах сигарет, только не таких, какие курил Ивлев, а более сладких. Да, он сидел с утра дома, разбирал бумаги. У мусоропровода валялись обрывки рукописей и целые листки. Не достал своих сигарет, курил какие попались.

В комнате Антонина сняла юбку и кофточку. Провела пальцем по письменному столу – надо вытереть пыль. На столе лежали папки, снятые с полки. Вячеслав что-то искал, спешил, даже не убрал. Она не стала ничего трогать, натянула халатик и ушла в ванную стирать.

Около восьми появился Вячеслав, усталый и хмурый. Наде не хотелось домой, и она поехала с ним на метро. Вячеслав согласился, хотя стремился остаться один. Он попытался проститься с ней у турникета, но она попросила разрешения подняться с ним вверх. А наверху сказала, что проводит его до дому.

– Ты обязательно хочешь, чтобы жена нас увидела? – спросил он. – Ты этого добиваешься?

– Ничего я не добиваюсь, – тихо отозвалась Надя. – Я всего добилась, добилась тебя. Мне больше ничего не нужно. Прощай!

Она бесстрастно поцеловала его в губы и, не оглядываясь, побежала к дверям метро. Он постоял, глядя ей вслед, пожал плечами и двинул домой. Едва он вошел в подъезд, его рванули в сторону за рукав.

– Он? – спросил в темноте ленивый голос.

– Он! Кто же еще? На, сука!

Его ударили в живот. Ивлев скорчился от боли. Смахнули шапку и сзади рванули за волосы, откинув назад его голову. Били его ногами. Сколько их? Трое, четверо – он не видел. Били молча, с разных сторон, до тех пор, пока дверь в подъезд не открылась и не показалось трое соседей – муж, жена и ребенок. Те, кто били, пропустили их в подъезд и один за другим выскочили на улицу. Соседи прошли мимо Ивлева, ничего не заметив.

Он полежал немного и поднялся. В лифте погляделся в зеркало. На лице ни единого синяка. Ныли живот, спина. Он ощупал себя: хорошо еще, не поломали рук и ног, и череп цел.

Домой он пробрался тихо, медленно снял плащ, долго мылся холодной водой, потом тихо пришел на кухню и молча сел за стол. Тоня быстренько стала его кормить, ни о чем не спрашивая. Он поел, поцеловал ее походя в щеку, ушел в комнату и вернулся.

– Тонь! Кто все перевернул вверх дном?

– Ты сам! – она положила нож, которым резала лук, и с тревогой смотрела на него. – Кто ж еще?

– Я?! – переспросил он с недоумением.

– Разве не ты что-то выбрасывал? – Тоня указала пальцем на пол возле мусопровода, где она еще не успела убрать.

Вячеслав опустился на колено. Каждое движение причиняло боль. Он взял с пола обрывок. Это оказался остаток одной из его неопубликованных статей.

– Какая сволочь все трогала?

– Когда я вошла, мне показалось…

– Выходит, что не понадобилось, просто рвали и сбрасывали в мусоропровод? Я иду в милицию!

Дежурный лейтенант в милиции к сообщению отнесся вяло, ничего не записал. Спросил фамилию и место работы.

– Ладно, будем искать.

– А на месте никто не осмотрит?

– Чего смотреть? И так ясно – обокрали. Я же сказал: будем искать. А чего украли?

– Украли?… Учебник французского языка… Они меня избили, лейтенант!

– Вообще, я тебе так скажу, – лейтенант смотрел на Ивлева с иронией, но не без сочувствия. – Не лезь ты в это дело! Их разве поймаешь?…

Тоня еще возилась на кухне. Он сел на табурет посреди кухни, бессмысленно перебирая валяющиеся на полу клочки с заметками, черновики. Антонина опустилась возле него на колени.

– Ты брала блокнот с телефонами?

– Не трогала…

– Тогда ясно что еще украли. Ведь у Макса Закаморного есть белые стихи. Он раз сто их читал: