Рассвет выполз из океана и побелил горизонт. Ночь отступала неохотно. Темнота цеплялась за скалы, таилась в расщелинах. На сопках уже совершенно светло, а в зарослях, как в хихете[7] с занавешенными окнами, пряталась темнота. Наконец небо на востоке стало розовым, точно лепестки хаманаси. Ясуда любил хаманаси. В Раусу можно любоваться ими уже в сентябре, когда лето особенно теплое. Матово-алые лепестки и такие же красные, только отливающие глянцем, плоды хаманаси встречаются на каждом шагу. Идешь по дороге вдоль изгороди, а над тобой большие яркие плоды, похожие на сплюснутые шарики, вырезанные из дерева. Их особенно много по пути на кладбище. Братья пошли туда, на могилу отца, перед уходом Яда и Тацу в солдаты. Надо же сообщить покойнику, что ты расстаешься с Раусу и теперь долго не сможешь навестить его.
Яда принес с собой ароматические палочки и глиняный кувшин с водой. Тацу захватил цветущую чайную ветвь. Киити держал в руках большой пирог с бобовой начинкой. Все как положено по обычаю при разговоре с дорогим покойником.
Однако попрощаться как следует с отцом они не смогли. На кладбище появились солдаты. Низенький кривоногий офицер с тонкими усиками объявил братьям, что отныне этот район — запретная зона и ходить тут можно только по пропускам, выданным в префектуре.
Братья вернулись с кладбища подавленными. Отец наверняка теперь рассердится и не даст им своего благословения в далекую и опасную дорогу. Но Аматерасу[8] свидетель, они в этом нисколько неповинны.
Вечером братья пили сакэ[9] и последний раз плясали в трактире «Ясуки». Они танцевали все свои любимые танцы. Особенно искусно получалось это у Яда. Легкий, изящный, как цветок сакуры[10], он танцевал стремительно и весело. Даже красавица Тосико загляделась на него. Она была отличной танцовщицей, и все парни в Раусу вздыхали по ней. Не уходи Яда в солдаты, может быть, и подарила бы очаровательная Тосико ему свою любовь. Сладка, говорят, любовь у Тосико, слаще хмельного тосо[11]. Но Яда не обращал внимания на пламенные взгляды Тосико. Он уходил воевать за бога-императора и великую Японию.
Не знал тогда Киити, что больше не увидит ни Яда, ни Тацу. Не мог предполагать, что в страшном огненном пекле Окинавы вместе с его братьями найдут свое вечное успокоение десятки тысяч сынов Страны Восходящего Солнца.
Киити забрали в солдаты прямо со шхуны. Не дали времени попрощаться даже с матерью и сестрами. А куда было спешить — непонятно. Их потом неделю держали в казарме.
«Сидзи-Мару» осталась у причала без хозяина. Теперь на ней уже некому было ловить рыбу. Ясуда тогда пожалел, что не послушался братьев и не продал шхуну. Были бы теперь у матери в запасе иены на черный день. Его, конечно, могла бы отпустить, чтоб совершить торг. Их лагерь был недалеко от Раусу. Но разве Хасимото отпустит? Стоило только Ясуде заикнуться о поездке домой, как лейтенант вышел из себя и стал кричать на него.
Командир верноподданного взвода, как прозвали Хасимото в полку, невзлюбил Ясуду с самого начала. Когда их обучали ружейным приемам и при этом заставляли непременно кланяться на восток, он сказал: «И кто только придумал это? В других же взводах так не делают».
Про непочтительные речи солдата второго разряда Киити Ясуды в тот же день доложили Юти Хасимото. Лейтенант вызвал солдата и заорал: «Если ты, паршивый осел, проникнешься уважением к нашему воинскому уставу, то поймешь всю прелесть поклона, обращенного к императору! И только тогда тебя охватит безграничный восторг!»
Три месяца Хасимото учил их стрелять, колоть штыком врагов бога-императора и великой Японии. Три месяца вдалбливал в их головы, что умереть, выполняя священную волю императора, значит, сразу переселиться в лучший из миров. Потом некоторым солдатам дали на погоны по второй звездочке: они стали рядовыми первого разряда. Ясуда, конечно, не заслужил, этого. Он был плохим солдатом. Ему даже увольнения не полагалось. Поэтому все новости из дома он узнавал случайно.
Перед отправкой на Курильские острова Ясуде передали, что младшая сестра стала гейшей. Весть ударила его в самое сердце. Маленькая веселая Тори… Ведь ей всего пятнадцать, несозревший плод хаманаси… Куда же смотрит бог-император и богиня Аматерасу? Как они могли такое допустить?
Он пошел к лейтенанту Хасимото, на коленях просил дать увольнение. Но Хасимото возмутился: «Разве у безмозглого болвана, не испытывающего должного уважения к воинскому уставу, может быть порядочная сестра?» Он предложил бы ей место в солдатском доме развлечений. Там есть вакансии…
Уж лучше бы он его ударил, чем сказал такое! Ясуда не мог ответить, как ему хотелось, и только с ненавистью смотрел в бледно-желтое от опиумных сигарет лицо Хасимото. Лейтенант, должно быть, заметил мелькнувшую в глазах Ясуды злобу и потому, вскочив, закричал: «Ну, ну, болван! Пошел вон!»
Ясуда шел сейчас сквозь заросли бамбука и снова думал о тех страшных словах лейтенанта. Навстречу Ясуде вставал розовый рассвет, похожий на плоды хаманаси. Только хаманаси еще красней. Как флаг у этих русских. Они его поставили на самом вулкане. Зачем? Непонятно. Сам русский офицер лазил туда. Будто нет у него солдат. Чудной он какой-то, Ну кто увидит этот флаг? Никого тут нет. И еще долго не будет. Хасимото им объяснял: кругом океан. И пароходы плавают далеко-далеко, не увидят их, а значит, не помогут. Даже если кадомацу[12] будет весь год висеть над входом в казарму.
Странные все эти русские. Странные и добрые. Кормят, одежду дают. Не бьют и совсем ничего от него не требуют. Он иначе представлял себе врагов бога-императора и великой Японии. Его учили: чем сдаваться в плен — лучше харакири, сразу вознесешься на небо… Видит бог, он стрелял из арисаки до последнего патрона. Потом бросился с ножом на русских. Но сделать харакири… Этого Ясуда не мог. Рука не поднималась. В конце концов он же не самурай, а всего лишь простой рыбак. Но он все равно ждал смерти, потому что русские убивают пленных — так им говорили всегда…
Но они не тронули его. Наоборот, дали рис, рыбу. И Хасагаве помогали. Яша-сан[13] лечил его, лекарства давал. Ясуда любил Хасагаву. Они вместе были рыбаками в Раусу, потом вместе солдатами. Яша-сан не виноват, что Хасагава все-таки вознесся на небо.
Ясуду многое удивляло в русских, Между собой они никогда не ругались. Работали все одинаково. Часто смеялись. И солдаты совсем не боялись офицера. Тот ни на кого не кричал, никого не бил, а его все равно слушались. Странно… Офицер был как бы «ани-сан» — старший брат. Его уважали. Но самый добрый это, конечно, Яша-сан. Он к Ясуде относится как к своему: учит говорить по-русски. А какой он веселый! Будь проклят Хасимото! Ну что плохого сделал ему Яша-сан?
Утро затопило заросли солнечным светом. Широкие, с прожилками листья бамбука стали прозрачно-зелеными, как море возле Раусу в хорошую погоду. Ясуда спешил. Поздно уже. Вот и место, где Хасимото напал на Яшу-сан. Кровь на земле…
Дальше Ясуда шел по следу. След был еле заметен в густой пожелтевшей траве. Местами исчезал совсем, но потом появлялся снова. Ясуда еще не знал, что он скажет Юти Хасимото, когда найдет его, но слова придут сами…
Солнце высушило траву, поднялось над вулканом, выгнало из расщелин мошкару. Мошкара лезла в глаза, в рот. Ясуда не обращал на нее внимания. Почва стала каменистой, и след исчез. Ясуда остановился и неожиданно увидел Хасимото. Тот сидел, поджав под себя ноги, и ел сырую рыбу. Руки его тряслись. По заросшему рыжей щетиной подбородку сползала красная икра. Одежда висела клочьями. В ней трудно было узнать мундир офицера императорской армии. Увидев Ясуду, Хасимото поднялся. Воспаленные глаза его побелели.
