Все звенело в Телкине, все длился и длился отчаянный прыжок…

И Вавилов — Кочура, наконец, заговорил. Вернее, не заговорил, а, как и ожидал лейтенант Телкин, опять захихикал своим тоненьким, скользким смешком, будто повизгивал.

— Хи-хи-хи!.. — слышал Телкин. — Точно… Ты угадал… Хи… Проверял я тебя, сокол! Проверял! Факт, я бы не стал кому попало… А теперь вижу — ты свой!

«Ах, ты… — подумал Телкин. — Ах ты, червяк навозный!»

Такое омерзение поднялось в нем, такое жгучее желание раздавить предателя, как поганого слизня, свело руки, что он едва не выдал себя. Но выдавать себя нельзя было.

— Эх, ты! — только и вырвалось у Телкина, но, заметив, как шатнулся от него предатель, штурман на ходу нашелся: — Эх, ты!.. Я же к тебе всей душой, а ты петляешь!.. Товарищ называется! Какой же ты товарищ?!

— Так ведь… В плену ведь… — пробормотал Кандыба, совершенно сбитый с толку. — В плену…

— Видеть человека надо! — с жестокой радостью сказал Телкин. — Видеть! Я вот тебя увидел, а ты что же? Ослеп?

— Да я… Я же нарочно… — пробубнил Кандыба. — Ты ж пойми!..

— То-то — пойми! — сказал Телкин. — А то распелся: Капушаны — Мишкольц, девятая ударная, котел!.. На олуха напал!.. На вот, завяжи бинт! — И добавил: — Тебя где взяли?

— Под… под Ныирбакта… — запнувшись, ответил Кандыба, и пальцы, затягивающие узел на телкинском бинте, дрогнули.

— Так чего ты мне про восемнадцатую стрелковую плел?! Чего?! Под Ныирбакта же триста пятьдесят шестая стрелковая и гвардейская житомирская стояли! — воскликнул Телкин, на ходу выдумывая номера и названия частей. — А ты — гвардеец! Значит, ты из житомирской! Факт?

— Факт, — торопливо сглатывая слюну и вытягивая рожу в улыбке, подтвердил Кандыба, уже полностью подчинившийся воле Телкина. Он даже не вспомнил, как говорил, будто его дивизии звание гвардейской присвоили после Сталинграда.

— Ну вот! — воскликнул Телкин и трахнул кулаком по плечу Вавилова — Кочуры. — Ну вот!.. Чудо-юдо!.. А я из десятого полка дальней бомбардировочной!.. Живы будем — приезжай ко мне в полк! Я тебе канистру спирта поставлю! Приедешь?

— Приеду…

— Чудо! — сказал Телкин. — Ты не морщись! Это я тебя на радостях! Черт! Я же так рад, что договорились мы!

Он опять поддел соседа кулаком под ребра.

«Вытерпишь, слизь! — злорадно подумал штурман. — Ты у меня все вытерпишь!» И тот стерпел.

— Ну, лады! — сказал Телкин. — Да! Как твоя фамилия настоящая-то?

Некуда было деваться Кандыбе от беспощадно-веселого взгляда лейтенанта, и, ерзнув, он чуть не проговорился:

— Кан… Канюков… Канюков мое фамилие.

— Фамилия, — тотчас поправил Телкин. — Капитан, а говоришь неграмотно. Как тебе капитана дали? А? Или за героизм особый?

Он знал: он ничем не рискует, этот слизняк все съест, и церемониться с ним не стоит. Наоборот, чем бесцеремонней себя с ним вести, тем лучше. — В разведке же…

— Ага! Значит, за героизм! — сказал Телкин. — Н-да… А мне вот как присвоили лейтенанта после училища, так и топаю с двумя звездочками… Хотя, конечно, теперь нам все равно с тобой, сколько у нас звездочек. Мне даже лучше. С лейтенанта спрос меньше, чем с капитана, да еще разведчика!

— Чего? — никак не мог опомниться сосед.

— Ну, как это «чего»? — развел руками штурман. — Тебе и по званию и по должности больше знать полагается, ну, значит, больше и подкинут горячих… Били ведь?

— Чего?.. А! Били…

— Еще не так будут! — пообещал Телкин. — Ты даже представить не можешь, что тебя ждет!.. Или ты мне врешь? Опять врешь, а? Капитан? Ведь врешь! Ей-богу, врешь!

— Но… Что?.. Чего ты?..

— Врешь! — сказал Телкин. — По глазам вижу, что врешь!

— Чего ты? Чего ты?..

Телкин нагнулся к уху мнимого капитана и горячим шепотком посоветовал:

— Да ты признайся! Чего уж там! Признайся, слышь?

— В чем? В чем? — дико взглянул сосед.

— Да в том… в этом самом… Ну?

— А? — невольно переходя тоже на шепот, откликнулся Кандыба.

— Давай, давай! — поощрял Телкин. — Чего давать?

— Признавайся!

— В чем?

— Да ведь ты же все сказал там… — Телкин ткнул большим пальцем в потолок. — Сказал, капитан! Не пялься! Сказал! Я же вижу!

— Не… — неуверенным голосом запротестовал Кандыба. — Не… Я не сказал… Что ты? Не сказал…

— Сказал! — оборвал Телкин. — Брось со мной вилять! Ты все сказал!

— Ты… — выдохнул мнимый капитан, отодвигаясь от штурмана и готовясь вскочить. — Тебе чего?

Телкин был начеку. Он властно удержал мнимого капитана за руку.

— А того! — сказал он. — Не шеперься, дурак! Я не КГБ! Меня же тоже били, понял? Не хуже, чем тебя били! Понял?

На толстых губах соседа заслюнявилась улыбка, но тут же погасла.

Испуганно вырвав руку из пальцев Телкина, он вскочил с нар:

— Не! Я не сказал! Я ничего не сказал! Меня не трожь!

— Ах, не сказал? — вскочил на ноги и штурман. — Не сказал, гад? Ну, молчи! Молчи! Значит, мало тебе кинули! Мало! А с меня довольно! Понял? Довольно с меня! И хрен с ним, с моим лейтенантством! Зато я жив буду, а ты подохнешь! Жди, что тебя освободят! Жди! Пока немцам котел устроят, ты десять раз с прадедушкой увидишься! А я жив буду!

Кандыба глядел на штурмана окончательно отупевшими глазами.

— Дурак! — сказал Телкин. — Герой!.. Дурак ты, а не герой! Много тебе, дохлому, проку от геройства будет… Ты вон про аэродромы спрашивал. Выдал я их или не выдал? Так вот знай, дурак: выдал! Все выдал! И аэродромы и склады — все!.. Зато жить буду!.. И ты, если жить хочешь, лучше все скажи! Иначе — тюк — и нет тебя!.. И знай, гад, я же все равно все, что от тебя услышал, передам немцам. До единого словечка передам! Понял? Так что все равно твоему геройству хрен цена! Ты же мне, мне все раскрыл! И никуда не денешься!

Неожиданно для Телкина мнимый капитан, оцепенело стоявший напротив с отвалившейся челюстью, кинулся к двери, замолотил руками и ногами.

— Отворите! Отворите! Отворите!

Он стучал, а сам косился на штурмана затравленными, обезумевшими глазами.

Дверь распахнулась. Долговязый фельдфебель удержал рванувшегося мимо него в коридор Кандыбу:

— Что происходийть?

— Он убьет! — выкрикнул Кандыба. — Заберите меня! Убьет!

— Тих-ха! — рявкнул фельдфебель, разглядывая штурмана. — Вы что делайт? Кто разрешаль? Ты что, негодяй?

— Негодяй — он! — сказал Телкин. — И я ему прочищу мозги за агитацию! Герой нашелся!.. Скажите господину майору, что у меня к нему дело есть.

Фельдфебель переводил непонимающий взгляд с Телкина на Кандыбу и с Кандыбы на Телкина.

— Я тебя научу говорить, гад! — сказал Телкин Кандыбе и погрозил кулаком. — Я тебя научу!..

— Штурмбаннфюрера Раббе! — Господин штурмбаннфюрер занят.

— Передайте, что говорит майор Вольф.

— Слушаюсь, господин майор! Одну минуту, господин майор!

Ожидая, пока Раббе возьмет телефонную трубку, майор Вольф исподлобья смотрел в окно, на облетевший осенний сад, залитый холодным солнечным светом. Солнце проглянуло внезапно. Чувствовалось — ненадолго. И хотя от деревьев тянулись по жухлой траве длинные влажные тени, хотя сучья кленов и грабов казались вычерченными черной тушью, а красная черепичная крыша гаража в глубине сада ярко блестела, ни глубина теней, ни четкость мокрых ветвей, ни блеск черепицы не могли прибавить тепла этому дню поздней осени.

Поддавшийся солнечному обману воробей, сев на ветку прямо перед окном, вертел головкой и чирикал.

Разглядывая воробья, майор иронически улыбнулся. Он знал: пичуга поплатится за легкомыслие. Солнце скроется, налетит ветер, хлынет дождь, воробьишке придется туго. Непогода сметет его, загонит в первую попавшуюся щель. Сиди и раскаивайся…

— Сам виноват! — сказал майор воробью.

— Что? — спросила трубка голосом Раббе. — Вы мне?

— Гюнтер? — оторвался от окна майор. — Нет, нет! Это не вам!.. Но что же вы не отвечаете?