Да, они много потеряли на этой войне, но, приходя к нему, они понимали, что и он потерял не меньше, и потому его слово, опирающееся на закон, было для них законом, хотя они меньше всего задумывались о статьях и параграфах, стоящих за его словами.

Вот потому-то Костричкина и не нашла той легендарной лавочки перед зданием суда. Потому-то легенда все-таки оказалась правдивой.

Только тогда, после нескольких лет работы, ему удалось победить свою неуверенность и он почувствовал себя судьей.

Прокурор докуривал свою сигарету в коридоре, в стороне от всех. Заседатели Игнатов и Стельмахович стояли порознь. Видно было, что равнодушный, слабый интерес друг к другу сменился у них отчуждением. Причем Игнатов, как человек более темпераментный и энергичный, проявлял его отчетливее. Он все время поглядывал на Стельмаховича и крутил головой, будто хотел сказать: «Ну надо же… напридумают, нафантазируют, а тут судьба человека решается, тут не до фантазий».

Васильев на этот раз изменил своему правилу, захватил палку и теперь шел, опираясь на нее всей тяжестью. Сашка Морозов, куривший на лестничной площадке в обществе Румянцева и еще двух парней, увидел Васильева, повернулся к нему и церемонно раскланялся и даже приподнял двумя пальцами несуществующую шляпу, и опять Васильеву захотелось его выпороть.

Игнатов двинулся навстречу Васильеву и, остановив его, тихо сказал:

— Ну что, дело к концу? По-моему, с Сухановым все ясно… А мотивы его поступка, — он помолчал и покрутил в воздухе толстенькими пальцами, — по-моему, мы усложняем самого Суханова. Он проще, и мотивы проще…

— С Сухановым ясно, — задумчиво сказал Васильев, — если б все дело было в Суханове, можно было закончить еще час назад. Вот Румянцев, что за фигура?

— Но судим мы не Румянцева, — сказал Игнатов.

Васильев, на мгновение задумавшись, ответил:

— Это еще неизвестно.

Стельмахович стоял отчужденно. Очевидно, признания в кабинете судьи дались ему нелегко.

Взглянув на публику в зале, Васильев наконец понял, что именно в ней его смущало; в зале сидела притихшая, растерянная, потерявшая своего вожака стая. Вот откуда такая заинтересованность, вот откуда наэлектризованная атмосфера.

То, что Сашка Морозов стоял в, одной компании с Румянцевым, Васильева неприятно поразило, еще когда он проходил по коридору. Еще тогда мелькнула догадка, в которую побоялся поверить, но поверить было очень соблазнительно. Тогда все сходилось бы: и сведение Румянцевым счетов с Сухановым, и их взаимная ненависть, и уверенность Румянцева в своей неуязвимости, и обида Суханова, когда Румянцев расценил его поступок как мальчишество. И эта соблазнительная догадка огорчила Васильева настолько, что он чуть даже вслух не сказал: «Э-эх! Прозевали мальчишку. Ты прозевал, ты!»

— Пригласите свидетеля Морозова, — сказал Васильев и повернулся к двери.

Сашка вошел чуть враскачку, не вынимая рук из карманов брюк, неторопливо оглядел зал, будто знакомился с аудиторией, перед которой ему предстоит выступать с сольным номером, потом подошел к трибуне и, прежде чем подписать предупреждение об ответственности за дачу ложных показаний, долго читал бумажку, потом картинно рассматривал шариковую ручку и снимал невидимый волосок с кончика и только после этого размашисто и небрежно расписался.

— Свидетель Морозов, — сказал Васильев строгим голосом, — вы знакомы с подсудимым Сухановым Анатолием?

Сашка долго смотрел на Сухого так, словно в первый раз видел, и даже весь подался вбок, якобы для того, чтобы лучше разглядеть этого человека. Потом повернулся к судье и, глядя на него ясными глазами, сказал:

— Знакомы.

— Как давно?

— Года полтора.

— Так почему же вы его так долго рассматривали? — не выдержал прокурор. Его бесило Сашкино кривляние.

— Он с тех пор сильно изменился, — сказал Сашка. — Похудел очень… — добавил он после паузы.

В зале засмеялись. Васильев отметил, что засмеялись только в одном углу: те ребята, что стояли в перерыве с Румянцевым.

— Какие у вас были отношения с подсудимым перед арестом? — спросил Васильев. Он уже не интересовался историей их отношений, она была и так достаточно ясна со слов Горелова, его сейчас больше всего волновала справедливость догадки.

— Добрососедские… — жеманно ответил Сашка, и в зале снова засмеялись.

— Нам известно, что одно время вы были очень дружны с Сухановым, а теперь разошлись. Когда это произошло и по какой причине?

— Что?

— Когда вы разошлись? И прекратите кривляться, Морозов, — Васильев сказал это таким тоном, что Сашка невольно присмирел. Его живое лицо застыло в лениво-презрительной гримасе, и Васильев даже вздрогнул, настолько Сашка сейчас был похож на Румянцева. Судья склонился к Стельмаховичу и тихо сказал:

— Год назад он подражал Суханову, а сейчас…

— Румянцеву? — ответил Стельмахович. — Это новый «хазарь». Они соперники с Сухановым.

— Мне тоже так кажется, — сказал Васильев и снова обратился к Морозову: — Так когда вы разошлись с Сухановым?

— Полгода назад, — ответил Сашка без ужимок.

— Почему?

Сашка пожал плечами, посмотрел на Суханова, и лицо его стало еще более презрительное.

— Мне с ним стало неинтересно.

— А раньше вам с ним было интересно? Насколько я знаю, вы целый год не отходили от Суханова ни на шаг.

— Молодой был, неопытный. Сами знаете, чуть в колонию из-за Суханова не попал…

— А теперь поумнели, — невесело усмехнулся Васильев. — С кем вы сейчас дружите? — Он даже не ожидал, что Сашка прямо ответит на этот вопрос.

— С Румянцевым, — сказал Сашка, и в голосе его прозвучала даже некоторая гордость.

— С Румянцевым вам интересно? — спросил Стельмахович и сам смутился. Он не ожидал от себя этого вопроса.

— Конечно, — гордо ответил Морозов.

— А как вы считаете, Румянцеву с вами интересно? — спросил Васильев и посмотрел на Румянцева, сквозь презрительную гримасу которого проступила определенная тревога.

— Думаю, что интересно.

— А я думаю, что нет, — резко сказал Васильев, — и держит он вас при себе как мальчика на побегушках…

— Какое точное определение, — со своего места иронично заметил Румянцев.

— Помолчите, свидетель Румянцев! Вам еще будет предоставлено слово, — сурово одернул его Васильев.

— Как же так получается, Морозов, — сказал он более мягко, — у Суханова вы были чем-то вроде денщика, теперь к Румянцеву попали на такую же роль. Когда же вы на самостоятельные роли выйдете?

— А я не артист, — обиженно сказал Сашка, видно было, что эти слова задели его за живое.

— У вас есть вопросы к свидетелю? — Васильев повернулся к заседателям. Игнатов покачал головой, а Стельмахович утвердительно кивнул. — Пожалуйста, — усталым голосом сказал Васильев.

— Скажите, Морозов, почему вы в тот вечер не были с Румянцевым, раз уж вы так с ним дружите?

— Не помню.

— Он вас не взял к Суханову или вы сами не пошли?

— Сам не пошел, — мрачно сказал Сашка, и Васильев понял, что он соврал.

— А утверждаете, что не помните, — удовлетворенно сказал Стельмахович. — А не говорил ли вам Румянцев, что ему предстоит серьезный разговор с Сухановым?

— Нет, — снова соврал Сашка и испуганно покосился на Румянцева.

«Что же это получается? — думал Васильев. — Один негодяй пожирает другого, и притом делает это нашими руками. Да он сегодня, — думал он о Румянцеве, — навербует себе, пожалуй, поклонников и сторонников еще больше, чем было. Суханов-то развенчан. Король умер — да здравствует король! Так, что ли? Ну нет! Этого не будет. Иначе все зря».

— Садитесь, Морозов, — сказал Васильев. — Свидетель Румянцев, встаньте. — Румянцев встал. — Пожалуйста, подойдите сюда, — сказал Васильев. — Вот так, а теперь расскажите нам, как вы в тот вечер встретились с Сухановым.

— Я пришел к нему домой, — спокойно сказал Румянцев. В каждом его слове сквозила уверенность в своей неуязвимости, и это бесило Васильева.