— Как почему? На Энгибаряна — и все.
Но чернявый мальчик оказался более наблюдательным. Шмыгнул носом и объяснил:
— У него нос такой прямой... К тому же лысый и скуластый. Широкоплечий, а лоб немного назад.
Хаблак припомнил Энгибаряна — пожалуй, мальчик более или менее точно нарисовал его портрет.
— Говорите, дядька с биноклем был в тенниске? — спросил. — Белой или голубой?
— Нет, желтой, — оживился чернявый. — Такая красивая рубашка, с погончиками.
— А брюки?
— В джинсах. Они оба в джинсах.
— Как же выглядел другой? — спросил Волошин. — Тот, похожий на Энгибаряна, стоял с биноклем возле акации, а другой?
— Тот в машине лежал, на заднем сиденье. Спал, только ноги выставил.
— И ноги его были в туфлях? Еще каблуки у них в рубчик...
Мальчики переглянулись. Наверно, хотелось поддакнуть, но рубчика на каблуках никто не запомнил.
— Может, и с рубчиком, — наконец робко сказал Степан, но Хаблак перебил его:
— Второй дядька случайно не лысый?
И снова ответил чернявый:
— А он платочком накрылся. От мух, а то мухи летом спать не дают.
Хаблак подумал, что тот, второй, может, и не спал, а только прикидывался: платочком накрылся совсем не от мух. Наверно, опытный и хитрый, ему свидетели вовсе не нужны, даже такие сомнительные, как сельские мальчишки. А оказалось, замечательные, наблюдательные и умные мальчики, и вряд ли бы взрослые подметили больше и описали чужаков в акациевой роще лучше, чем эта ребятня. Правда, не маленькие они, старший небось в классе четвертом...
Хаблак спросил у Степана:
— Ты в четвертом учишься?
— Перешел в пятый. Мы — вместе с Васькой, — ткнул пальцем в курносого.
— В пятом — это хорошо, — похвалил Хаблак. — А родители ваши дома?
— Мать. Отец поехал в Одессу. Он шофер и повез молоко, — ответил Степан.
Волошин понял Хаблака: должны в присутствии взрослых записать показания мальчиков. Но еще успеют, раньше надо было осмотреть акациевую рощу, где стояла вишневая «Волга».
Они все втиснулись в милицейскую машину: Хаблак взял на руки самого меньшего, а четверо разместились на заднем сиденье: хорошо, «Волга» не «Жигули», а впрочем, подумал Хаблак, разместились бы и в «Жигулях», машина хоть и не резиновая, но сам видел, как везла семерых взрослых.
Роща раскинулась метрах в ста пятидесяти от мощеной дороги, соединявшей поселок с магистральным шоссе. К роще вела ухабистая грунтовая дорога. Хаблак приказал шоферу остановиться на брусчатке: дальше пошли пешком — на грунтовой дороге могли остаться оттиски протекторов вишневой «Волги» и было бы неразумно самим затереть их.
Мальчики точно показали место, где стояла «Волга» — на увядшей траве не осталось следов, однако в нескольких метрах отсюда, где машина разворачивалась, на глинистой почве протектор отпечатался довольно четко — след шин именно «Волги», в этом не было никакого сомнения.
Волошин начал фотографировать следы, а Хаблак попросил ребят показать, где стоял человек с биноклем. Оперся о ствол той акации. Отсюда хорошо видел дорогу, его же закрывали ежевичные кусты — отличное место для наблюдения: все, кто едет или идет из поселка к шоссе, как на ладони, тебя же никто не может заметить.
Потом они с Волошиным прошли грунтовой дорогой к брусчатке и еще в двух местах нашли и сфотографировали оттиски протектора.
— Нет проблем, — бодро воскликнул Волошин. — Все на блюдечке с голубой каемочкой. Киевская вишневая «Волга», снимки протекторов, словесный портрет одного из преступников, возможно, оттиск каблука и подошвы ботинка одного из них. Есть где разгуляться...
— Есть, — согласился Хаблак, — даже не мечтал.
— Фокус с чемоданом не удался, — начал вслух размышлять Волошин. — А кому-то надо убрать этого Манжулу. Срочно убрать — они узнаю́т, что пассажиры самолета не пострадали, и выезжают в Одессу. Не совсем оригинальная мистификация сестры Михаила Никитича, разведали, куда тот спрятался, а Манжула таки спрятался, знал или догадывался, кто за ним охотится, вот и забился в село. Сестру предупредил, чтоб никому не говорила, да вышла осечка.
Хаблак машинально кивал. Волошин перечислял все то, что стало очевидным, а он думал, что дело только начинается, даже если ему удастся быстро выйти на след убийц, придется решать много сложных вопросов, а в том, что они действительно сложные, Хаблак не сомневался.
И один из них — двойная жизнь Манжулы.
Откуда у простого служащего, заместителя начальника отдела завода, который к тому же уже полгода не работал, две тысячи в кармане пиджака, японская радиотехника, ковры и хрусталь дома? За двести рублей в месяц всего этого не приобретешь...
Он тепло попрощался с мальчиками и Биленко, милицейская «Волга» (уже в который раз) мчала их по приморскому шоссе, и Хаблак думал, что сегодня должен обязательно поговорить с сестрой Манжулы. Марьяна Никитична должна что-то знать, несомненно знает, хотя, наверно, вытянуть из нее самую малость будет нелегко, но нужно, и на сегодня это главное его задание.
В управлении милиции их ожидала новость. Оказывается, тщательный обыск квартиры Манжулы не был безрезультатным: после того как Хаблак с Волошиным уехали в совхозный поселок, оперативники нашли тайник. Хорошо замаскированный тайник в подоконнике. И в нем сберегательные книжки и деньги — всего на сумму пятьдесят семь тысяч рублей. Не говоря уже о двух десятках золотых червонцев, аккуратно завернутых в льняную тряпочку.
Сообщив эту новость, подполковник Басов только озадаченно развел руками:
— Вот это фрукт! И чует мое сердце, Сергей Антонович, на большую панаму выйдете.
Хаблак не мог не согласиться с Басовым: преступники действовали с размахом, один взрыв в аэропорту чего стоит!..
А пятьдесят семь тысяч и золото в подоконнике обычного заводского снабженца!
Откуда?
Марьяна Никитична Ковалева жила в коммунальной квартире на старой одесской улице — четырехэтажный дом с большим квадратным двором, квартиры большие, шумные, населенные коренными одесситами, которым, как принято считать, пальца в рот не клади.
В квартире жили еще две семьи — один раз надо было звонить Кременецким, два раза — Дорфманам и три — Ковалевой.
Майор позвонил три раза, надеясь, что откроет сама Марьяна Никитична, но послышались легкие шаги, дверь немного приоткрылась, и в щели показалась девочка.
— Вам кого? — спросила, блеснув глазами.
— Ковалеву.
— Сейчас. — Девочка не сбросила цепочку, исчезла и появилась минуты через две. Поинтересовалась: — А вы кто? Бабушка спрашивает...
— Скажи, из милиции.
Девочка округлила глаза и снова понеслась по коридору. В этот раз пауза затянулась минуты на четыре. Хаблак раздраженно переступал с ноги на ногу, наконец услышал шаркающие шаги, теперь в щель смотрела сама Марьяна Никитична, увидела Хаблака, узнала, но не открыла сразу.
— Вы ко мне? — процедила.
«Нет, к папе римскому...» — чуть не прокричал Хаблак, но ответил на удивление вежливо:
— У меня к вам разговор, и если не возражаете...
— Возражай не возражай... — пробурчала сердито, — все равно, попробуй отделаться...
Сбросила цепочку и засеменила по загроможденному какими-то старыми шкафами и сундуками коридору. Хаблак решил, что и комната у Марьяны Никитичны такая же захламленная — старый клеенчатый диван, дубовый буфет, этажерки, комоды и венские стулья, но, оказалось, ошибся: в большой тридцатиметровой комнате стояла современная импортная «стенка», а между модным, обтянутым золотистой тканью диваном и такими же креслами приютился полированный журнальный столик. Правда, вместо журналов и газет тут совсем по-королевски лежала белая косматая собачка — увидев Хаблака, зашевелилась, показала зубы и недовольно зарычала.
— Не бойтесь, — успокоила Марьяна Никитична, будто и в самом деле болонка могла кого-то испугать. Взяла собачку вместе с подушкой и прижала к груди, совсем как малое беззащитное дитя.
Помня сердитую реплику Ковалевой в коридоре, Хаблак приготовился к беседе неприятной, когда надо преодолевать недоброжелательность и даже враждебность, однако Марьяна Никитична то ли овладела собой, то ли изменила тактику — предложила майору мягкое удобное кресло и поинтересовалась, не хочет ли чаю.
