Ночью внезапно проснулась.

Часы показывали половину второго. Я накинула халат, вышла в переднюю, думая, что, может быть, что-то случилось с Петром Иванычем. Но он сам выглянул из своей комнаты, накинув на плечи плед.

— Это звонили у дверей,— оказал он.— Спросите, кто там?

С детства привыкла открывать дверь, не спрашивая. Так обычно поступал мой отец, хотя он был работник милиции. Мать, наоборот, всегда спрашивала, даже днем. Привычка отца мне нравилась больше.

Я запахнула халат. И, открыв дверь, увидела Бориса Борисовича.

— Евгения Сергеевна, извините!

Я стояла к нему боком, и на мои синяки он внимания не обратил.

— Ничего, здравствуйте, Борис Борисович!

— Вы нужны полковнику.

— Понимаю. Буду готова через три минуты.

— Подожду вас в машине.

Я закрыла дверь, и тут в прихожей появился Петр Иваныч, наспех натягивая домашнюю куртку.

— Наденьте свитер. И шерстяные носки, обязательно. На улице минусовая температура.

Что-то ворча про себя, он направился на кухню. Когда я одетая вышла из комнаты, он уже стоял у дверей, со стаканом горячего чая, который налил из термоса.

— Я тороплюсь!

— Ничего, подождут. Выпейте, а то замерзнете со сна.

Я отхлебнула из стакана. От чая здорово несло коньяком. Я только покачала головой. Петр Иваныч пригляделся к моему лицу.

— Почти незаметно. Не поворачивайтесь к собеседнику этой стороной. Вот, никогда не думал, что товароведение — такое хлопотное дело…

Я сбежала вниз по лестнице.

На улице было темно, хоть глаз выколи! Только лампочка у соседнего подъезда — наша почему-то не горела — освещала заледеневшие, мутно поблескивающие ступеньки.

Машина стояла за углом.

Борис Борисович открыл мне дверку, я, не хлопая, прикрыла ее за собой, и так же тихо мы отъехали от спящего дома.

А случилось вот что.

Дежурный инспектор на вокзале Новосибирск-Главный заметил среди пассажиров гражданина, похожего на Башкова,— его фотография висела на стенде, возле отделения милиции. Но тут объявили посадку, в толкучке гражданин затерялся в толпе. Поезд отошел, инспектор отправился по вагонам и увидел разыскиваемого в тамбуре. Документов у него не оказалось, инспектор сошел с ним на остановке «Барышевокий переезд». Задержанный оказал сопротивление, инспектор — молоденький, неопытный,— схватился за пистолет. Но гражданин сумел вырвать его…

— Сбежал с пистолетом?

— Сбежал, но недалеко. Там охрана, ночной наряд проходил. Словом, держат его.

— Где держат?

— А вот сами увидите. Полковник просил вас привезти.

Мы проехали по ночным улицам города, затем по шоссе. У железнодорожного переезда, в свете фар возник на обочине лейтенант ГАИ. Борис Борисович притормозил.

— К полковнику Приходько?— спросил он.

Лейтенант кивнул и сел на заднее сиденье.

— Через переезд и направо по дороге.

За поселком дорога вышла к лесной опушке. Проехав с километр, мы увидели яркий свет автомобильных фар, выхвативший из тьмы запорошенные снегом сосны.

Фары желтого милицейского «уазика» и «Жигулей» автоинспекции освещали водосток — бетонную трубу, проложенную под насыпью. Труба была около метра в диаметре и метров десять в длину. Оба выхода из нее контролировали сержант и младший лейтенант, причем они старались не показываться в просвете трубы, стояли в стороне. И у того и у другого в руках были пистолеты.

Я выбралась на хрустящую под подошвами мерзлую траву.

— Как в кино!— заметил Борис Борисович.

Да, все это походило на киносъемку. Казалось, что вот в ярком свете прожекторов покажутся актеры и режиссер прокричит в мегафон очередную команду.

Актеров я не увидела, но режиссер был.

В милицейской шинели, в форменной фуражке, низко надвинутой на лоб, привалившись к капоту милицейской «оперативки», стоял полковник Приходько.

Хмуро кивнул на мое приветствие и показал взглядом в сторону трубы:

— Вот, сидит. Отстреливается. У Пилипенко полу шинели прострелил, тот хотел его в лоб взять…

Я уже все поняла.

— Да!— подтвердил полковник.— Хочу, чтобы вы с ним поговорили. В последний раз. Вас выслушает, думаю. Скажите ему, пусть больше не глупит. Все ясно — добегался. Из трубы мы его выкурим, конечно. Лучше ему добровольно выйти.

— Я попробую.

Признаюсь: я помнила совет Петра Иваныча и стояла к полковнику в полупрофиль. Честно говоря, это было наивно — прятать свои синяки, тем более, что Борис Борисович, конечно же, сообщил ему о моих приключениях. Впрочем, в создавшейся обстановке никому не было дела до чьих бы то ни было синяков.

Полковник хотел что-то добавить, но только досадливо махнул рукой.

Я подошла к трубе.

— Куда вы!— остановил меня младший лейтенант.— Он же стреляет.

— Пропусти, Пилипенко!— сказал полковник.

Лейтенант растерянно глянул на полковника и отступил от трубы.

— Вы осторожнее, все-таки…— тихо сказал он.

Я кивнула, давая понять, что ситуация мне ясна и ему нечего беспокоиться. Но лезть в трубу все же не стала.

— Это я! Вы слышите меня?

Башков что-то ответил, я не поняла.

— Я сейчас иду к вам.

Низко нагнувшись, я поползла по трубе, опираясь руками о шершавые холодные стены, задевая своды головой.

Отраженный свет фар проникал в трубу, я могла разглядеть Башкова.

Он сидел, опираясь спиной на стенку трубы. Пистолет лежал на коленях. Он не взял его в руки, не отодвинул, когда я присела рядом.

— Понимаю,— сказал он.— Это полковник вас пригласил.

— Я бы и без приглашения приехала. Если бы знала, что вы в такую нору забрались. Как барсук.

— Все шутите…

— Какие уж тут шутки.

Труба была холодная. Очень холодная. Я подобрала под себя ноги, обхватила колени руками. Видимо, он тоже замерз, поднял воротник пальто, зябко поводил плечами.

Голос его звучал глухо. На меня он не глядел.

— Уговаривать будете?

— Буду. Зачем бы еще полезла сюда?

Я не очень верила, что от моих слов будет здесь какой-либо толк. Но и молчать не могла.

— Вы бы посмотрели, как все это выглядит со стороны. Сидите здесь, в трубе, как загнанный волк. Огрызаетесь и ждете. Чего вы ждете?

— А я ничего не жду. Просто хочу еще полчасика на свободе побыть.

— Это вы называете свободой?!

Он промолчал.

— Вас просто выкурят отсюда. Зачем вам вся эта возня?

— Не я ее затеял.

— Не передергивайте.

Он откинул голову, опираясь затылком на стенку трубы. Закрыл глаза. Усмехнулся каким-то своим мыслям.

— Вам бы воспитательницей работать, Евгения Сергеевна…

— Мне это уже говорили.

— Правильно говорили. Сеять разумное, доброе…

— Вы считаете, здесь уже нечего сеять?

— Поздно. Земля высохла. Раньше бы… Что ж, я понимаю: провинился — расплачивайся, все так… Значит, следствие, суд, соответствующая статья… Колония строгого режима, решетка железная. У меня печень больная… к чему мне все это.

Он говорил как человек, который уже все обдумал. Пистолет лежал на его коленях.

— Не обидно?— спросила я.

— А что остается? Не то делал, не так жил. Материальные радости, как говорят. Они дешевые, эти радости, только платить за них нужно очень дорого. Привольная жизнь, беззаботная, сытенькая. Барахло всякое, красивое и не нужное. А оно тоже дорогое — это барахло. Поэтому деньги, деньги… и привыкаешь к этому. А они быстро утекают — и деньги, и радости, и не остается у человека ничего. Обидно за жизнь, прожитую ради этого ничего…

Что-то звякнуло у конца трубы — видимо, лейтенант стукнул нечаянно пистолетом. Башков спокойно посмотрел в ту сторону, опять опустил голову.

— А с Бессоновой получилось нелепо… Когда у вас был, хотел рассказать, да побоялся, что не поверите.

Мол, оправдываюсь… Теперь мне оправдываться нечего, чего уж тут… Зашел к ней тогда по старой памяти, ключик-то у меня был… от прежних времен. Выяснить хотел, что она делать думает,— Аллахова упросила. Зашел — она спит. Ночник горит, вижу — пьяная. Сел на стул, думаю, что делать. Разбудить — будет ли толк?… Тут она сама поднялась, меня увидела: «Ага, говорит, прибежал, забеспокоился!», встала и на кухню прошла, стаканом звякнула — воду пила, похоже. Вернулась, опять легла: «А ты иди, откуда пришел. Завтра в милиции встретимся. А я спать хочу». Вот так и сказала, с шуточкой. Зло меня взяло. «Ах ты, думаю… На чужом несчастье у ОБХСС прошение вымолить хочешь?» Пошел я на кухню… и газ открыл. Поверьте, не ожидал, что так получится. Думал, одуреет немножко, поболеет денька два. А тут — на тебе! Вот так вокруг меня и накрутилось. Выходит, и здесь виноват. Так уж за все и буду отвечать…