– Черт знает что! Почему так невкусно?

– Воруют, видимо, – предположил Кашин.

– Что ж мы молчим? А еще журналисты! Чего требовать от других, когда у себя наладить не можем?

– Вы – главный редактор, Игорь Иваныч. Можете попробовать.

– И пробовать не стану! Просто возьму и сделаю!

Редактор позвонил по вертушке начальнику ОБХСС города. В тот же день у выхода из редакции «Трудовой правды» появился корректный молодой человек, скромно одетый. Каждую женщину, спускавшуюся по лестнице с тяжелой сумкой, он вежливо спрашивал:

– Простите, вы не в столовой работаете?

Она не отрицала, и он просил ее пройти в соседнюю комнату. Там дежурили возле весов двое сотрудников милиции и представители народного контроля. Они вынимали из сумок украденные продукты, взвешивали и составляли акты. На следующий день коллектив столовой был полностью, от судомоек до директора, заменен, и сотрудники редакции ходили обедать по два и по три раза, до того было чисто и вкусно. Через день суп стал менее вкусным, через два – второе. Через неделю все стало по-старому. Макарцев ездил в цековскую столовую и к этому вопросу больше не возвращался.

– Наше дело петушиное, – сказал Ивлев, – прокукарекал, а там хоть не рассветай!

– Игорь Иванович не виноват, – обиделась Анечка.

– Конечно! – успокоил ее Раппопорт. – Зачем обвинять человека в том, что у него были благие порывы? Другие и порывов не имеют.

– О чем спор, товарищи?

В коридоре появился Кашин.

– Да вот, Валентин Афанасьевич, – сказал Езиков, – размышляем, как работать без головы.

– Руководство тоже этим озабочено, – Кашин оглядел всех. – Я звонил в больницу. На Игоря Иваныча нельзя рассчитывать месяца два, а может, и все три. Что касается временной замены, то в ЦК уже дали добро Степану Трофимычу.

В комнате у Якова Марковича, дверь в которую оставалась полуоткрытой, зазвонил телефон.

– Товарищ Тавров, Кавалеров беспокоит из райкома. Мне уже доложили, что у вас с редактором неприятность… Вы ведь мою статью курируете… Как она теперь?

– Не от меня зависит. Макарцев-то что обещал?

– Он обещал! И нет его. Кто вместо редактора? Ягубов?… У-у…

Послушав короткие гудки, Раппопорт пожал плечами и аккуратно положил трубку на аппарат.

ИЗ АНКЕТЫ ПО УЧЕТУ РУКОВОДЯЩИХ КАДРОВ

Занимаемая должность: первый заместитель главного редактора газеты «Трудовая правда».

Родился 12 сентября 1920 г. в станице Нагутская, Ставропольского края.

Русский. Отец русский, мать русская.

Социальное происхождение – крестьянин.

Член КПСС с 1939 г. Партбилет No 0177864. Взысканий не имеет.

Образование высшее, окончил ВПШ, и специальное (копии документов об окончании прилагаются в анкете).

Специальность: партийный работник.

Полный список всех родственников, живых и умерших, их места проживания и захоронения – указаны в приложении к анкете.

Знание языков: английский, немецкий, венгерский – владеет достаточно свободно.

Пребывание за границей (список служебных командировок прилагается).

Воинское звание – подполковник запаса, спецучет.

Участие в выборных органах: член Московского горкома КПСС, депутат Верховного Совета РСФСР, член правления Союза журналистов СССР, член правления Агентства печати Новости, зампредседателя Общества дружбы СССР – Венгрия, член партбюро редакции.

Правительственные награды: орден Красной Звезды, медали.

Семейное положение: женат. Жена – Ягубова (Топилина) Нина Федоровна, государственный тренер по теннису. Дочь Валентина 16 лет, сын Трофим 13 лет.

Паспорт XXXI СА No 510408, выдан 123 о/м Москвы 12 января 1966 г.

Прописан постоянно: Бережковская набережная, 4, кв. 186.

Дом. тел. 240-22-31. (Адрес и телефон в справочниках отсутствуют и адресным бюро не выдаются.)

ПОДЪЕМЫ И СПУСКИ ЯГУБОВА

Степан Трофимович, хотя и был невысокого роста, но смотрелся человеком спортивным и выглядел значительно моложе своих сорока восьми. Он следил за собой, тщательно и с удовольствием брился утром и вечером (утром для себя, вечером для жены), делал зарядку, два раза в неделю, даже после дежурства, ездил плавать в бассейн ЦСКА на Ленинградский проспект. Там отводилось время для генералитета Министерства обороны, и Ягубов нашел канал, чтобы плавать вместе с ними. Он никогда не болел и не простужался. Отдыхая осенью в санатории ЦК на Рижском взморье, купался не в бассейне – в ледяном море, – и хоть бы хны – ни радикулита, ни даже насморка. Когда при нем жаловались на головную боль, он участливо, и притом искренне, спрашивал:

– А это как?

Голова его с аккуратно подстриженной черной шевелюрой без единого седого волоска не болела ни разу в жизни. Когда было необходимо, он выпивал ровно столько, сколько пили другие, чтобы не возникало ни мысли, что прикидывается, будто не пьет, ни что перебирает. Макарцев посмеивался:

– В праведники торопитесь, Степан Трофимыч?

Ягубов вежливо улыбался, стараясь при этом не коситься на изрядное редакторское брюшко.

Отец его, Трофим Ягубов, отчества своего не знал. В зажиточной казацкой станице Нагутской родни он не имел, считался пришлым, хотя на кусок земли и дом пожаловаться не мог. Человек он был сухой и немногословный, ходил с костылем: ногу переломило тележным колесом, и кости неправильно срослись. Жили Ягубовы неплохо. Детей было сперва трое, потом двоих похоронили в эпидемию. Не хотел Трофим Ягубов, чтобы его раскулачивали. Он записался в колхоз, вступил в партию и стал помогать в деле коллективизации. Оставшиеся в живых после организации колхоза соседи боялись Трофима Ягубова и кланялись ему издали. Семья голодала. Степан, когда подрос, во всем помогал отцу. Он любил не без гордости рассказать при случае, как отец его, старый уже, повторяет:

– Партия велела – Трофим ответил: «Есть»!

Но для подъема Ягубова на нынешнюю высоту решающим фактором оказалось не его великолепное происхождение и даже не качества, воспитанные им в себе, а рост.

Степан с юности страдал оттого, что наделен высотой всего 149 сантиметров. И хотя на издевки он неизменно отвечал поговоркой «Сам маленький, зато хуй большой», все же болезненно переживал насмешки товарищей, носил ботинки на толстых подошвах, которые сам прибивал, но это мало помогало.

Окончив десятилетку, Степан, резвый на ум и сметливость, раздобыл справку и уехал из колхоза. В Москве он поступил в авиационный институт. Но после первого курса его отчислили: он научился лишь отличать мат от сопромата и не смог сдать на «удовлетворительно» ни одного предмета, кроме истории партии, которую отец когда-то читал сам себе по вечерам вслух. Брат отца, выбившийся в люди, помог устроить Степана постовым милиционером. Если бы не нажим дяди и не его связи, такого низкорослого не взяли бы ни за что. Ягубов попал на работу в НКВД.

Стоя на посту, Степан переставал чувствовать себя неполноценным. Напротив, у него появилось ощущение превосходства над людьми, которыми он может повелевать. Они – просто граждане, а он – Советская власть. Захочет – остановит, проверит документы, захочет – отведет в милицию. Все, кроме начальства, обязаны его уважать, да и начальство тоже, потому что он уважает начальство. У него были все данные, чтобы расти вопреки невозможному, и он был готов расти.

Степан не подозревал, что его рост (все те же 149 сантиметров) зарегистрирован в специальной картотеке. Как отличника политической подготовки после дополнительной проверки Ягубова отправили в училище под Москву. Здесь курсантов учили стрелять из пистолета по движущимся силуэтам людей и говорить по-английски и по-немецки. Кроме того, Ягубов совершил около шестидесяти прыжков с парашютом, подтрунивая над теми своими товарищами, которые бледнели, едва самолет начинал набор высоты. Вскоре Степан узнал, что курсы подчиняются другому ведомству того же НКВД – Главному управлению ГБ. Однако обстоятельство, что их обучали всех вместе, а не по одному на секретных квартирах, предсказывало: готовят Ягубова вовсе не в разведчики, как ему мечталось.